Развиртуализация. Часть первая

Раменки, Свеча плюс один, 57 часов до начала информационной войны

Тела Гриши и Шняги, с разбега взяв тридцатилетний рубеж, непоправимо деформировались – лишние складки, морщины, оплывающие контуры. Свеча горела на столе. И еще одна свеча горела.[10]

Казалось, можно восстановиться – подкачать мышцы, убрать лишние килограммы, подкрасить волосы. Имелся и более легкий способ – пристально всмотреться в большое зеркало в спальне. Они часто так поступали – голые, близко–близко к зеркальной поверхности. Шняга на переднем плане, Гриша обнимает ее сзади. Прищурившись, снимали покровы, наброшенные временем. В отражении проступали те, кем они были десять лет назад.

Она – лебединая шея, маленькая легкая грудь, плодородная попа, изящная уточка носа, двухсантиметровые ресницы, позволявшие ей не краситься. Некрашеная Вы даже краше. Шняга могла бы стать рекламной иллюстрацией кошмарной Вселенной, в которой не изобрели Фотошоп. Шняга как и Софья Ковалевская не нуждалась в искусственной доработке образа – произнесешь фамилию, и сразу перед глазами формулы. Ничего лишнего. Математически точное исполнение идеального воплощения естественности и женской силы.

Он – как слово «вечность» за полярным кругом, как многие в это мозаичное время, в неприцельном исполнении рассыпался на фрагменты. Даже в зеркале. Одного человека не собрать, а несколько големов – пожалуйста. Не личность, а свалка расколотых античных статуй со стертыми чертами. Или уютное и безобидное собрание заблуждений.

Проникнуться таким человеком непросто. Полюбить почти невозможно. Ну разве что узнаешь, что под языком у него всегда ампула с цианистым калием. А дальше как в пособии «убей в себе мизантропа» – «Рекомендация №1: если вы оглянулись, а кругом свиные рыла, представьте, что этот ничтожный человек коллекционирет изображения с добрым приведением Каспером, рассматривает их вечерами и улыбается. А у того есть больная мама, он о ней заботится. А у безликого рядом с ним есть имя». Например, Григорий Александрович Кутялкин. Сейчас во рту у него медленно тает смертельный яд! Не просто смертельный, а бескорыстно смертельный, смертельный ради другого человека. Сразу наводится резкость – и лицо у него одухотворенное, и губы волевые, и решительность со смелостью в каждом движении.

Подумаешь – черты не складываются в одно целое, зато яд под языком, аскетичная короткая стрижка, выносливые ноги-столбики, брежневские брови на волчьем путинском лице, глубокие глазницы, из которых безошибочно бьет по миру отрепетированный взгляд грустных серых глаз. Палка палка огуречик, вот и вышел человечек, а теперь добавим крови, получился он суровый.

Гриша и Шняга одинакового роста – 183 см. Одинаково сутулые. Одинаково обезображены интеллектом. Диаметрально разные характеры. Судьба, предсказуемо счастливая, если бы ее не поместили в гигантский испытательный полигон столицы. Гриша и Шняга не смогли доказать себя в Москве.

Москва – тысяча неизвестных в уравнении, сплошь переменные поля. Город, бестолково шумный, внезапно затихающий в темноте жилых дворов. Плохо склеенный, пахнущий тысячью разных запахов, исполосованный шрамами иррациональных дорог. Город, в котором свет и тьма, сила и слабость, вера, отчаяние и порок перемешаны так расточительно, что этой смеси хватило бы на десяток столиц. Москва – все еще готовая и готовящаяся стать отправным пунктом нового мира. Город, достойный любой роли.

Он просто бесследно переварил еще две судьбы. Всего–то.

Гриша, ловко и вовремя откликаясь на реплики жены, попутно размышлял о сложностях современного мироустройства, нехватке денег и славной биографии предков.

Доблестные родичи не обеспечили Кутялкиных ни жилплощадью, ни рентой, ни связями, которые позволили бы спокойно работать, отдыхать, лечиться, учиться, устраивать детей в детские сады, школы, институты. Все приходилось делать самим.

Сейчас предстояло самостоятельно спасать мир.