Бессердечный принц. Раскол

Глава 18. Влад

В квартире на Царской улице, больше походившей на грязную помойку, было тихо и на удивление светло: солнце пробивалось сквозь пустоты в окнах. Но я знал, что оно лишь иллюзия, качественно созданное отражение реального мира. Осколки зеркал напоминали сверкающие самоцветы, которые от прямых лучей превращались в радугу под ногами. Казалось, весь драный линолеум усыпан ими.

«Хрусть-хрусть» — каждый шаг сопровождался этой мелодией.

Я поднял пистолет и услышал громкий хохот с четырех сторон, как будто мой противник находился везде и нигде одновременно. Оно и не удивительно, ведь этот мир создал Зеркальщик. Здесь — его территория. Целая вселенная, где я в любой момент мог погибнуть.

— Падала с крыши капель,

Потекла ручейками водица;

А у мерзлого озера, посреди камыша,

Горько плачет от боли девица.

Где же возлюбленный, где?

Бьется в клетке молчания как птица.

Ни письма, ни записки в ответ,

Видно, сгинул любимый на границе.

— По мне некому плакать, — скрип зубов резанул по ушам, только я не сразу понял, что сам двинул челюстью от злости. — Твои старания уйдут в молоко.

— Согласитесь, офицер, печальная картина. Вот гибнете вы на одном из заданий во имя короны. А дальше? Ничего, пустая слава для трупа, которому все равно, сколько медалей повесят на его мундир, — слова зеркальщика попали в цель.

Просто сон, тысячный за последний год. Умом я понимал, что зеркальщика давно нет, а на улице Царская в том доме давно поселились другие люди. Я в Питере, а воображение вернуло меня в Урюпинск на год раньше. Вот только… Уж очень реальным казались ощущения, слишком сильно жгли раны, и последние искры дара поддерживали мое тело, пострадавшее от вызова демона тело.

Его рев, кстати, доносился издали. Как бы и рядом, и в то же время за зеркальными стенками.

— Когда вытащу тебя из норы, тогда и поговорим про трупы и медали, — процедил я, крепче обхватив пистолет.

— Тебе больно, ты страдаешь. Магия уходит, поводок слабнет, — шепот обжег ухо, и я резко обернулся, но никого не увидел. — Даже если выживешь, больше никогда не станешь прежним. Как и мы все, ты останешься для страны всего лишь песчинкой. Отработанным материалом, который выбросят за ненадобностью.

— Заткнись, — прошипел я. Сделал два выстрела, но промахнулся. — Karachun, veni! Ad me![1] — позвал демона.

Без толку. Карачун[2] даже не откликнулся, вместо ответа мне в лицо швырнули острые, как иглы, снежинки и стены покрылись инеем. Руки онемели, будто я резко погрузил их в ледяную воду, а затем сунул в сугроб. Сил едва хватало на поддержку открытого портала, через который ушли остальные. В груди теплилась надежда, что Вася, Кристина и моя команда дойдут быстрее, чем выгорят остатки магии в крови.

А потом будь что будет. Все равно долго я не протяну, Карачун или зеркальщик — кто-то из них прикончит меня.

Внезапная тишина заставила меня насторожиться, а когда за спиной раздалось тяжелое дыхание, я и вовсе замер. Пальцы посинели, пистолет покрылся ледяной коркой, волоски на теле встали дыбом, и по коже побежали мурашки от чужого прикосновения. Стараясь не дергаться, я медленно повернул голову вправо, после чего опустил взгляд.

— Оу. Кажется, демон выбрал не ту жертву, на которую ты рассчитывал, — захихикал неподалеку зеркальщик, едва я развернулся лицом к демону.

Белая борода и цвет глаз, словно скованные льдом воды Байкала. Кристально чистые, холодные, на дне которых плескался приговор. Карачун опустил ресницы, затем неожиданно взмахнул рукой, сжимавшей посох, после чего порывистая метель сбила меня с ног.

