Развиртуализация. Часть первая

Объявление стран, сохранивших правосубъектность, целью третьего европейского похода

– Почему бы нам не устроить диверсию, не подбросить псам пару цистерн со спиртным? – спросил Гриша у Мики. Увязая в иле и тине, с трудом перескакивая с камня на камень, они вышли к кромке воды. Оба с трудом приходили в себя после вчерашнего похмелья. – Они нажрутся, а мы проведем карательно–оздоровительную вылазку.

Уэльское солнце все еще безумствовало, выдавая мощность сверх утвержденной на октябрь нормы. Только оно могло наполнить уэльскую траву–колючки–деревья-сады, рассыпанные по холмам Фишгарда, неповторимым зеленым оттенком, не встречавшимся нигде кроме полуострова Гоуэр. Только солнце позволяло низеньким скалам выглядеть такими же непреступными как отвесные громады Карадага[94], а прибрежным волнам соревноваться в ослепительности с праздничными южными морями.

Одновременно солнце бережно вскрывало пыльное, разваливающееся уродство оборонявшегося города, лаская истерзанный городской пейзаж.

– Охренел? – возмутился Мика, он встал на корточки и опустил голову в воду. Отфыркавшись, выполз на вязкий ил и впервые улыбнулся. Он вновь как и всякий раз, когда речь заходила о боевых действиях, начинал путать слова и падежи. – Нажрутся псы совсем. Страх терять начнут. Охренеют в нападении. Потрошить легче–легче. Но обрэмэнительно. Завалят трупами наши пулеметы.

Треск непрекращающейся пальбы перекрыл свист приближающейся мины. Гриша и Мика рухнули на мокрый песок, втиснулись в него как морские крабы. Мина попала в обгрызенный пирс в пятидесяти метрах справа.

– Если бы Господь решил создать мир заново и спросил бы моего совета, – пробормотал Гриша. – Я предложил бы окружить все страны Ла–Маншами и сделать так, чтобы все, пытающееся летать, немедленно сгорало бы в воздухе[95].

Что–то дремучее есть в рефлексе прижиматься к земле даже спустя минуту после того, как отгремел взрыв. Мика и Кутялкин повиновались бы и дольше дремучим чувствам, если бы не Кох:

– Мальчики, мы сегодня будем жмуров привечать? – Наталия вышла на берег, дотронулась рукой до воды, сказала «брр» и повернулась к унылым лицам галоглассов. Те даже не потрудились отряхнуться от грязи. – Или разомнемся боевыми ста граммами?

Прошедшая неделя изменила девушку. Она на глазах превращалась в Че Гевару без бороды – с неизменной сигаретой, жестким взглядом, кривой улыбкой, полнейшей небрежностью к своей военной одежде и чумазой внешности.

Новый образ хмурого вояки пуще прежнего волновал Кутялкина. Несмотря на полнейшую утрату женственности, Наталия Кох привычно занимала надежные плацдармы в душе и голове Гриши. Каждое ее появление словно затягивало Гришу куда–то, откуда не было дороги назад, к семье. Он понимал – они вместе выжили в хранилище и теперь у них не будет дороги друг без друга.

– Давай я тебе приготовлю ванну, – предложил он как–то, заметив, что она пренебрегает летним душем, собранным рядом с бараком. Для того, чтобы отмыть с себя хранилище, было явно недостаточно двух дней гарнизона Стоунхаус.

Ему хотелось сделать приятное. Гриша до сих пор сомневался, простила ли она его за то, что он чуть не растерзал её в хранилище.

– Не надо. Я намерена нарастить грязь до пуленепробиваемой толщины, – в море она купалась прямо в одежде. Потом ходила в мокром. Гриша убедился – простуда ей не грозит. Под одеждой остается все меньше плоти. От того ослепительного тела, которое ему посчастливилось наблюдать и отчасти пробовать в хранилище сохранились лишь кожа и кости. Всё это выглядело как клыки, способные намертво вцепиться в тебя. Наталия становилась тенью самой себя. Такой же неустойчивой как и многое на этой войне.

