Москва - столица

ГОД 1937-й. СОВПАДЕНИЯ

25—29 мая 1937 г. — обсуждение в труппе Театра В.Э. Мейерхольда материалов пленума ЦК ВКП(б), ставшее началом прямого наступления на режиссера. Сентябрь — открытие выставки «Индустрия социализма». Точно между ними, в середине июля, — гигантская пропагандистская кампания III рейха, которая должна была ознаменовать «исторический поворот в путях немецкого изобразительного искусства», утверждение «народно-социалистического реализма» на обломках произведений всех «инакомыслящих», «возрождение прастарого народного искусства».

Наверняка было множество других изданий и книг, но в семье почему-то завалялся «Настольный календарь 1938 года» Соцэкгиза со статьей «Советское изобразительное искусство в 1937 году»: «Осваивая богатейшее культурное наследие прошлого, учась у великих мастеров живописи, советские художники в 1937 г. показали свой значительный рост. Общий расцвет советского реалистического искусства особенно убедительно продемонстрировала организованная по инициативе товарища Орджоникидзе выставка «Индустрия социализма», приуроченная к 20-летию Великой Октябрьской социалистической революции. Говоря о задачах выставки, тов. Орджоникидзе предостерегал художников от одностороннего увлечения машиной и обращал внимание на то, что основным в работе художников над полотнами должен быть показ людей, создавших советскую индустрию и поставивших ее на службу социализму. Это указание Серго советские художники выполнили с честью. Человек на выставке показан не только в процессах труда, но и в кругу семьи, во время отдыха и т.д.

Яркое отражение в живописи художников нашла Великая Сталинская Конституция. Наиболее талантливым в этой группе картин нужно назвать полотно молодого художника Малаева «Колхозники читают Сталинскую Конституцию». Очень хороши гравюры Староносова «Доклад товарища Сталина на Чрезвычайном VIII Всесоюзном съезде Советов», из произведений молодежи замечательны картины: «Партчистка» Алехина, «Брат-предатель» Невежина. Заслуженный деятель искусств орденоносец А. Герасимов написал картины «На совещании у тов. Серго», «Награждение Серго орденом Ленина». Художник Моравов выставил крупное полотно «Выступление товарища Сталина на заводе «Динамо» в 1924 году».

Кампания в III рейхе начиналась с Мюнхена. Предстояло торжественное открытие только что отстроенного беломраморного «Дома немецкого искусства», в котором было представлено 900 из 15 000 присланных со всех концов страны произведений, «воспевающих труд немецкого крестьянина, работника, солдата, превозносящих фюрера и свершения народной революции». Только в 1987 г. вся немецкая пресса вспомнит об этом событии и открыто скажет о трагической судьбе, уготованной национальному искусству.

Но 18 июля 1937 г. в 10 часов утра мюнхенский гаулейтер Вагнер отрапортовал Гитлеру, что «мир немецкого искусства предстал в полном составе на открытие замечательного сокровища народной культуры, прекрасной галереи, построенной благодаря народному самопожертвованию». Часом позже, осмотрев экспонаты, Гитлер вынесет окончательный приговор всем художникам, не ставшим на платформу конформизма: «Даже здесь заметил я в отдельных работах, что некоторые люди по-прежнему видят окружающий их мир иным, нежели он есть в действительности. Есть еще господа, воспринимающие представителей нашего народа как полных кретинов, господа, для которых луга в принципе голубые, небо зеленое, облака желтые и т.д. Не буду вступать в спор, действительно ли эти люди так видят или только притворяются. Зато я хочу от имени немецкого народа запретить этим недостойным сожаления, страдающим пороками зрения типам навязывать народу придуманное видение мира и убеждать народ, что это и есть искусство».

Но даже фюреру единоличный приговор представлялся недостаточным. Для того чтобы убедить народ в своей правоте, он отдает распоряжение рядом с «Домом немецкого искусства» открыть выставку «Выродившееся искусство». У входа на нее был помещен транспарант: «Немецкий народ, приди и осуди сам!»