Уже падая в закрывающийся портал, я почувствовал, как осколки зеркал пробрались под одежду и резанули кожу. За мной метнулись тени — верные гончие всегда следовали за хозяином. Тогда-то я осознал, что сегодня не умру. Во всяком случае, не в ловушке зеркальщика посреди тысяч безмолвных отражений.

«Спасибо, Карачун», — мысленно выдохнул я, закрывая глаза и отдавая последние силы демону.

«Здравия, княжич».

***

— Подъем, добрый молодец!

Я резко проснулся и скатился с дивана раньше, чем удар костяной палкой достиг поясницы. Гостиная ходила ходуном, голова гудела, по вискам били барабаны, а во рту образовался сухой ком с привкусом чего-то стухшего. Последствия вчерашней пьянки дали о себе знать тяжелым похмельем и косым взглядом моей соседки по лестничной клетке — Янины Сергеевны Травной, Бабы-яги в каком-то там поколении.

— Сопишь, касатик? — бельмо на правом глазу исчезло, когда Янина Сергеевна, моргнув, склонилось надо мной. Ее горб обозначила выцветшая ткань халата, а на крючковатом носу сползли на кончик бурые бородавки.

— Здрасте, баб Ян, — пробормотал я, проведя ладонью по лицу.

Представляю себе, как выглядел со стороны: опухший, вонючий, со спутанными волосами, без майки и в расстегнутых штанах. Позорище. Знал же, что у Янины Сергеевны ключи. Каждое утро она заходила в гости, словно к себе домой. Спасибо реакции, по голове палкой не прилетело.

— Ты чаво, касатик, медовуху вчера глушил без старушки? — повела носом Янина Сергеевна, затем сунула палку подмышку и скрестила на груди сухонькие ручки.

Я потер глаза, после чего с трудом поднялся и рухнул обратно на диван. Вчера я так и не удосужился расстелить постельное, потому спал в окружении маленьких подушек. Одна из них валялась под журнальным столиком, вторая почему-то оказалась в ногах. И судя по отпечатку кнопок на коже, я умудрился заснуть в обнимку с пультом от телевизора.

Только где он?

— Баб Ян, вам нельзя пить, — отозвался я рассеянно, ища плед или одеяло, чтобы прикрыться.

— Чавой нельзя-то, — обиделась Янина Сергеевна. — Мне ста лет не минуло.

— А после сотни медовуху пить запрещается?

— Рекомендуется переходить на самогон, хлопец, — трость ударила по левому колену, и я взвыл от боли. — Прикройся, охальник! Неча перед дамой трусишками да титьками светить. Я мож и стара, но таки еще ого-го!

Пока я приходил в себя и растирал место удара, Янина Сергеевна с кряхтением двинулась в коридор. Ее сгорбленное тельце двигалось с осторожностью, будто каждый шаг давался несчастной с усилием — мешала больная нога и хрупкие ноющие кости. Отличный образ бедной пенсионерки для тех, кто не знал Янину Сергеевну лично.

Видел я, как моя соседка бодро в автобус забегала и народ расталкивала. А кто возмущался — проклинала прямо на ходу: плевка достаточно, чтобы человек с мигренью на неделю слег. Или еще какой хворью.

— Баб Ян, давайте без нотаций, — устало пробормотал я, когда нашел смартфон. Тот валялся на полу, чудо, что никто не наступил. — И приличные люди предупреждают о своем приходе.

— Щас палкой по хребтине дам.

— Молчу. Завтрак на столе?

— Блинчики с творогом, твои любимые, — умиленно отозвалась Янина Сергеевна. — И мухоморная настоечка для устранения тяжелых последствий алкогольной зависимости.

Фу-у-у, ну и дрянь. У меня желудок скрутило при воспоминании о вонючей жиже, выдаваемое Яниной Сергеевной за лекарство от похмелья.

