Москва - столица

МАЛЕНЬКАЯ КНЯГИНЯ

Увлечение? Чехов досадовал на неуместные предположения приятелей. Увлечение — кем? Не слишком молодой, не слишком красивой, да к тому же и недалекой женщиной? Случайной знакомой, общение с которой было, по сути, весьма поверхностным: расстояние между начинающим доктором и светской дамой достаточно велико, а обстоятельства не способствовали их сближению. Впрочем...

Все началось с мысли отказаться от привычного и по-настоящему полюбившегося Бабкина. Все три проведенных в нем лета были очень хороши, но писательский труд требовал новых впечатлений, встреч, ощущений. Кто-то из друзей толковал о предместьях Харькова. Кому-то из домашних виделись хутора под родным Таганрогом. Победителем оказался «хохол» А.И. Иваненко, влюбленный в свои Сумы, Миргородский уезд и назвавший имя своих друзей Линтваревых. Было решено отправить в разведку брата Михаила, да только дождаться его впечатлений не хватило терпения. И к лучшему: в его представлении обветшавший линтваревский дом, запущенный сад и двор с огромной миргородской лужей посреди значительно проигрывали в сравнении с благоустроенным поместьем под Звенигородом с его английским парком, пышными цветниками и оранжереями. Чехов в начале мая уже отправился в путь с матерью и сестрой. И пришел в восторг, который разделил с ним гость Чеховых — поэт А.Н. Плещеев.

Слова Чехова: «Живу я на берегу Псла, во флигеле старой барской усадьбы. Нанял я дачу заглазно, наугад и пока еще не раскаялся в этом... Природа и жизнь построены по тому самому шаблону, который теперь так устарел и бракуется в редакциях: не говоря уж о соловьях, которые поют день и ночь, о лае собак, который слышится издали, о старых запущенных садах, о забитых наглухо, очень поэтичных и грустных усадьбах, в которых живут души красивых женщин, не говоря уже о старых, дышащих на ладан лакеях-крепостниках, о девицах, жаждущих самой шаблонной любви, недалеко от меня имеется даже такой заезженный шаблон, как водяная мельница (о 16 колесах) с мельником и его дочкой, которая всегда сидит у окна и, по-видимому, чего-то ждет. Все, что я теперь вижу и слышу, мне кажется, давно уже знакомо по старинным повестям и сказкам».

Брат Михаил со временем станет утверждать, что эта поездка не принесет Чехову ничего, кроме образа старика Фирса из «Вишневого сада» и нескольких смешных выражений. Может быть, Михаил Павлович так и не сумел побороть в себе первоначальной неприязни к новому месту. Неуловимый аромат линтваревского поместья пронизывает весь «Вишневый сад». Под тем же впечатлением Чехов пишет свои рассказы «Красавицы», «Именины», «Припадок» и «Княгиня». Впрочем, образ маленькой княгини жил в его памяти еще с бабкинских времен. Может быть, он просто по-новому увиделся в разрухе и забросе новых мест. Вера Николаевна, разойдясь с мужем, жила в своем звенигородском имении и называлась княгиней Лобановой-Ростовской. В недавнем прошлом дама петербургского большого света, она стала теперь жительницей Москвы, где чувствовала себя покойней и вольнее.

«Бывает так, что в темную келию постника, погруженного в молитву, вдруг нечаянно заглянет луч или сядет у окна келий птичка и запоет свою песню; суровый постник невольно улыбнется, и в его груди из-под тяжелой скорби о грехах, как из-под камня, вдруг польется ручьем тихая, безгрешная радость. Княгине казалось, что она приносила с собою извне точно такое же утешение, как лучи или птичка. Ее приветливая, веселая улыбка, кроткий взгляд, голос, шутки, вообще вся она, маленькая, хорошо сложенная, одетая в простое черное платье, своим появлением должна была возбуждать в простых, суровых людях чувство умиления и радости. Каждый, глядя на нее, должен был думать: «Бог послал нам ангела...». И, чувствуя, что каждый невольно думает это, она улыбалась еще приветливее и старалась походить на птичку...».

Такие портреты дарят не всем своим героиням. А личные встречи... Во всяком случае, Чехов знал московский адрес княгини Веры — ее усадьба на Спасопесковской площади представляла собой островок со своим укладом, и с трудом верилось, что за оградой живет своей жизнью большой город. В Звенигороде Вера Николаевна без особого сожаления продавала одну за другой свои деревни: жить бережливо, как и хозяйствовать, она не умела. Дошел черед и до городских владений. С последним большим участком старого сада у Спаса на Песках она рассталась за четыре года до Первой мировой войны, продав его промышленникам-текстильщикам Второвым. Топор Лопахиных прогремел и на Арбате.