Впрочем, может быть, идея такой выставки принадлежала не самому Гитлеру. Уже в июне того же 1937 г. министр пропаганды Геббельс направляет распоряжение: «Исходя из полномочий, предоставленных мне фюрером, уполномочиваю Президента Союза немецких художников Адольфа Зиглера выбрать среди произведений дегенеративного искусства, возникших до 1910 г. и являющихся собственностью государства или коммун, экспонаты для показа их на специальной выставке».

Преподаватель эстетики в Московском университете известный философ, профессор И.Л. Маца объяснял: 1910 — год написания В.В. Кандинским первой абстрактной композиции. И еще — основание журнала и галереи «Дер Штурм» патриархом современного искусства Хервартом Вальденом, создавшим тем самым центр немецкого экспрессионизма. Так или иначе, но это была дата рождения «авангардного искусства». Но само распоряжение гаулейтера в интерпретации Мацы представляло лишь логический вывод из событий, разворачивавшихся в III рейхе, начиная с 1930 г.

Именно тогда министр внутренних дел Тюрингии, он же член первого народно-социалистического местного управления, отдает распоряжение убрать из Веймарского дворцового музея полотна Кокошки, Клее, Берлаха, Нольде, Фейнингера и уничтожить «вырожденческие» фрески Оскара Шлеммерса. Орган нацистской партии откровенно предупреждал: «Музей в Веймаре — только начало».

Само собой разумеется, все это излагалось не на университетских лекциях. В университетском курсе истории искусств перечисленные имена вообще не упоминались. Оглашенные были изгнаны и из советского храма и, как казалось, навечно. Другое дело — частные разговоры со студентами. Даже «Литературная энциклопедия» посвятила Ивану Людвиговичу целую страницу ради перечисления всех допущенных строптивым теоретиком уклонов и ошибок. От гносеологических построений Богданова до «прямого влияния механистических концепций исторического материализма Бухарина».

«Учитесь мыслить самостоятельно. Самостоятельно! И только самостоятельно. Все заклинания — от шабаша ведьм. К человеческому сознанию они отношения иметь не могут». С этим девизом в свои пятьдесят с небольшим лет Иван Людвигович выглядел стариком — сгорбленная спина, резко заострившиеся скулы, запавшие щеки, острый сверлящий взгляд из-под мохнатых бровей, сжатые в нитку губы. И руки венгерского крестьянина — сильные, с набухшими венами и непонятно красными ладонями.

Он ничего не повторял. Каждое слово четко укладывалось в продуманное до конца логическое построение. Ему не хватало ни профессиональной аудитории, ни возможности выступлений в печати. Оказавшиеся в моей библиотеке «Очерки по теоретическому искусствознанию» с авторской надписью продолжения в научной работе профессора получить не смогли.

...На съезде нацистской партии в 1933 г. в Нюрнберге Гитлер заявит с трибуны: «Позаботимся же о том, чтобы народ снова стал наивысшим судьей в области искусства». Одна из первых акций его правительства после захвата власти — одновременное увольнение 27 непокорных директоров и хранителей музеев в Берлине, Дессау, Эссене, Хеммице, Хансруэ, Любеке, Манхейме, Штутгарте, Бреслау.

Культурная революция в нацистской Германии

Следующим шагом объявленной чистки стало изгнание из художественных учебных заведений «неблагонамеренных» в художественном отношений преподавателей — опять-таки Кокошки, Клее, Бекмана, Баймейстера, Дикса, Шлеммера. Макс Либерман с омерзением, по его собственным словам, слагает с себя в этих условиях обязанности почетного президента Прусской Академии художеств.

«Они не просто оставляли без работы, — в голосе И.Л. Мацы звенит натянутая струна, — они ЗАПРЕЩАЛИ работать. Для себя. Наедине с собой. Понимаете, художник, который должен был забыть о красках». Фразы падают скупо. Резко, будто через себя. «К ним врывались в дома с проверкой. Даже среди ночи. Отбирали все работы, которые находили. У Карла Лаутербаха в Дюссельдорфе было уничтожено все, и он один из сотен. Кто-то умудрялся обивать своими холстами чердаки. Живописью к кровле. Кто-то сходил с ума. Когда жгли отобранное. На площадях».