— Не кривись мне туточки.

Я поднял руки в ответ и потянулся к подушке, но чуть не пропахал носом паркет в очередной раз. Взбесившийся диван, оживший от щелчка пальцами, настойчиво потребовал свободы и забил отчаянно подпорками. Задержись я немного, был бы снесен собственной мебелью, которая устроила в квартире революцию.

— Баба Яна! — взревел я, когда все стихло.

Естественно, ответа не последовало. Только скрипучий смех всколыхнул занавески на окнах.

Я вошел в светлую кухоньку, а стол уже ломился от яств. Под руку подставляли масляные бока блинчики, чашка крепкого кофе ждала неподалеку своей очереди, несколько румяных пирожков теснили друг друга в корзинке. От изобилия выпечки у меня во рту образовалась слюна, желудок раздразнила какофония ароматов.

С Яниной Сергеевной кухня внезапно показалась мне самым уютным местом в двухкомнатной квартире. В обычное время, кроме шумного холодильника да плиты с несколько пустующими шкафами, здесь всегда было тоскливо. Поэтому я либо пил кофе по утрам в гостиной, где иллюзию живого человека создавал шум телевизора, либо вообще завтракал на работе. Там хотя бы люди и нелюди водились, пусть порой и раздражающие.

— Шо с обоями натворил, стервец? — Янина Сергеевна указала на стену.

Устроившись на стуле, я перевел взгляд туда, куда уткнулся кончик ножа в руке бабы Яны и пожал плечами. На задворках подсознания зашевелились воспоминания о дурном сне на той неделе. Я вскочил с кровати, отправился на кухню за стаканом воды и спутал огни фар с магическим отблеском.

В стену полетели два ножа, которые нарушили целостность рисунка. Несчастные ромбики обзавелись несколькими дырками. А я — предписанием лекаря пройти терапию. Лучше у целителя душ и разума. В ближайшем дурдоме.

— Крыс ловил, — брякнул я первое, что пришло в голову, и потянулся за блинчиком. — И тараканов.

— Топором? — хмыкнула под нос Янина Сергеевна.

— Ножом для разделки мяса.

— Ты лучше бы его по назначению использовал, дурень!

Сунув блин в рот, я увернулся от подзатыльника, на языке растеклась молочная сладость и легкая кислинка северных ягод. Брусника или, может, клюква. Уж не знаю, где Янина Сергеевна их достала, но получилось вкусно.

— Баб Ян, вы в курсе, что я плохо готовлю, — я улыбнулся, затем отхлебнул горячий кофе. — Спалю весь дом.

— Ну так девку заведи поприличнее. Те сколько годков уж? — Янина Сергеевна почесала нос, бородавки чудесным образом перековали к широкому рту. Осели на правой щеке и приобрели малиновый оттенок.

Опять начудила с зельями, что ли?

— Тридцать пять, — отозвался, завороженно следя за внешними изменениями бабы Яны. — Что у вас с лицом? Вы прям на десять лет помолодели и седины меньше стало…

На впалых щеках заиграл румянец, зашевелилась от комплимента серая солома, именуемая у простых людей волосами. Янина Сергеевна действительно начудила, я сразу ее раскусил.

— Настоечку поставила, — длинный коготь коснулся острого подбородка. — На молодильных яблоках.

— И как?

Судя по прыгающим бородавкам, эксперимент не удался.

— Забродили, с… собаки, — цокнула языком Янина Сергеевна.

Хмыкнув, я вернулся к еде. Поучать или советовать я не собирался: каждый остался бы при своем. Вздумалось потомственной Бабе-яге на старости лет заняться омоложением не через косметические процедуры. Лишь бы не померла раньше срока, потому что я привязался к соседке по лестничной клетке. Пусть она проклинала шумных детей во дворе и называла всех женщин моложе пятидесяти «легкодоступными девицами».

