Развиртуализация. Часть первая

Часть 7. 79 дней до нашествия остготов. В которой выясняется, что победа еще очень далеко День луддита – попытка вывести из резезва ряд законсервированных пердприятий Саксонии привела к многочисленным жертвам

Мобильные телефоны в Фишгарде стали своеобразным тотемом. Многие постоянно таскали их с собой, ожидая материализации сети. Некоторые сочиняли душещипательные байки в духе «и вот я просыпаюсь, а на экране четыре полосы… я лихорадочно начинаю набирать… раздается гудок, а там …».

О деятельности British Telecom ходили легенды. Хранители рыбы, чрезмерно покалеченные цивилизацией, всерьез верили, что спасение может прийти от объединившихся ради светлого будущего:

бравых военных

специализированных глубоко засекреченных подразделений НАТО

банковских работников

специалистов коммуникационных компаний

и даже футбольных фанатов.

Это только верхушка безумного списка радетелей человечества.

Наталия Кох надеялась на спасение исключительно посредством ковровых бомбардировок большей части планеты. Но мертвый мобильник таскала с собой. Как и многие в Фишгарде она тайно надеялась, что сеть заработает. Девушка не выбрала кому позвонит в первую очередь.

Чей голос она захочет услышать после стольких мучений? На пороге новых? Родственники? Службы спасения? Психологическая помощь? Господь Бог? Чтобы хоть кто–нибудь помог остановить ЭТО!

«Вы случайно не знаете нужный номер телефона?», – обратилась к своим внутренним голосам. Память услужливо отреагировала непроизвольно всплывшими строками:

И не за что больше уже зацепится,

И нечего встретить уже на пути, —

Раскрой свои руки спокойно, как птица,

И, обхвативши просторы, лети.

И некуда пятится, некогда спятить,

И выход один только, самый простой:

Стать в жизни впервые спокойным и падать

В обнимку с всемирною пустотой[101].

Двигаясь трусцой по узенькой асфальтовой трассе, перепрыгивая через трещины, с содроганием улавливая унылые звуки, издаваемые за спиной испуганным, но все еще покорным детским стадом, Наталия размышляла – если бы British Telecom воскрес, кого бы она просила вызволить с этой дороге, в конце которой ожидает смерть:

«ОСЕ? Маме? Расспрошу ее о самочувствии. В ответ на рыдания поделюсь военными зарисовками: не волнуйся, мамочка, у меня все чудесно. Я здорова. Еды у меня теперь вдоволь. Я в Южном Уэльсе. Нет, это не Канада. Гораздо ближе. Совсем рядышком. Твоя девочка сейчас ведет крохотных малолетних шахидов, чтобы они эффектно разорвали на куски свои тушки и убили как можно больше проклятых псов. Псы вторую неделю стреляют по твоей девочке из миномета. Нет, это не собаки. Вполне себе люди. Определенные недостатки у них, конечно, имеются. Как у всех нас, мамочка. Перебив псов, я смогу вернуться домой. Не переживай, у меня все получится. Я сама снаряжала бомбы, сама их надевала деткам под одежду. Ты же знаешь, какая я у тебя аккуратная».

Мама не ответит так, как девушка сама себе ответила, отправившись к лагерю псов по извилистому маршруту из Фишгарда в Скледдо: «Крепись, девочка. Отсюда начинается твоя новая дорога на Родину. Любой путь домой труден, иначе он не будет исчерпан и не приведет туда, куда требуется».

Шесть лет назад, проводя дни и ночи с безнадежно больным сыном, Кох до полемического совершенства отточила правила внутреннего диалога. Иначе сошла бы с ума в первый же месяц дежурств в больнице. Сейчас ей вновь требовалось ненадолго сохранить рассудок, не сбеситься от ужаса. Поэтому она мысленно проговаривала речи, обращая их к маленькой девочке внутри. Эта малышка не могла сопровождать других детей на верную смерть.

