Развиртуализация. Часть первая

Призыв папы ко 2-ому европейскому походу

Кутялкин убедился – основным свойством нового времени стала скорость, с которой к человеку приживается новая кожа. Через неделю ему казалось – он всю жизнь провел под минометным огнем. Без воды, без света, без надежды.

Если кожа, в которую Гриша и Кох втиснулись в хранилище, подходила для инертных, запуганных овец – растерянных, диетических, покорных, то нынешняя, быстро прижившаяся, была шкурой волка. В ней, помимо ярости, приятно испытывать и буйство, и опьянение, и предельное равнодушие к туманным перспективам собственной судьбы.

Вместо будущего ополченцы обретали абсолютное право на поступок. Право говорить и делать то, что вздумается. Есть, что попадется под руку. Острое–сладкое–жирное, предельно невыносимое для здоровья. Пить всё, что горит. Горстями глотать болеутоляющие препараты. Курить самую едкую дрянь, купаться в обжигающей воде Ирландского моря. Каждую минуту пробовать тело на прочность. Для чего еще этот организм нужен, как не для испытаний и изматывающих экспериментов.

Внезапно захохотать. Ущипнуть за корму встретившуюся девушку. Если она хоть немного разделяет апокалипсические ощущения, провести с ней несколько бурных минут. Не заботиться о запахе из рта, о предохранении, о правилах поведения до-после-вместо. Не подчиняться, не рассчитывать, не верить. Право на любые сиюминутные действия за счет того, что не осталось права на будущее.

Сражаться – пусть даже это заключается в том, чтобы дежурить в одной из траншей, постреливая в сторону псов. Делать что–то для обороны. Только оглянись – подобных дел в городе в переизбытке.

Забыть о страхе. Свыкнуться со смертью, потому что смерть – естественное продолжения той череды сумеречных состояний, в которых умудрялись существовать силы самообороны Фишгарда.

У Гриши укоренилось стойкое ощущение – если бы не уколы мыслей о бубликах, он чувствовал бы себя как рыба в воде. Всё, совершенное за предыдущие семь дней – правильно. Медленно убивать себя – чертовски приятно. Воевать, жить на износ – здорово. И цель всего этого понятна и проста – продержаться, подороже обойтись гнидам Суонси.

Поэтому он и дальше будет бухать, стрелять в людей, смолить сигарету за сигаретой, выгрызая из горла сущего что-то, что все еще можно назвать своей собственной жизнью.

Только в первые две ночи им снился хруст под ногами вынесенных взрывами стекол, пустые глазницы домов, стоны раненых, свист летящих над головой мин, алое человеческое мясо, легко проступавшее на человеке, стоит только осколкам долететь до него. С каждой следующей ночью сон становился крепче, бездоннее, а утреннее настроение лучше. Несмотря ни на что. Дорога в ад становится бесшабашнее и веселее по мере приближения к месту назначения. Так выпьем же за дороги, к каким бы ужасным целям они ни приводили.

Хранители рыбы каждый день устраивали пир, забивая скот, прореживая запасы спиртного и сухого пайка. Отголоски попойки докатывались до передних рубежей города в виде жареного или пьяного человеческого мяса, желавшего пострелять, желавшего «порвать глотки» assles[91], обстреливающих город из минометов.

Гриша, Кох и все, кого они видели вокруг, редко оставались трезвыми. Дисциплина была простая – делаешь что–то на благо обороны, можешь позволять себе почти любые вольности. В остальных случаях – в расход.

Спиртного в Фишгарде хранилось гораздо больше, чем продовольствия, дел невпроворот, эмоционального и физического напряжения выше планки, установленной добродушным Богом в первое десятилетие 21 века. Лучшей почвы для развития алкоголизма не придумаешь.

Бригада Мики спала на матрасах – в единственной комнате. Их соседями стали три застенчивых хроника, витавшие повсюду неистребимые пары алкоголя и перегара, в бараке, круглосуточное бряцание оружия. Валлийцы трогали свои автоматы и во сне, и наяву, независимо от состояния опьянения.

Наспех собранный барак располагался во дворе ратуши. Рядом рощица, выходившая в гавань Фишгарда. Сотня метров – и можно, оббежав появившиеся за ночь воронки, ополоснуться в морской воде, смыть похмелье и тревожное забытье ночных часов.

Русская бригада регулярно выбиралась к морю – умыться, взглянуть на поднимающееся из воды солнце, просто оглядеться.

С миниатюрного пляжа, тесно примыкавшего к рощице, открывался потрясающий вид на скалистый берег. Гавань выглядела как классическое бутылочное горло, точнее перевернутый бокал на толстой короткой ножке пролива.

Здесь уцелел прежний уют: светящийся днем и ночью маяк, бирюзовый цвет воды, древние, покрытые зеленой шерстью скалы, раскрошенными зубами зацепившиеся за море. Они бережно зажимали ножку бокала – узенький проход в залив. Они внушали чувство защищенности. Пригубив это чувство можно возвращаться к грязной работе, которую выполняла русская бригада Мики.

Ирландское море оставалось не по–октябрьски теплым, праздничная уэльская природа заставляла вспоминать о прежних надеждах на вечную жизнь.

– Итак, друзья, я определился. Весну надо встречать в Париже. Лето в Швейцарии. Осень в Уэльсе. Куда же направиться, чтобы вкусить очарование зимы? – Кутялкин сладко потянулся и стал натягивать огромные ботинки, выданные вместе с другим обмундированием.

– Колыма. Наш северный край – великолепная компенсация всем вкусившим щедрот и безмятежности европейской природы, – ответила Кох.

– Кавказ, господа волонтеры, Кавказ ежесуточно и круглый год. В любых дозах. Приступаем к работе, – скомандовал Мика. Его подшефные поднялись с кресел, собрали в пакет консервные банки, оставшиеся после завтрака и ужина, с тоской бросили взгляд на море и направились вверх по самому красивому холму Фишгарду. В его шкуре сияло по меньшей мере сотня дырок от мин.

– Постараемся, чтобы и сегодня наши кишки не стали украшением здешних улиц.