Развиртуализация. Часть первая

Раменки, 56 часов до начала информационной войны

Как и многие они мечтали вытянуть счастливый столичный билет – проездной в счастье, без ограничения количества поездок, не вложив в это усилий, соразмерных чаемой награде.

На исходе прошлого тысячелетия Шняга гарантировала – «мы обязательно оседлаем нолики». Ноликами она называла первое десятилетие двадцать первого века. Набросить на них упряжь, приручить, казалось ей пустяковым делом.

Евгения Николаевна Кутялкину, в девичестве Женька Смирнова, получила великолепное образование, идеально владела русским, немецким, английским, легко сходилась с людьми, умела убеждать и руководить ими. Поклонники ходили толпами. Каждое неповторимое студенческое лето Шняга выбирала работодателей, предлагавших практику. Панорама возможностей будоражила воображение.

«Нолики» начисто обманули! Осечка следовала за осечкой. Две иностранные фирмы, которым Шняга посвятила свой стартовый пыл, свернули деятельность в России. Четырежды она начинала всё сначала. До девятого месяца беременности бегала на работу: с Ромкой в компанию по производству мороженного, с Сенькой – на машиностроительный завод.

Увы, она осталась в стороне от лестниц, лифтов и прочих подъемных элементов наверх. Все ее надежды и чаяния постепенно закольцевались на Грише. Теперь она жила его жизнью.

В отличие от Шняги, Кутялкин не имел радужных ожиданий. Не рвался на работу. Любую деятельность воспринимал как досадную нагрузку. Каждый новый человек мог стать для Гриши стрессом.

Кутялкин старался никого не подпускать к себе слишком близко. Если общался, то исключительно на расхожие темы, и тогда собеседники оставались похожими друг на друга безобидными голограммами. Как только к голограмме прирастало что–то личное, появлялось содержание, шероховатости, продольно–поперечный разрез, Гриша не понимал, что делать с «новым» человеком, терялся, часто вел себя неестественно, не вовремя молчал, невпопад улыбался. Потом мучился.

Гриша предпочитал не сближаться с новыми людьми. Ему вполне хватало жены, сыновей, родителей и двух друзей («дистанционных, латентных», как он сам их называл из–за того, что в основном они пребывали в отдалении от его ежедневных маршрутов).

Тем не менее, он не переставал плодить ошибки в общении и витиевато, но одновременно неуклонно поднимался по карьерной лестнице – петляя, иногда на месяцы, замирая на ней, иногда перескакивая через ступени.

Не существует одинаково одаренных людей. Также и в семье – сумма достижений одного обязательно выше суммы достижений другого.

Шняга умела считать–взвешивать, умела радоваться за Гришу, тоскливо мирилась с горечью собственных поражений. Кутялкин, осознавший, что его сторона качелей навсегда перевесила успехи жены, пытался испытывать чувство вины.

Это удавалось, если он смотрел в детские близорукие глаза Шняги или оценивал, как годы стирают ее модельную внешность, рисуя взамен что–то более родное, пусть и не столь завораживающе-неприступное как прежде.

Однажды он случайно увидел, как она плачет – тайком, горько, беззвучно. Кутялкин догадывался – эти слёзы не от того, что Шнягу кто–то обидел. Скорее наоборот – всё у неё здорово: заботливый муж, очаровательные сыновья (они с Гришей называли их «бублики»). Просто не состоялась некая важная часть Шняги – оказались бесплодны полученные знания, профессиональные навыки, бешеная работоспособность.

Кутялкин давно пришел к выводу – настоящая любовь может проявиться не раньше, чем после пяти лет совместной жизни. До этого происходит всё, что угодно – играй гормон, скука, забота о потомстве, но только не настоящее чувство.

Шняга очень точно подытожила результат первых десяти лет брака:

– Ты добился, чего хотел. Теперь всё, что я чувствую, думаю, вижу, я хочу делить с тобой. Если я не рассказала тебе о чем–то, значит, этого попросту не произошло. Понимаешь, ты – мои глаза, уши и сердце, – созналась Шняга в минуты искренности. – Я словно живу для тебя. Вместо себя. Тобой.

В остальное время она пыталась доказать ему и всему остальному, гораздо менее весомому миру, что отлично справится и без Гриши.

За эту любовь Кутялкин планировал расплатиться жизнью.