«Зачем ОСА послал нас сюда? – Наталия опять уткнулась в самый сложный вопрос. – Чтобы мы попрактиковались во взрывном деле? Какие же мы дуболомы, что согласились на эту командировку! Мы?! Опять гнусное «мы»?! Девочка вновь не отделяет себя от пушечного мяса, от гнилого пораженца Кутялкина? – Гриша часто становился центром, вокруг которого сгущалось, а потом бешено вращалось мироздание мыслей Кох. – За что ты объединилась с ним? За то, что он готов бороться и умирать ради семьи? Но ведь не готов! Умирать–то иду я. Иду ради того, чтобы он вернулся к своим. И потому, что человеку недостаточно просто возвратиться домой – необходимо после этого еще и смотреть в глаза своим близким. Как же Гришенька посмотрит другим в глазки, если подорвет на хрен шесть десятков беспомощных деток?!».

Поток мыслей Наташи Кох, случись придать ему вербальный вид, покоробил бы многих. Собственные мысли даже ее саму резали как скальпелем. Поэтому в последние два-три месяца девушку мучило ощущение непрекращающегося кровотечения в голове.

«Он же ничего не умеет! Даже бинтовать не научился. Пришептывает свои угрозы–обещания. Продолжает смотреть снизу вверх на меня, на Мику, на этих дегенератов валлийцев».

Она представила, как ее размышления оставляют порезы на бугристом ландшафте мозга. Кровь стекает по углублениям и впадинам, образуя водовороты, водопады, приводя к прекращению любой внятной мыслительной деятельности, заводя в безнадежные дебри сумбурного бреда.

«Смс–ки постоянно ей набивает. В надежде, что сеть чудом проявится, и все его многотомные сочинения о непременном, неизбежном возвращении отправятся к… как он её называет? Шняга? Бред! И за это я иду взрывать и взрываться?! Чтобы он кого–то продолжал называть Шнягой и бубликами? Они уже давно мертвы, – лгала себе Наталия. Она по–женски чувствовала, что гришина связь с семьей не утрачена, не распалась. Иначе бы Кутялкин не продержался в хранилище, а потом в Фишгарде столько дней.

Иногда она словно наяву видела, как на карте Великобритании мерцает курсор, обозначающий перемещения Кутялкина. Девушка предполагала, что образ этот свалился к ней в голову из другой головы (Шняги?), которая все еще любит, ждет, видит через расстояния робкого и несмышленого напарника Наталии Кох.

«Этот дятел и его безупречная Шняга видят друг друга на расстоянии. Значит, они живы друг для друга, даже если кто-то из них уже умер. А меня кто удерживает в относительно добром здравии? – Кох вновь оглянулась на деток. Колонна растянулась на пятьдесят метров. Живые изгороди, выращенные вдоль дороги, закончились. Теперь над Наташей и сиротами из Фишгарда нависали вездесущие уэльские орешники. Группа двигалась в тенистом тоннеле, образуемом деревьями. – Подыхая в хранилище, я нашла нечто неисчерпаемое, вечный двигатель – гришины чувства к своим детям? За такие рассуждения меня мало распылить на комплектующие».

Иногда не в силах себя заставить «отключить голову», она напоминала себе лилипута–маньяка, поселившегося у себя же в голове. Он беспорядочно размахивает скальпелем перед нависающей над ним громадой головного мозга, стараясь нанести множественные смертельные ранения.

Сейчас, когда группа детей, возглавляемая Наталией Кох дотопала до последнего поворота на Скледдо, лилипут–маньяк в ее голове разыгрался не на шутку:

«О–о–о, как же наша вылазка напоминает реальность. Куча безмозгликов с парализованной волей и насильно втиснутой смертельной ношей бездумно идут за кем–то еще более неадекватным. Прямо в пасть Вельзевулу!».