Между тем это было родовое гнездо маленькой княгини. История этих земель прослеживается еще с екатерининских времен. В то время усадьба принадлежала древней семье Ржевских. Стояло на ней три жилых деревянных дома, и одной своей стороной двор примыкал к погосту приходской церкви Николы на Песках. После эпидемии чумы 1771 г. все городские кладбища были закрыты, захоронения при них запрещены. Приходам было предписано пользоваться специально устроенными кладбищами за Камер-Коллежским валом — Ваганьковским, Даниловским, Калитниковским, Миусским, Пятницким, Семеновским и двумя старообрядческими — Преображенским и Рогожским. Эти кладбища известны и сегодня, а на месте Никольского погоста зеленеет сквер.

Вели свой род Ржевские от Смоленских князей. Были в свое время удельными князьями города и удела Ржева, хотя титул за ними в дальнейшем и не сохранился. Первый из известных нам хозяев двора у Спаса на Песках Матвей Васильевич Ржевский родился в 1702 г., обучался по указу Петра I морскому делу, стал капитаном I ранга российского флота, умер в 1766 г. и был похоронен в церкви Большого Вознесения у Никитских ворот, связанной, по преданию, с венчанием А.С. Пушкина. Еще сравнительно недавно в подклете храма сохранялась чугунная могильная плита с именем капитана I ранга, прихожанина Большого Вознесения и владельца соседнего с ним дома. После смерти супруга вдова его Федосья Наумовна, урожденная Сенявина, — дочь известного русского адмирала — продала дом отцу А.В. Суворова. В конце XVIII в. дом у Никитских ворот перешел от отца к самому полководцу и несет памятную доску с именем Александра Васильевича.

Дети Ржевского заняли заметное положение в русском обществе. Сын — Степан Матвеевич ко времени кончины отца достиг чина полковника, в 1770 г. стал бригадиром, а в дальнейшем — генерал-поручиком. Достаточно высоко ценился военными историками его оригинальный труд «О русской армии во второй половине екатерининского царствования». Дочь Марья Матвеевна стала женой известного государственного деятеля и дипломата Платона Мусина-Пушкина.

Как и Ржевские, последующие владельцы усердно занимались благоустройством дома на Песках, однако печально известный пожар 1812 г. ничего от него не оставил.

Герои грибоедовского «Горя от ума» справедливо замечали, что пожар способствовал обновлению Москвы. Но вместе с новой застройкой, новой архитектурной модой в древнюю столицу приходили и новые домовладельцы: дворянские дома отходят купцам, промышленникам, даже просто «деловым» мещанам. Материальное положение дворянства было подорвано, и история не дала возможности его восстановить. Домовладение Ржевских попало в число тех немногих, которые, хотя и переменив хозяев, все же удержались в руках дворянства.

Князь Александр Александрович Щербатов отстраивает заново усадьбу Ржевских. Здесь вырастают три каменных жилых двухэтажных дома, обращенных на Большой Николопесковский переулок. На углу Большого Николопесковского и Дурновского переулков возводится великолепный трехэтажный дом с колоннадой и торжественным въездом. Для хозяйственных целей строятся конюшня, каретный сарай и огромная оранжерея. В направлении приходской церкви разбивается большой сад. Княгиня Вера Николаевна говорила, что такого чудного сада ей не доводилось встречать даже в поместьях.

И. Ругендас. Пожар Москвы в 1812 г.

О Щербатовых можно сказать, что они представляли один из древнейших русских княжеских родов, происходивший от Рюрика. Для истории не меньшее значение имело и то, что самая тесная дружба связывала их с А.С. Пушкиным.

Статский советник и камергер двора А.А. Щербатов имел от второго брака с княжной Прасковьей Сергеевной Одоевской шестерых детей, которые участвовали в общих с Пушкиными семейных детских праздниках. Оба сына Щербатовых — Николай Александрович, штабс-ротмистр лейб-гвардии уланского полка, и Сергей Александрович, штабс-капитан лейб-гвардии конно-егерского полка, — дослужились до чина полковника. Четыре дочери Щербатовых стали великосветскими дамами. Анна Александровна была супругой хорошего знакомого А.С. Пушкина, побочного сына великого князя Константина Павловича — Павла Константиновича Александрова; Елизавета Александровна — фрейлиной двора и супругой генерал-майора П.А. Савича; Наталья Александровна — фрейлиной двора, женой барона Розена; Прасковья Александровна — женой своего дальнего родственника князя А.А. Щербатова.