«Альфред Розенберг не уставал повторять, — Иван Людвигович долго перебирает исписанные бисером истертые листки. — Да, вот: «Обладающая наиболее высокими достоинствами нордически-арийская раса предназначена для создания наиболее высоких достижений в искусстве. Тот же, кто деформирует действительность, как Ван-Гог или Пикассо, сам является деформированным, наследственно больным, вырождающимся». Альтернатива со всеми вытекающими ее последствиями слишком ясна...»

Экспозиция «народно-социалистического реализма» в Доме немецкого искусства не выдержала соревнования с выставкой «Выродившееся искусство». Несмотря на слова из каталога последней: «выставка имеет целью представить потрясающий последний этап дегенерации культуры перед ее обновлением».

Руководитель нацистского журнала «Штурм» Юлиус Штрейхер (в центре)

Дом во всем его беломраморном великолепии оставался почти пустым. Через выставку отверженных ежедневно проходило свыше 30 тысяч человек. В течение четырех с половиной месяцев ее посетило больше двух миллионов зрителей. Осуждения и угрозы не приносили желаемого результата.

Со временем живописец Вернер Хафтман расскажет на страницах «Франкфуртер альгемейне цейтунг»: «Я наблюдал за реакцией отдельных зрителей. Были среди них надутые, одетые в мундиры, бухающие сапогами об пол партийные функционеры. Те громко заявляли о своем отвращении. Были фыркающие презрением члены народно-социалистической лиги женщин, были группы молодежи из гитлерюгенд, хохотавшие при виде обнаженных тел на холстах. Но между этими ордами я постоянно видел людей сосредоточенных, серьезных, явно захваченных тем, что они видели... Это мимолетное впечатление, как оказалось, не было ложным. Власти быстро поняли, что многие приходят еще и еще раз, чтобы посмотреть свои произведения. Поэтому, несмотря на наплыв посетителей, выставка была закрыта».

Но те, кому было дорого современное искусство, и не догадывались, что грандиозная работа по стране уже проведена. Комиссия, готовившая выставку, пересмотрела собрания ста одного музея и изъяла в общей сложности 17 тысяч картин, скульптур и графических листов. Весь раздел нового искусства попросту перестал существовать. Описание потерь заняло шесть объемистых томов. Мюнхенская выставка смогла вместить только 730 работ. Этого, с точки зрения ее организаторов, было недостаточно, чтобы показать всю меру «великих преступлений, какие совершили в немецком искусстве преступники на средства международного жидовства».

Впрочем, ограниченность масштаба компенсировалась с лихвой методами экспозиции — кое-как развешанными картинами, перемежающимися с огромными надписями: «Природа, увиденная больным воображением», «Немецкие крестьяне в жидовской перспективе», «Такие мастера учили до последнего времени немецкую молодежь». Тут же красные карточки с астрономическими ценами времен острейшей инфляции и повсюду повторяющиеся рядом с ними пояснения: «Закуплены в счет налогов с работающих людей».

После выставки 125 ценнейших экспонатов были проданы за бесценок на аукционах в Люцерне. Общая сумма, вырученная от продажи, не превысила полумиллиона швейцарских марок, хотя сюда вошли холсты Ван-Гога, Гогена, Матисса и Пикассо. В 1962 г. галерея Франкфурта-на-Майне приобрела обратно один из шедевров Матисса, заплатив за него четверть миллиона долларов. Но таких покупок состоялись единицы. Судьба же работ, оставшихся в Германии, была предрешена. 20 марта 1939 г. 1004 картины, несколько тысяч рисунков, акварелей, графических листов были сожжены во дворе пожарной команды. Аутодафе осуществлялось вполне профессионально.

Мелочь, но на ней Маца настаивал особенно упорно. Накануне открытия в Мюнхене двух противоборствующих выставок на всех городских площадях звучали произведения Бетховена, Брамса, Вагнера в исполнении свезенных со всех концов III рейха лучших академических оркестров.