— Душа у меня не на месте, береги себя, хлопчик, — сказала Янина Сергеевна, когда мы уже стояли в коридоре.

Я застегнул ботинки и выпрямился, чтобы мельком взглянуть на отражение в зеркале. Вид помятый, волосы немного стояли дыбом после просушки. Головная боль действительно ушла, спасибо настойке. Правда, я трижды прополоскал рот из-за мерзкого привкуса стухших грибов.

— Или просто у вас опять разбушевалась язва желудка, — иронично вскинул я брови, затем набросил на плечи пуховик.

— Змееныш, — беззлобно огрызнулась Янина Сергеевна, после чего приподнялась на носочках.

Затаив дыхание, я позволил скрюченным пальцам коснуться щеки. Баба Яна чуть надавила ногтем на кожу, затем прищурилась и приблизилась. Шумно втянув воздух возле меня, она мрачно изрекла:

— Ладаном пахнет. Слегка. Смерть за тобой шагает, Влад, близко-близко.

— Все мы под богом ходим, — я дернул плечом, но уйти не смог. Янина Сергеевна цепко впилась в мой рукав, точно ненасытный клещ и ее светлые глаза зажглись мистическим пламенем.

— Кровь не водица, Владик, сам знаешь. Романовы прокляты, и ты не исключение, так что зря отмахиваешься от доброго совета.

Вздрогнув, я мотнул головой, отбрасывая подальше мрачные мысли. Еще не хватало о собственных похоронах думать по дороге на кладбище, ведь раньше срока я туда не собирался. Пока что, а там как получится.

Уж тем более не желал говорить о брате или биологическом отце.

— Пустое это, баб Ян, — тихо сказал я, аккуратно отцепив руку Янины Сергеевны. — И слухи. Его императорское величество и высочество в здравии, а себя Романовым я не считаю.

— Надолго ли?

Я так и не понял, к какому из утверждений относился сей риторический вопрос. Уточнять не решился, вдруг бы ответ мне не понравился? К чему лишняя тревога, известная поговорка советовала поменьше совать нос в чужие дела.

На улице со свистом всех поприветствовала первая февральская метель: стоило выйти из подъезда, как она лихо оттолкнула меня от двери и захлопнула ту.

В такую погоду приличный человек собаку бы из квартиры не выгнал, зато домоуправление отправило домовых и банников чистить снежные завалы. Вот и старина Потапыч трудился над грудой белой массы, хотя та в два раза превышала его рост. Пока он пыхтел, работая лопатой, я отвернулся от ветра и прикурил.

Дурная привычка, но без нее день не начинался — горечь едкого дыма дарила какое-то чувство умиротворения. Пусть обманчивое, зато быстрое. Мне требовалось совсем немного, всего пять-шесть затяжек, чтобы я вновь ощутил себя живым человеком. Уже изрядно промерзшим и невыспавшимся человеком.

— Ты глянь, че творит, а!

Я замети, как Потапыч гоняется за вязаной шапкой по сугробам.

— Помочь? — крикнул сквозь хохот взбесившейся стихии, но меня не услышали.

Из-за снега слиплись ресницы, меховая часть воротника побелела от инея. Знакомое чувство накрыло с головой, будто я встретился лицом к лицу с Карачуном. Хотя это невозможно: он жил в Пустоте и не пересекал границу миров без вызова извне.

Вряд ли какой-то демонолог рискнул бы шкурой и потащил демона холода в Питер. Даже среди краснознаменцев таких ненормальных по пальцам одной руки пересчитать. Риск велик, причем процент успеха вообще не в пользу мага.

— Да что же ты!

Почти бросившись на помощь, я внезапно замер и посмотрел под ноги. Яркое пятно привлекло внимание настолько, что Потапыч с шапкой отошли на второй план. Присев на корточки, я с удивлением прикоснулся к зеленым росточкам, которые задрожали под моими пальцами. Я раскопал снег, прикрыл нос шарфом, после чего впился взглядом растения, прорастающие сквозь мерзлую землю.