Старого князя А.А. Щербатова не стало в 1834 г. Дом на Песках наследует его старший сын — Николай Александрович. Но меняются времена, а вместе с ними и материальные возможности. Необходимость деления городской усадьбы между многочисленными наследниками, как и несоразмерность строительных затрат с реальным капиталом приводят к тому, что былое владение начинает распадаться. Маленькая княгиня всего лишь продолжила то, что началось еще до ее рождения.

В 1839 г. князь Николай Александрович делит щербатовскую усадьбу на Песках на две неравных части. Он оставляет себе главный барский дом с колоннами, деревянный жилой дом с антресолями, конюшню и оранжерею. К новому владельцу — Федору Николаевичу Лугинину отходит двухэтажный жилой дом с каменным низом и деревянным верхом, два одноэтажных деревянных дома и каретный сарай. И этим начинается новая глава в истории городской усадьбы на Песках.

Федор Николаевич — также добрый знакомый А.С. Пушкина. Их встреча с поэтом состоялась в Бессарабии, где Лугинин участвовал в военно-топографической съемке. Выпускник одной из лучших в России и известных своим свободомыслием офицерских школ — так называемого Муравьевского училища для колонновожатых, он в январе 1822 г. получает назначение прапорщиком квартирмейстерской части Генерального штаба. Закончит службу Ф.Н. Лугинин подполковником и оставит очень интересные записки о встречах со ссыльным Пушкиным. К сожалению, даже скупые сведения о его жизни в Москве неточны. По утверждению Б.С. Земенкова («Памятные места Москвы»), в конце 1830-х гг. Лугинин с семьей жил на Волхонке. Архивные материалы щербатовской усадьбы на Спасопесковском — адрес, остававшийся для исследователей неизвестным, — свидетельствуют, что именно здесь проходит детство его сыновей Владимира и Святослава. Да, собственно, и вся их дальнейшая жизнь делится между Москвой и Костромской губернией.

Владимира Федоровича судьба сводит с Л.Н. Толстым. Подобно писателю, он оказывается под Севастополем в артиллерийских частях — ранее он окончил артиллерийское училище в Петербурге. Далее его интересы сосредоточиваются на общественной деятельности — он увлечен кругом проблем, вызванных к жизни отменой крепостного права. Вместе с младшим братом Владимир Федорович выступает как один из пионеров кооперативного движения в России. В Ветлужском уезде Костромской губернии он основывает первое в стране ссудо-сберегательное товарищество, тогда как Святослав Федорович учреждает там же первое в России уездное статистическое общество. Классическими становятся труды В.Ф. Лугинина по организации банковского и ссудного дела: «Густав Вернер и основанная им в Тейтлинге братская община» (1864), «Практическое руководство к учреждению сельских и ремесленных банков по образцу ссудных товариществ» (1869), «Сельские ссудные товарищества» (1870). Пребывание за границей предоставляет ему не только возможность познакомиться и близко сойтись с А.И. Герценом и Н.П. Огаревым, но и приобрести блестящую подготовку в области химии под руководством знаменитого химика Бертло. Впрочем, этот, по выражению самого ученого, «закордонный перерыв» во многом был вынужденным: радикальные проекты в области экономики уже вызвали настороженное внимание правительственных кругов.

Но В.Ф. Лугинин слишком деятельный человек, чтоб долго выдерживать свою полуэмиграцию. Как пишет в его биографии К.А. Тимирязев, «в конце 70-х гг. ему показалось, что можно было вернуться в Россию; он поселился в Петербурге, устроил лабораторию и собрал вокруг себя кружок молодых химиков, но после 1 марта 1881 г., когда Петербург стал ареной деятельности добровольной охраны, в рядах которой находились люди просвещенные, слыхавшие, что Лугинин работает с «бомбой» Бертло, и он сделался предметом их особых забот: его выслеживали на улице, врывались в переднюю, когда у него собирались знакомые, и т.д. — пришлось снова бежать в Париж. В 1889 г. Лугинин вернулся вторично, но уже в Москву, где, по предложению профессоров Столетова и Марковникова, «отставной поручик лейб-гвардии конной артиллерии» был избран почетным доктором химии. Этим открылась перед ним возможность официальной научной деятельности».