Андрей Александрович Губер не скрывал: страх. Страх за то, что любил и за что был в ответе. Не перед начальством — с начальством по-всякому — перед профессиональной совестью. В заваленной книгами, тесно заставленной старой мебелью комнате с большим квадратным окном в переулок, рядом с театром Корша, эти записи хранились в непонятном и далеком от любопытных глаз месте. На отдельных листочках, казалось, небрежно исчерканных датами и цифрами. Своего рода шифр, которым пользовался главный хранитель Музея изобразительных искусств. Впрочем, эта должность пришла после войны. До Великой Отечественной и во время нее — никакой эвакуации Андрей Александрович не признал — преподавание на заочном отделении филологического факультета Московского университета. Для будущих искусствоведов Губер читал единственный в своем роде курс и даже вел семинар — «Культура итальянского Возрождения». Единственный — потому что ни по какому другому разделу истории искусства дополнительной дисциплины не существовало. И было еще одно обстоятельство, привлекавшее к нему студентов. Губер знал секрет систематической, во всех мелочах доведенной до совершенства научной работы — с фактом, документом, даже жизненными обстоятельствами. Он подсмеивался над собой: выучка.

На этот раз речь шла о судьбе скрытых в недрах его музея сокровищах Дрездена, в существовании которых в музейных стенах еще никто не признавался. Наконец, запись найдена: расправа Николая I с фондами императорского Эрмитажа. Правда, принадлежавшего царской семье, но все же соотнесенного с национальными сокровищами. В 1854 г. тысячи картин были удалены из эрмитажных запасников и зал по единственной причине — вкусовых критериев одного человека. Часть распродана за бесценок, часть уничтожена. Но это далекое прошлое, а в наши годы...

1918 г. — полный запрет на вывоз художественных ценностей из страны и ровно через десять лет, в 1928 г., негласная отмена декрета правительственным решением. Торговать сокровищами разрешалось по единственной причине: ввиду предполагавшейся всемирной революции они все равно вернулись бы на старые места. Верил ли кто-нибудь из принимавших гибельное для России решение в подобную перспективу? Первая эйфория уже прошла. Зато немедленно появился первый покупатель — глава иранской нефтяной компании Галуст Гюльбенкян.

Но это что касается правительственных указаний. В действительности — Андрей Александрович подчеркивает — еще в 1925 г. была создана «Главная контора Госторга по скупке и реализации антикварных вещей». Именно при ее посредстве агенты Гюльбенкяна смогли отобрать для покупки своим шефом первые эрмитажные картины и в том числе «Благовещение» Дирка Боутса. Общая цена сделки не переросла пятидесяти с небольшим тысяч фунтов.

Аукционы произведений из советских музеев! Против них боролась и русская и даже немецкая общественность, когда второй из них был назначен в Берлине. Просто в 1930 г. очередной аукцион прошел в Лиссабоне. Другое дело, что стали соблюдаться все меры предосторожности. Сделка хранилась в тайне, проходила через несколько ступеней. Но так или иначе из Эрмитажа на этот раз ушли «Портрет Елены Фурмен» Рубенса, рембрандтовские «Портрет Титуса», «Портрет старика» и «Александр Великий», «Меццетин» Ватто, «Урок музыки» Терборха, «Купальщицы» Ланкре, «Диана» Рудона.

Имена «старателей»? Губер постоянно возвращался к одному — Г.Л. Пятакова, торгового представителя Советского Союза во Франции. Это он усиленно «дружил» с Гюльбенкяном. Он же учил клиента соблюдать меры предосторожности, предупреждал о возможных осложнениях в случае разглашения сделки. А усиленная переписка клиента привела и вовсе к отказу от ведения с ним дел. Советское правительство принимает сразу два судьбоносных решения: отказывается от продажи второстепенных произведений в пользу абсолютных шедевров — выгода от их реализации несравненно больше, тем более, что кризис 1930—1932 гг. привел к значительному падению цен на антикварном рынке, но главное, обращается к новому покупателю — министру США Эндрю Меллону.

