Развиртуализация. Часть первая

Над Балтикой. Борт №10793, 21 час до паники на финансовых и товарных рынках

– Папа, твоё переживательство сработало, – говорил старший бублик Ромка, когда хотел поделиться неприятностью.

«Переживательство сработало» – могло означать всё, что угодно: бублик ударился, у него болит живот, он потерял мобильник, ему приснился страшный сон.

Ромка инстинктивно ассоциировал себя с Гришей – «если мне больно, значит и папе не легче».

«Переживательство сработало, – мысленно поделился Кутялкин с сыном, глядя из иллюминатора. – Дружище, я в глубоком, беспросветном афедроне, и уже не могу ничего изменить. Ни для себя. Ни для тебя».

Гриша часто беседовал с сыновьями, женой и Богом. Но если со Шнягой он обычно спорил, ругался, утешал, убеждал в её тотальной неправоте, то с сыновьями делился насущным:

– щекотавшими нервы проблемами,

– деталями взрослой жизни, перегруженной многоуровневыми комбинациями и избыточными смыслами.

Богу Гриша адресовал просьбы о здоровье, благополучии, духовном развитии сыновей – теперь уже трех. Младшего, позавчера подселившегося в Шнягу, он решил назвать Олежек. Впрочем, Кутялкин пока только примеривал пилотное имя к будущей судьбе.

«Или я ошибся? Не было никакого Олежека. Когда можно узнать? Через две недели? Кого попросить передать в тюрьму результаты теста на беременность?».

Стартосфера в иллюминаторе празднично расцветала. Панорама чистого неба и облаков у ног притупляли неуютные ощущения от происходящего. Причиной гришиных терзаний стала не только грядущая операция, но и его напарница Мальвина Грэмл, урожденная Наталия Кох – человек и микроб в одном флаконе.

«Уже над Балтикой летим, – решил Гриша, не слезая с унитаза, давно прервавшего радостное урчание. Сидеть в уютной кабинке казалось более спокойным времяпровождением, чем прозябание в обществе госпожи Грэмл.

Кутялкин сразу испытал сложности в коммуникациях с этой черногривой, черноглазой, заводной бестией. Через секунду после знакомства в аэропорту Быково ее стало слишком много вокруг него. И дело не в том, что девушка много трещала или неадекватно реагировала на происходящее. Просто она естественным образом затмевала всё и всех вокруг.

Только её слова и движения обретали значение. Кутялкин даже в собственных глазах стал казаться довеском к траектории движения красавицы и миллионщицы Мальвины Грэмл.

Помимо яда, испускаемого в адрес Кутялкина, эта по определению Андреева «гадюка» стремительно сокрушала «концепцию всесторонней идеальности Шняги». Кутялкин много лет по кирпичику, по буковке собирал Концепцию и не сомневался, что, несмотря на проигранный первый тайм, еще поборется за неё.

Як-40, перебрасывающий самоубийц в Лондон, очень точно, линия в линию ассоциировался с Наталией – щедрая кожаная отделка салона, сложная, местами загадочная начинка – от многофункционального тренажера до джакузи. Всё хотелось попробовать, потрогать, заглянуть в какое–нибудь укромное место, поковыряться в системе управления.

Кутялкин отдал бы многое за подобную летающую «квартирку». «Квартиркой» по терминологии Ромки, называлось любое понравившееся бублику помещение, куда его угораздило попасть – от собранного из подушек домика до пятизвездочного номера в Турции. Если Ромка назвал что–либо «квартиркой», значит, он готов до конца бороться за право обладание.

Гриша и сам бы повоевал за ЯК-40. Он сразу визуализировал феерический сценарий жизни на борту собственного самолета – легкий, непринужденный быт рядом со своей семьей, регулярные перелеты с одного курорта на другой, захватывающие путешествия, близость к Богу, мобильность и комфорт. Сыновья быстрее впитают этот мир, освоятся в нем, и значит, он уже не сможет раздавить их своей неповоротливой, непредсказуемой, беспощадной тушей.

Увы, полновластной хозяйкой джета сразу стала госпожа Кох, а у нее, пробейся она во владычицы морские, корюшки к пиву не выпросишь.

– Гришка, что с тобой? – Наталия забарабанила в дверь. «Ну, какой я ей «ты» и «Гришка»?! – мысленно возмутился Кутялкин. – Она на десять лет меня младше. Я выгляжу на гривенник, она – на миллион. Сразу не заставил уважать и бояться – пиши пропало. Панибратство, оскорбления, словесный понос. – Григорий Александрович!!! – Наталия забарабанила громче, – Вы живы?! Вам плохо?!!!

«Друг мой, я очень и очень болен. Сам не знаю, откуда взялась эта боль», – впрочем, Кох вряд ли знает эти стихи, это ведь не военная поэзия. Гриша хранил молчание – на искусственную душевность, слезно звенящую в голосе Кох, он больше не покупался.

– Всё ещё боретесь с эрекцией? – перешла в атаку Наталия. «Вот сука». – Не верю, Григорий Александрович. Я по твоим повадкам сразу угадала – ты виртуозно умеешь доить свою одноглазую змейку. Только это и умеешь. Даже обижаться не научился. Выходи! Иначе я других нанистов позову, – «И правда – ведь кого–нибудь из пилотов дёрнет», – Гриша встал, натянул штаны. Как только он отжал кнопку роскошной электронной защелки, дверь стремительно откатилась в сторону – перед ним воссияла Наталия Кох, Мальвина Грэмл и десяток других масок, шаловливо выглядывающих из-под её ухмылки. Девушка могла менять их ежеминутно.

«Ёпрст, Станиславский в лифчике. Шапито без границ. Оле-Лукойе, Джульета Мазина и винегрет из лупоглазых анимешек Хаяо Миядзаки».

За время недолгого отсутствия Кутялкина на Мальвине поубавилось нарядов. Остались бледно–розовые трусики–шортики с рюшами, кружевной топ с открытыми плечами, медовая кожа и очаровательная улыбка, которой Кутялкин не доверял с самого начала. Своим поведением, ужимками, словами и жестами, в которых за показной прямолинейностью скрывалось коварное двойное–тройное дно, Кох с момента знакомства не переставала обезоруживать Гришу, предвосхищая все его тактические маневры.

Начиная со знакомства в Быково, госпожа Грэмл предпочитала исключительно язвительный тон.

Арсенал девушки был заточен на атаку, молниеносную победу, обращение в бегство, втаптывание в грязь, но только не нормальное человеческое общение. Она уже классифицировала Гришу по разряду «унылое говно» и поставила на уровень инфузории туфельки в иерархии человекообразных.

«У меня нет против этой Туретты-Дуретты[36] никаких козырей кроме имени Наташа».

Госпожа Грэмл, в девичестве Кох, не переваривала звучания своего имени.

Кутялкин стремительно шагнул к полуобнаженному телу – девица ловко отпрыгнула в сторону. В уютном салоне самолёта плавали нежные ароматы духов и гипнотической кожи Мальвины Грэмл. Шкуру едкой спутницы хотелось наблюдать не только на открытых участках, но и всю, без остатка. И обязательно вывернуть наружу всё таинственное, что пряталось внутри. Хотелось делать любовь, а не войну.

Гриша не был готов к очередному сеансу драматических пикировок.