Справа и слева ничего не напоминало пышущую жаром пасть – древесный тоннель кончился, вокруг мирно желтели бывшие пахотные поля. Слева участки побольше – расчесанные, аккуратные – наверняка обрабатывали спецтехникой. Справа – небольшие, огороженные камнями пашни. На их краю стояли маленькие бытовки для инвентаря. Полянки жались к небольшим холмам. За одним из лесистых холмов, почти у самого Скледдо, прятался лагерь суонси.

Несмотря на кажущуюся беспорядочность выпадов лилипут–маньяк каждый раз старался нанести удар побольнее:

– Тот, кто не носил полкило взрывчатки на брюхе в окружении полусотни скулящих, плачущих, рыдающих деток – тот не познал жизнь во всем ее многообразии и непредсказуемости.

Удар скальпеля, очередная мысль-рана:

– Если вы не смотрели в эти лица – под носом сопли, на груди одежда топорщится от спрятанной у сердца взрывчатки – значит, вы не знаете, что такое 3–я мировая война.

– Если вы хоть немного не поработали ходячей бомбой, значит, всю жизнь зря коптили небо.

– Наши доморощенные шахиды обычно наширявшись по вокзалам бродят, а я, ебаный карась, сухая как столетняя манда. Даже сто грамм для тонуса не приняла».

– Детей–то то ты за что, милая?», – вновь проверенный выпад.

Когда до лагеря суонси осталось около ста метров, Наталия пошла медленнее. Колонна подтянулась. Дети зашаркали по асфальту, некоторые, успокоившись, что-то залепетали.

«В древние времена врагов изображали чудовищными злобными тварями, совершенно непохожимыми на обычных однополчан. Чтобы страх, ненависть, сражение до конца, никаких переговоров. Я о суонси думаю как о каких–то трехметровых чудовищах, с клыками и шерстью. Наверняка, они столь же гнусные дятлы как пьяницы из Фишгарда».

Перпендикулярно к дороге уверенно выходили подтянутые выбритые мужчины с автоматами.

«М-да, и вовсе они не такие гнусные. Милашки прямо».

Милашки были одеты в летнюю военную форму, цветом и раскраской напоминающую болотную ряску в тот момент, когда ее с разных сторон обстреляли камешками, и она принялась затягиваться над темной жижей.

«Однозначно, разведчики давно ведут нас. С разных точек сфотали растрепанную цыганскую толпу хоббитов, испуганно семенящую по дороге. Олигофрену понятно – это хнычущее стадо не представляет опасности. Более того, если положить всех прямо здесь, на дороге – урона Фишгарду не случится. Хранители рыбы не зря выпустили из города этот никчемный балласт – не приспособленных к обороне лишних едоков. Как пояснил доктор Эбрилл: «кормить, лечить, хоронить – сплошные убытки». Поэтому и выгодно передать его на баланс. Изощренно замочив беглецов, содрав кожу, вывесив на деревьях, псы лишь обеспечат себе дополнительную головную боль. Ай да Натаха, ай да сказочница, ай да дьявольское отродье!».

Легенда Мики и Кох была ясна и правдоподобна, но оружие псы держали наготове.

«Ишь ты, какие лощеные! Эти кожу сдирать не будут как наши. Просто аккуратно расстреляют. Еще и могилки предварительно предложат вырыть. Вот прелесть. И все–таки что это за казарменное мировоззрение мучит меня сегодня: «мы», «наши»? Пора возвращаться к здоровому индивидуализму».

Мужчина во главе отряда («Георг», – поймав блики солнца на его лысине, Наталия вспомнила описания доктора Эбрилла) поднял руку в приветствии–предостережении. Он единственный был безоружным.

Наталия Кох в ответном приветствии сжала в кулаке автобрелок. Больше всего ей хотелось до упора вдавить красную кнопку. Чтобы больше ничего не видеть, не слышать, не истекать кровью, порезавшись о скальпель своих отчаявшихся мыслей.