Новая политика оправдала себя. За один год — с апреля 30 г. по апрель 31 г. — удалось продать 21 эрмитажную картину за 6,5 миллионов долларов! В результате из пяти эрмитажных Рафаэлей ушли два, из двух Тьеполо остался один. Ушли полотна Боттичелли, Перуджино, Ван-Эйков, Рембрандта, Ван-Дейка, Рубенса, Хальса, Веласкеса, Веронезе, Шардена.

Для Андрея Александровича это как события вчерашнего дня. Только что переданная московскому музею «Венера перед зеркалом» Тициана в апреле 31 г. отдана Меллону в придачу к «Мадонне Альба» Рафаэля. Кто бы устоял в правительстве против миллиона двухсот тысяч долларов. Собственно Тициана оказалось возможным уступить за полмиллиона, а в общей сложности купить за две картины несколько десятков тракторов. Десятков! И только.

Но московский музей понес не только эту потерю. На весенней распродаже была выставлена знаменитая коллекция офортов Рембрандта, принадлежавшая Мосолову. И голландской школы. Да и чему могли противостоять музейщики, когда восторг правительства не знал границ. Аукционы в Европе шли один за другим, и в 30 г. лишь один весенний Лейпцигский принес доход в миллион долларов.

Ошеломляющие для правительства доходы в действительности были нищенскими. Андрей Александрович находит еще одну запись. Май 31 г. Аукцион Лепке в Берлине. В течение трех дней. 256 предметов из Строгановского дворца-музея, в том числе произведения Кранаха, Рембрандта, Рубенса, Рейсдаля, Ван-Дейка. Бюсты Вольтера и Дидро работы Гудона. Выручка — полмиллиона. Долларов.

Все верно — больше доставалось Ленинграду, зато московский музей обязан был поставлять картины в антикварный магазин на Тверской, 26 из расчета около 100 в год. Двадцать процентов выручки доставалось музею на его нужды.

В 1932 г. дело дошло до Музея нового западного искусства. Правда, здесь существовали свои трудности — еще были живы прямые наследники И.А. Морозова и, того хуже, сам С.И. Щукин. Приходилось ставить цены от 5 до 50 тысяч долларов, но и то с опаской. Поэтому из предложенных 9 полотен удалось реализовать оказавшиеся в результате в США «Ночное кафе» Ван-Гога и «Портрет жены художника» Сезанна. Цены не имели значения.

А каким предметом гордости стала продажа Синайского кодекса — самого полного и самого древнего текста Нового завета Британскому музею за полмиллиона долларов, хотя США давали значительно больше.

Конец аукционов? Андрей Александрович никак не связывает их с пресловутой запиской Сталина академику И.А. Орбели. Все гораздо проще. С приходом Гитлера к власти стали невозможными распродажи в немецких городах, другие же страны от них категорически отказывались, считая позорным разграбление России.

Зарубежный механизм выкачивания художественных ценностей стал заменяться внутренним. На помощь пришли советские антикварные магазины и главным образом Торгсин, как единственное средство выжить для многих семей «из бывших». Правда, эта система не успела толком установиться, как в 35 г. закрылся Торгсин. После 37 г. прекратился приезд иностранцев. Зато американский посол Дж. Дэвис прямо в Москве при посредстве правительства отбирает для себя больше 20 икон в Третьяковской галерее, — и это XVI—XVII вв., — в Чудовом монастыре и Киево-Печерской лавре.

А чего стоила «Выставка русских императорских сокровищ из Зимнего дворца, Царского Села и других царских дворцов» в Хаммеровской галерее Нью-Йорка! С нее иконы продавались вообще от 95 до трех тысяч долларов. Всем желающим. Лишь бы купили. Лишь бы не возвращаться с грузом в страну.

Большой Каменный мост в Москве

Впрочем, в голосе Андрея Александровича что-то прерывается, впрочем в 1938 г. прямой вывоз за границу музейных ценностей был восстановлен полностью. Или в еще большем объеме.

