Бессердечный принц. Раскол

Глава 21. Алексей

Для всей Российской империи смерть моей матери стала ударом.

В отличие от своей тезки, рано погибшей дочери императрицы Анастасии, она заслужила любовь и уважение народа за короткий период. Люди обожали ее, боготворили и чуть ли не возводили в ранг святой, поскольку мама олицетворяла собой «широту русской души и свободу нашего духа».

Во всяком случае, так про нее говорили все, кого я спрашивал. Лишь после «смерти» общество внезапно вспомнило о ее неблагородном происхождении, и новость активно пустили в народ.

Для меня мать оставалась далеким, полумифическим существом. Если существовала в реале, то давно и неправда. Немногое, что удалось раздобыть, правда, подогревало мой мальчишеский интерес.

Немногочисленные фотографии да портреты — все это пробуждало воспоминания. Были они настоящими или причудами детского воображения, я точно сказать не мог.

Я не понимал, почему получал нагоняй за простые вопросы. Отец злился, когда я залезал в архивы и переворачивал семейные альбомы, а потом бежал к нему за ответами. Удивлялся, почему прабабушка Анастасия хранила длительное молчание, стоило заикнуться о матери. Она садилась напротив, прикладывала холеную руку к моей груди и ждала. Потом-то до меня дошло, что вдовствующая императрица прислушивалась к ударам сердца, которого там не было.

Сердца, которое забрала родная мать, когда уходила из дворца. И сегодня минуло тридцать лет, как я лишился права на свободу.

В ласкающих огнях многочисленных свечей Мария Александровна казалась прекрасной. Я знал, что под тонким слоем батиста прятались некогда темные кудри. Они давно потеряли глубину цвета и окрасились в медный оттенок, отчего молочно-белая кожа стала казаться еще светлее. Четкий профиль частично скрывал сумрак, чьи щупальце расползались по мраморным плитам и причудливой мозаике.

Стоя перед кануном, мама держала свечку. Дрожащее пламя пританцовывало от порывов воздуха и создавало играющие тени на лице, словно зазывало чуть ниже склонить голову перед распятием.

Я не ожидал, что из всех мест в храме мама выберет поминальный стол Александра II. Уж она меньше всех подходила на роль той, кто скорбел по судьбе очередного трагически ушедшего Романова. Пусть умер он больше ста лет назад, любви к династии у мамы явно не прибавилось за годы отсутствия.

— Красивое место, — обманчиво мягкий голос погладил загривок моего внутреннего зверя. — Удивительно спокойное в наше бурное время, здесь словно все застыло, и часы давно не отбивают прошедшие минуты.

Бросив взгляд на неприметных послушников, я осторожно приблизился к матери. Церковная магия защищала всех, кто укрывался в стенах храма. Даже мой браслет с трудом сопротивлялся, потому рубин сиял слабее обычного. Хорошее место, когда хочешь кого-то убить. Человек даже защититься не сможет от удара ножа или пистолета.

Если, конечно, священники пропустили тебя с оружием внутрь.

— Я не причиню тебе вреда, Алеша, — мама поставила свечу и развернулась ко мне. Губы изогнулись в подобии улыбки.

Я бы поверил, но взгляд говорил об ином. Возможно виноваты выгоревшие вслед за волосами брови, из-за которых мамины глаза казались угольно-черными. Или чрезмерное спокойствие — от него мурашки пробегали вдоль позвоночника.

Каждую нашу встречу на протяжении года я ждал подвоха, но мама всегда приходила одна и никогда не пыталась напасть. Хотя в прошлый февраль она чуть не уничтожила меня, отца и всех присутствующих на балу руками Призванной.

Или то была обычная проверка? Как вчера у ворот.

— Твоим обещаниям я перестал верить с тех пор, как чуть не отправился на тот свет в день совершеннолетия, — я остановился по другую сторону кануна и коснулся металлической поверхности, ощутив под пальцами холод. Едкий аромат воска и сладость ладана немного ослепляли, но я старался лишний раз не дышать полной грудью.