Климент Тимирязев

Новая московская глава в жизни ученого ознаменовалась тем, что на собственные средства В.Ф. Лугинин оборудует первую в России и притом лучшую в Европе термохимическую лабораторию, и поныне носящую его имя. В свое время здесь работали академики В.И. Вернадский и И.А. Каблуков. Профессора В.Ф. Лугинина не стало в 1911 г., спустя шесть лет вышел первый том его трудов.

Факты. Только факты. Но рядом с ними и через них рисуется просветленный образ человека из числа тех, кто принадлежал к шестидесятникам прошлого века и стал их идеалом. После суда и следствия в Петропавловской крепости, после обряда гражданской казни и дороги в далекий Вилюйск, обреченный на пожизненную каторгу и ссылку Н.Г. Чернышевский находит в себе силы для литературной деятельности. Владимир Федорович Лугинин становится прообразом одного из героев его романа «Пролог» — Нивельзина. А К.А. Тимирязев причисляет В.Ф. Лучинина к «той славной кучке деятелей, благодаря которой так называемые шестидесятые годы выделяются светлой полосой».

Между тем успевший постареть дом на Песках оказывается вовлеченным в общий с его владельцами водоворот событий. Лугининская часть в 1870-х гг. переходит к некой вдове титулярного советника: деньги нужны были младшим Лугининым для реализации их научных и общественных планов, в чем отец им не препятствовал. Спустя 20 лет вдову титулярного советника сменит князь Николай Еммануилович Голицын, принадлежавший к одному из ответвлений многочисленной семьи Голицыных.

Отец князя родился в Париже, занимался там же в Политехнической школе, а в 1825 г. вступил в русскую армию для участия в русско-турецкой войне, которая закончилась для него тяжелым ранением под Варной. Еммануил Михайлович изменил своим первоначальным интересам, много путешествовал по Европе и России, стал известным писателем, способствовавшим знакомству Запада с литературой, искусством и историей нашей страны. На французском языке он издает: «Голубые одежды» (1837), «На севере Сибири» (1843), «Иван Никитенко, русский рассказчик» (1843), «Русский рассказчик: сказки, басни и легенды» (1846), «Финляндия» (1852), «Россия XVII века и ее западноевропейские связи».

Молодой князь отмечает свое появление на Песках едва ли не одним только строительством на тесном лугининском участке каменного трехэтажного доходного дома, ради которого полностью уничтожается эта часть сада.

Вместе с упомянутой вдовой титулярного советника владелицей щербатовской части становится маленькая княгиня. Не слишком удачно устроившая свою семейную жизнь В.Н. Лобанова-Ростовская с самого начала не предполагает затевать здесь никаких новшеств. В конце концов, она отдает запущенный сад под дворец заводчиков Второвых — нынешний Спас-хауз, как его называют американцы.

В лице Николая Александровича Второва о себе заявляла и себя утверждала новая Россия — достаточно простого перечисления должностей текстильного магната: директор товарищества Ново-Костромской мануфактуры Н.Н. Коншина, директор Товарищества «А.Ф. Второв и Сыновья», директор правления Товарищества Варваринских торговых помещений (в Москве — крупнейшие оптовые склады), член правления Товарищества на паях внутренней и вывозной торговли мануфактурными товарами, директор Товарищества Даниловской мануфактуры, директор Товарищества ситцевой мануфактуры Альберта Гюбнера и, наконец, выборный Московского Биржевого общества.

Именно ему отходит парадная, обращенная на Спасопесковскую площадь часть усадьбы. А маленькая княгиня — что ж, она удовлетворится видом глухого переулка, хотя и сохранит остатки своих владений до самого Октября.

Чехов, досадуя на неуместные шутки близких, с нарочитой грубоватостью, за которой скрывалось то, о чем нам никогда не узнать, напишет о рассказе «Княгиня»: «Черт с ней, она мне надоела, все время валялась на столе и напрашивалась на то, чтоб я ее кончил. Ну и кончил, но не совсем складно». Он потребует у А.Н. Плещеева корректуры рассказа для дальнейшей «шлифовки». «Шлифовка» состоялась, и после нее остались строки:

«Княгиня прошлась по аллее, села на скамью и задумалась. Она думала о том, что хорошо бы поселиться на всю жизнь в этом монастыре, где жизнь тиха и безмятежна, как летний вечер; хорошо бы позабыть совсем о неблагодарном, распутном князе, о своем громадном состоянии, о кредиторах, которые беспокоят ее каждый день, о своих несчастьях, о горничной Даше, у которой сегодня утром было дерзкое выражение лица. Хорошо всю жизнь сидеть здесь на скамье и сквозь стволы берез смотреть, как внизу под горой клочьями бродит вечерний туман, как далеко-далеко над лесом черным облаком, похожим на вуаль, летят на ночлег грачи... Сидеть бы неподвижно, слушать и думать, думать, думать...»