10 июля 1935 г. ЦК ВКП(б) и СНК СССР принимают постановление «О генеральном плане реконструкции Москвы», первом комплексном плане, разработанном архитекторами В.Н. Семеновым, С.Е. Чернышевым и другими. План предусматривал увеличение населения до 5 миллионов человек к 1960 г. и расширение территории с 28,5 до 60 тысяч га, преимущественно в юго-западном и северном направлениях. Для жилищного строительства предлагались участки вдоль набережных Москвы-реки и Яузы и главных магистралей. Исторически сложившаяся радиально-кольцевая структура подвергалась коренной перепланировке, так называемому «упорядочению сети городских улиц и площадей». Новые жилые территории формировались в виде укрупненных кварталов, объединенных в планировочные районы. План в значительной своей части был реализован еще до Великой Отечественной войны и непосредственно после ее окончания.

В процессе реконструкции были созданы Манежная площадь, Охотный ряд, формируемый гостиницей «Москва» и зданием Госплана СССР, магистрали: Тверская, Большая Калужская, Можайское шоссе, 1-я Мещанская (пр. Мира). В 1936—1938 гг., в связи с приходом в Москву волжской воды возведены Крымский мост, Большой Каменный мост, Большой Москворецкий и ряд других. Реконструируются Центральный Парк Культуры и Отдыха, Измайлово, Сокольники, Александровский сад.

Из общественных зданий строятся Театр Советской Армии (1934—1940, К.С. Алабян, В.Н. Симбирцев), Военная академия им. М.В. Фрунзе (1937, Л.В. Руднев, В.О. Мунц), комплекс Всесоюзной сельскохозяйственной выставки.

Живой третий рейх — враг в годы Великой Отечественной войны. А раньше? Временами дружественный, деятельно поддерживаемый газетами и правительственными выступлениями. То, что в нем происходило по отношению к культуре, никогда не становилось предметом осуждения, тем более негодования.

Мейерхольд был расстрелян в начале 1939 г.— так стали утверждать спустя пол века. И тот же 39 год...

«О лживом сообщении агентства Гавас: «Редактор «Правды» обратился к т. Сталину с вопросом: как относится т. Сталин к сообщению агентства Гавас о «речи Сталина», якобы произнесенной им «в Политбюро 19 августа», где проводилась якобы мысль о том, что «война должна продолжаться как можно дольше, чтобы истощить воюющие стороны».

Тов. Сталин прислал следующий ответ:

«Это сообщение агентства Гавас, как и многие другие его сообщения представляет вранье. Я, конечно, не могу знать, в каком именно кафешантане сфабриковано это вранье. Но как бы ни врали господа из агентства Гавас, они не могут отрицать того, что:

а) не Германия напала на Францию и Англию, а Франция и Англия напали на Германию, взяв на себя ответственность за нынешнюю войну;

б) после открытия военных действий Германия обратилась к Франции и Англии с мирными предложениями, а Советский Союз открыто поддержал мирные предложения Германии, ибо он считал и продолжает считать, что скорейшее окончание войны коренным образом облегчило бы положение всех стран и народов;

в) правящие круги Англии и Франции грубо отклонили как мирные предложения Германии, так и попытки Советского Союза добиться скорейшего окончания войны. Таковы факты.

Что могут противопоставить этим фактам кафешантанные политики из агентства Гавас?»

Сентябрь того же года. Фотография в газете — хитро ухмыляющийся Сталин в окружении Павлова и господина Гауса у стола, за которым Молотов подписывает германо-советский договор о дружбе и границе между СССР и Германией. Карта Польши с перерезавшей ее черной змеей — «линия, установленная правительством СССР и германским правительством в качестве границы между обоюдными государственными интересами на территории бывшего Польского государства». Бывшего! Свою ненависть к Польской Рабочей Партии, польским коммунистам «вождь и учитель» довел до трагического апогея.