Иногда до того как отключиться на своем жестком пыльном матрасе Гриша замечал – девушка кладет на пол фонарик и что–то пишет. Как у нее хватает сил на мемуары? Как удается работать и воевать наравне с мужчинами?

– Ну что, мальчики? Арбайтен? – Наталия оглянулась словно в поисках урны, только потом стрельнула бычком в море.

– Сначала разомнемся, – Мика взболтнул свою флягу. – За независимость.

За независимость русская бригада выпила не чокаясь.

– Теперь расскажи о наших планах, – попросила Наталия. Всю неделю она моделировала, как вырваться из Фишграда, щепетильно выведывая любую информацию, которая может оказаться полезной. – Что у нас планируется завтра?

– Все как прежде – днем суонси будут стрелять издалека, ночью присылать своих офанаревших чингачгуков, которые сохнут без крови. Мы будем их ловить и резать. Ловить и резать. Потому как нам без крови тоже душно и неуютно. Они будут взрывать и рэзать нас. Бои местного значения. Больше никаких планов.

– Так и будет продолжаться? Они будут бомбить. Мы трупы собирать да в подвалах отсиживаться? Кто же победит?

– У кого сдадут нервы.

– Судя по моим нервам, мы уже завтра пойдем врукопашную, – Наталия не моргая смотрела на солнце.

Мика пожал плечами.

Они почти одновременно подобрали камушки и бросили в воду. Никто не обращал внимание на трещавшие на окраине выстрелы, на раздавшийся в отдалении взрыв. Восход интересовал больше, чем происходящее в городе и окрестностях:

– По нынешнему раскладу я вижу и мы, и они готовы хоть сто лет терпеть. Главное, чтобы для этой дрочки хватило продовольствия, оружия и места для жмуров. Одно я знаю точно – псы не уйдут. Волк, отведавший человеческое мясо, не согласится на другую пищу. А мы не сдадимся. Видели, многие семьи перебираются в ямы от мин, накрывают их тентом, надеясь – в одну воронку суоснси не воткнутся дважды? Такчта жизнь продолжается.

– Слушай, Мика, о чем тебя ни спроси, ты всё знаешь. – Кох не могла избавиться от патологического недоверия к кавказцу, поэтому часто задевала его по поводу и без. – Здравомыслие ведь не чеченское дело. Если так пойдет, то мир с содроганием увидит первого чеченца–инженера. Первого естествоиспытателя.

– О, женщина, ты сказала всего несколько слов и смогла четырежды оскорбить меня. Но я тебе отвечу. Немногим раньше – чеченское мировоззрение не вмещало такие пустяки как инженерное дело и большая политика. Но вместе с войной пришло время задуматься и о них, – Мика и Наталия часто разминались, стараясь нанести друг другу болезненные уколы.

– Чего ж ты хочешь от третьей мировой? Создать Великое Княжество Чеченское?

– Княжество – не хочу! Минимум Федерацию. Максимум – сатрапию.

– Ого–го, какие планы! Поэтому ты гниешь здесь? Для чего? Почему валлийцы дали тебе здесь такие полномочия?

– Я оказал им честь, что остался.

– Не смеши. Тебя что доктор Эбрилл долбит?

– Меня? Неверный? – Мика оставался спокоен. Даже улыбался. – Наоборот, я долблю их. Поэтому и держат – иногда я пристегиваю к поясу резиновый член и жарю их в зад. Нация такая. Без телевидения могут, без книг тоже, без того, чтобы кто–то не долбил в задние ворота, жить не хотят. Долго не протянут. Пидарасы одним словом.

– Зачем резиновым–то? Своего нет?

– Свой я храню для московских евреек.

Кох фыркнула, оценив мирный настрой чеченца.