Между тем Второвы — отец Николай Александрович и сын Борис Николаевич, по молодости лет успевший стать всего лишь членом правления Товарищества на паях вывозной и внутренней торговли мануфактурными товарами, — появились на Спасопесковской площади последними.

Дом 8, владелица которого в 1819 г. — полковница Аграфена Дмитриевна Зыкова поступилась частью садовой земли в пользу князя А.А. Щербатова, не один десяток лет находился во владении купцов Касьяновых. Одна из членов этой семьи Екатерина Ивановна намеревалась в 1911 г. снести всю старую застройку, чтобы возвести пятиэтажный доходный дом. Ранняя кончина помешала ее замыслам. Муж покойной — Александр Васильевич, потомственный почетный гражданин и коммерции советник, делил наследство с большим числом детей. Торговая Москва хорошо знала его как компаньона-распорядителя Торгового дома «И.Я. Чурин и К°», располагавшегося на Воздвиженке, 9, в бывшем доме деда Л.Н. Толстого, которым перед революцией владел Шамси-Асадуллаев.

Домовладению № 6 не повезло так же, как и былой усадьбе Ржевских-Щербатовых. Они были сметены пожаром 1812 г. Из девяти с лишним тысяч зданий, которые насчитывала старая столица, сгорело больше шести тысяч.

А. П. Чехов

Для восстановления города пришлось создать специальную Комиссию для строения, просуществовавшую последующие 30 лет — до 1842 г. Ее деятельность оказалась настолько эффективной, что уже к 1817 г. количество жилых построек превысило допожарное время. В 1820 г. был отстроен и дом под номером 6, получивший в истории русской архитектуры название Дома Щепочкиной — в высшей степени оригинальный образец московского ампира. Крошечный — в пять окон по фасаду, — с четырьмя прислоненными к фасаду колоннами и тремя резными круглыми медальонами в опирающихся на колонны арочках, он красовался рядом с затейливыми каменными воротами, из-за которых тянулись на улицу деревья большого сада.

Красовался когда-то — потому что в результате бесконечных ведомственных споров между руководством города и Обществом охраны памятников дом разрушился, в заключение сгорел и сегодня ждет некоего мифического спонсора для «восстановления в новом материале». Если похожей на него декорации и предстоит появиться, к московскому деревянному ампиру она не будет иметь отношения.

В канун же революции домом владела семья Зворыкиных — генерал-майор Григорий Николаевич с супругой Марией Михайловной и инженер путей сообщения Михаил Иванович из Службы пути Северной железной дороги, сослуживец Марии Никитишны Гриневой, урожденной княжны Курбатовой, сотрудничавшей в Статистическом отделе той же дороги. С последней автор этих строк находится в родстве. Пожелтевшая пасхальная открытка в забытом ящике поставца хранит широкую подпись владельца Дома Щепочкиной.

Рекомендации М.И. Зворыкина был обязан своей дополнительной работой и настоятель церкви Николы Чудотворца, что на Песках, протоиерей Василий Петрович Некрасов. Он состоял единственным законоучителем в известном реальном училище инженера путей сообщения Ф.Д. Дмитриева, занимавшего дом графини Кутайсовой на Тверском бульваре, 20. Училище, обладавшее правами казенных учебных заведений, славилось превосходной постановкой преподавания математики и — абсолютной грамотностью своих выпускников, впрочем, предпочитавших профессию инженера.

А поленовская церковь — Спаса на Песках — богатством не отличалась, зато имела собственную церковно-приходскую школу, где преподавали ее последний настоятель протоиерей Сергей Васильевич Успенский и дьякон Иван Павлович Попов, и достаточно состоятельного старосту — основателя Торгового дома «Братья Колесниковы» — Федора Николаевича. И его фабрика, и оптовый склад, и магазины — все находилось в районе старого Арбата и Смоленской площади.

Впрочем, оставалась еще одна непрочитанная страница местной истории — Грибоедовы. В приходе Спаса на Песках жила семья Александра Сергеевича по матери — здесь прошло ее детство, позже — первые годы семейной жизни. Семейная легенда утверждала, что у Спаса на Песках состоялось и венчание молодой четы. Грибоедовская Москва — может быть, начинать ее надо именно отсюда?