Подписание пакта о ненападении между СССР и Германией В. Молотовым (сидит) и И. Риббентропом (стоит в центре) в Москве

Газетная заметка: «28 сентября с.г. Председатель Совета Народных Комиссаров СССР и Народный Комиссар иностранных дел т. В.М. Молотов дал обед в честь министра иностранных дел Германии г-на Иоахима фон Риббентропа. На обеде присутствовали сопровождающие г-на министра г. Ворстер, г. Гауе, г. Шнурре, г. Кордь, г. Ганке, г. фон Галем, г. Шульце, г. Штейнбикель.

Из состава Германского посольства в Москве присутствовали граф фон дер Шуленбург, г. фон Типпельскирх, генерал-лейтенант Кестеринг, г. Гильгер.

Кроме упомянутых лиц, присутствовали тт. И.В. Сталин, К.Е. Ворошилов, Л.М. Каганович, А.И. Микоян, Л.П. Берия, В.П. Пронин, В.П. Потемкин, В.Г. Деканозов, С.А. Лозовский, A.А. Шкварцов, Е.И. Бабарин, Р.П. Хмельницкий, С.П. Козырев, B.Н. Барков, А.М. Александров, А.А. Соболев и В.Н. Павлов.

Во время обеда В.М. Молотов и г-н Иоахим фон Риббентроп обменялись приветственными речами. Обед прошел в дружеской атмосфере».

Март 1940 г. Из доклада о внешней политике правительства, сделанного Молотовым на VI сессии Верховного Совета СССР первого созыва: «Крутой поворот к лучшему в отношениях Советского Союза и Германий нашел свое выражение в договоре о ненападении, подписанном в августе прошлого года. Эти новые хорошие советско-германские отношения были проверены на опыте в связи с событиями в бывшей Польше и достаточно доказали свою прочность. Предусмотренное еще тогда, осенью прошлого года, развитие экономических отношений получило свое конкретное выражение еще в августовском (1939 г.), а затем в февральском (1940 г.) торговых соглашениях. Товарооборот между Германией и СССР начал увеличиваться на основе взаимной хозяйственной выгоды, и имеются основания для дальнейшего развития».

Номер «Правды» от 12 мая 1940 г. Заголовки: «Германские парашютные десанты в Голландии», «Бои в Бельгии», «Подробности бомбардировки Брюсселя», «Бомбардировка Швейцарии», «Занятие Люксембурга». Текст сообщения: «Германское информационное бюро передает, что первый день операций германских войск на западе, как видно из сообщений верховного главнокомандования германской армии, прошел под знаком успешных нападений германской авиации на неприятельские аэродромы и другие военные объекты. Агентства Гавас и Рейтер передают, будто германская авиация разрушила жилые дома, фабрики и вызвала жертвы среди мирного населения. Эти агентства утверждают, что Германия перешла к тотальной войне. Все эти сообщения, как сообщают в германских кругах, преследуют исключительно пропагандистские цели. В действительности Гитлер издал германской авиации приказ бомбардировать только военные объекты. О тотальной воздушной войне в том смысле, в каком о ней говорят враги Германии, не может быть и речи. Но германская авиация ответит на попытки противника превратить войну в тотальную во много раз превосходящим ударом».

В тот же день вариант «Пионерской правды» — рядом с рассказом о Александре Македонском в Индии для любителей истории, статьей о редком атмосферном явлении — огнях святого Эльма, советами Е.В. Гельцер молодым танцорам и отчетом о смотре детского художественного творчества в Киеве с хоровым исполнением песни «Про батька народного, про Сталіна рідного» и чтением многочисленными юными поэтами сочинений на ту же неиссякаемую тему, — небольшой врез.

«На северо-западе Европы, на берегу Северного моря, расположены две страны: Бельгия и Голландия. Между границами Германии, Франции и Бельгии лежит маленькая страна Люксембург. В особом сообщении, так называемом меморандуме, Германское правительство объявило правительствам этих стран, что оно отдало своим войскам приказ перейти границы этих государств. В меморандуме говорится, что такие действия германского правительства вызваны тем, что Англия и Франция готовили наступление на Германию через Бельгию и Голландию». И никаких комментариев!