Подснежники. В начале февраля, в сезон метелей.

— Экась невидаль, — сердце гулко забилось в такт голосу Потапыча. — Цветочки по зиме. Тут шапка убегает, а они повылезали.

Облизнув пересохшие губы, я досчитал до десяти. Такие подснежники я видел, когда ездил в Урюпинск. Город кишел ими, ведь под ним проходили лэй-линии и растекался хаос. Но никогда эти цветы не появлялись в Петербурге. До недавних пор наши маги поддерживали баланс, благодаря чему необузданная магия не выплескивалась наружу.

Какого Всевышнего произошло? Почему сейчас?

— Потап Вениаминович, — я обратился к Потапычу, который застыл неподалеку с лопатой наперевес, — давно цветы появились?

Он задумался на несколько секунд, после чего неуверенно отозвался:

— Да уж не упомню. Недели три или четыре назад. По всем клумбам расползлись аки сорняки, — Потапыч махнул в сторону других подъездов, и я сглотнул.

Вашу мать!

— Хорошо, спасибо.

Курить больше не тянуло, теперь хотелось чего-нибудь покрепче. Перед встречей с Алексеем требовалась хорошая доза алкоголя.

Вечером намечалась премьера в Большом театре, куда собирались все сливки общества, в том числе цесаревич с княгиней Ольгой. Несколько часов бессмысленного пребывания под сводами старинного здания. Аристократы приходили похвастаться нарядами и обсудить последние сплетни, заодно развлечься присмотром субтильных красавиц в пачках. Ужас.

В обычные дни я избегал подобные мероприятия. К тому же Алексей в качестве охраны использовал личную гвардию. Но ближайшая аудиенция случилась бы через неделю-другую, тянуть с такими подобными новостями не следовало.

«Код красный, дело срочное. Подменю Баро на смене».

Сообщение улетело за секунду, а вот ответа пришлось подождать. Я дошел до станции метро, когда смартфон пиликнул. Руки задрожали от нетерпения. Ни у кого из корпуса жандармов не было личного номера цесаревича, лишь у меня, Ольги и нескольких приближенных. Потому я точно знал, что писал именно Алексей.

«Отдам приказ. Надеюсь, тревога имеет основания. Надень мундир и приведи себя в порядок».

Я показал экрану средний палец, негромко выругался, затем остановился в двух шагах от метрополитена. Часы показывали начало девятого утра, полно времени, чтобы съездить по делам и заскочить домой за мундиром.

«От куска высокомерного дерьма слышу», — написал цесаревич в ответном оскорблении.

— Да чтоб тебя, — буркнул я, лихорадочно тыча в засыпанный снегом экран.

Меня обогнали на подходе к зданию. По ступенькам, словно бабочка, взлетела хрупкая девица, цокая шпильками. Что-то в ней показалось знакомым, я рассеянно подумал о бедных костях этой дурочки и приметил ее огненно-рыжие кудри. Она не только носилась по обледенелым улицам на каблуках — шапки там тоже не наблюдалось, а пальто явно предназначалось для прогулок в начале сентября.

Затем она схватилась за ручку тяжелой двери, обернулась и приметила меня.

— Ты, — лазурные воды заплескались в широко распахнутых глазах, на красивом личике отразился шок.

— Я, — машинально отозвался, быстро преодолевая расстояние между нами. — Куда дела мой бумажник, Снегурочка?

[1] Карачун, сюда! Ко мне! (латынь)

[2] Карачун — демон лютой зимы и холода, застывший на границе жизни и смерти, злобный привратник потусторонних ворот. Считалось, что Карачун приводит голодные зимы, чтобы собрать урожай погибших душ. Он не приходит один, всегда с ним армия мертвецов, застрявших в серой зоне света и ночи.