В тот же день состоялся заключительный гала-концерт детской художественной самодеятельности в Большом театре. В присутствии самого «вождя и учителя». С эпизодом, едва не унесшим несколько человеческих жизней.

Во время танцевального номера кружка Дома художественной самодеятельности Кировского района Москвы под руководством Л.Д. Голубиной один из огромных мячей, с которыми выступали крохотные девочки, вырвался из рук и покатился... в сторону сталинской ложи. Позеленевшие лица охранников за кулисами, и отчаянный рывок девочки, которая вела программу: мяч ей удалось схватить у самого края страшной ложи. В газетах об этом, конечно же, было сказано, как ведущая «увидела мяч, оставленный на авансцене, и возникла опасность, что «конферансье» вот-вот не удержится и с удовольствием начнет развлекаться — такой непринужденной и радостной представлялась обстановка зала». О нервных припадках за кулисами, о сердечных каплях и отчаянии никто не мог догадаться. Или не хотел догадываться.

Зрелище не должно было задерживаться. Ритм радости, счастливого, дарованного «вождем и учителем» детства не мог сбиваться. И с объявлением каждого нового коллектива на сцене появлялся новый грандиозный задник с ЕГО портретом в окружении детей и цветов. Художники превзошли самих себя в изобретательности и натурализме. Ни о каких живописных «фокусах» и думать не приходилось. Зато это было искусство, «нужное народу».

Еще нужны были дети. В зрелищах все более многолюдных, все богаче оформленных, со все более широкой и восторженной прессой. Праздник в Большом театре в день начала тотальной войны в Европе должен был перерасти в еще больший, с сотнями исполнителей, для которых создавался специальный «творческий лагерь» на станции Хотьково Северной железной дороги, с единым сценарием по Маяковскому «Кем быть?», с постановщиком в лице Василия Павловича Охлопкова — жалкое подобие его былых «народных действ».

Шумиха вокруг детей заставляла забыть о тенях войны, все гуще ложившихся на газетные полосы, о гуле артиллерийских канонад и бомбежек, раздававшихся уже по всей Европе. За ней незамеченным остался и промелькнувший на газетных полосах указ Президиума Верховного Совета СССР за подписью Калинина и Горкина — о присвоении наркому внутренних дел СССР Берия Лаврентию Павловичу звания Генерального комиссара Государственной безопасности 30 января 1941 г.

Городской первомайский костер в присутствии Матьяса Ракоши (венгерская коммунистическая партия!). Чтение хором (скольких же часов репетиций это стоило!):

Оставалось по-прежнему непонятным, против кого именно. Во всяком случае, Боже сохрани, не против фюрера. До начала войны оставалось 53 дня. До Великой Отечественной.

42 дня — открытие Всесоюзного Лермонтовского конкурса.

16 дней — пышнейший общегородской бал по случаю окончания года 5—7 классами. Конферанс на двух языках — русском и... немецком. И на тех же языках михалковские строки:

9 дней — бал-карнавал, посвященный общему окончанию учебного года. Снова строки Сергея Михалкова. Снова тексты выступлений на русском и немецком.

Через годы последний разговор с И.Л. Мацей: «Одинаковая форма всегда означает одинаковое содержание?» — «Что вы конкретно подразумеваете под формой?» — «Картины со всесоюзных выставок».

Профессор молчит. И сразу, с обычной для него резкостью: «Это не имеет отношения к художественной форме. Это форма зрительной аберрации: то, чего нет и не будет. В действительности». — «Фантазия?» — «Обман. Общественный. Гражданский. Человеческий!» — «Но критики применяют к ним искусствоведческую терминологию. Как будто это в порядке вещей».

Долгое молчание. «Я не доживу. Вы — должны. Все равно встанет вопрос о механизме деформации человеческого сознания. Чем позже это случится, тем хуже. Для искусства. И для идеи социализма».

Иван Маца вступил в Коммунистическую партию Венгрии в 1920 г.