Мало ли что подмешали в церковную смесь. Нынче ни в чем нельзя быть уверенным.

— О, — мама коснулась края платка, и я заметил перчатки в тон черному платью, — дорогой, ты прекрасно знаешь, что тебя нельзя убить.

«Ложь».

И без подсказки Жнеца я понимал, что мама соврала. Причем делала так легко, будто издевалась.

— Придумай оправдание получше, — сухо ответил я. — Зачем позвала? Опять уговаривать на бунт? Так я уже говорил, что не стану тебе помогать.

— Неужели мать не имеет права на свидание с единственным сыном?

— Ты потеряла все права, когда заключала контракт со Смертью от моего имени и забрала сердце.

Я сжал кулаки, подавляя желание вцепиться в лебединую шею этой ведьмы. Тряс бы и тряс, пока из нее не посыпались признания в грехах. А потом бы сбросил в кипящее масло, чтобы избавиться от необходимости видеть лицо матери, на которую походил внешне.

Иногда красота — проклятие для того, кто ее унаследовал.

— Ты бросаешься обвинениями, хотя ни разу не спросил, почему я пошла на столь рискованный шаг, — мама чинно сложила руки перед собой. Прямо невинный агнец, а не предательница. — В этом вы с Николаем очень похожи. Он тоже не стал слушать, хотя здесь есть толика его вины.

— Без пафоса, пожалуйста. Раздражаешь. Очень.

— Жнец, — неожиданно мама отклонилась вбок и позвала прислужника Смерти, — ты здесь?

— Он не будет с тобой разговаривать, — я сцепил зубы, чувствуя затылком пронизывающий взгляд. — Как и всегда.

— Естественно, как и не расскажет, почему сопровождает Романовых от момента их рождения до последнего вздоха на смертном одре, — резко вскинула голову мама. — И не упомянет о проклятии, наложенном на всех мужчин рода из-за ошибки первого царя Романова. «Вы начали свое правление со смерти невинного ребенка, смертью детей вы его и завершите!» [1]

— Прекрати.

Она проигнорировала мое предупреждение. Впрочем, как всегда.

— Мнишек была матерью, и я тоже. Твоя мать, Алеша. И когда Смерть пришла, я просто сделала то, что посчитала правильным. Неужели за это я достойна порицания и вечного забвения, а твой жалкий отец любви и сострадания?! — выкрикнула мама, но слишком яростно. Больше напоказ, чем действительно негодовала из-за моего отношения к своим деяниям в прошлом.

В душе ничего не шевельнулось. Ни боли, ни жалости. Сколько я прокручивал в голове варианты, понимание ко мне так и не пришло. Все сложилось бы иначе, останься мама во дворце. Или появляйся рядом вместо подлых игр в перевороты. Она ведь готовилась, долго планировала свою месть ненавистной стране, превратившуюся для нее в тюрьму. Пусть просторную и необъятную. Но все равно это камера, откуда нет выхода.

— Для той, кто якобы защищал меня, ты довольно часто покушаешься на мою жизнь сейчас и в прошлом, — холодно ответил я. — Нападение вчера тому доказательство. Или смерть от руки предателя лучше, чем гибель от сердечного порока у трехлетнего ребенка?

— Иногда даже я не могу все предугадать, — дернула плечом мама, затем бросила на меня таинственный взгляд из-под ресниц. — Вчера сдохнуть должен был твой брат. Этот жалкий ублюдок, рожденный от порочной связи Николая с магичкой.

— Мама…

— Неужели не осознаешь, насколько опасен для тебя Влад? Куда сильнее, чем я и все революционеры вместе взятые! Твой отец держит его как замену. Если ты не оправдаешь ожиданий…

— Перестань! — рявкнул я, и огоньки дрогнули от порыва ветра.

До меня дошло, что сколько бы я ни кричал, маме все равно. Хоть горло сорви, она бы проигнорировала. При любом удобном случае обязательно бы его озвучила, а потом ждала реакции.

Как сейчас. Шумно вдыхая густой воздух, наполненный ароматами церковной смеси, мама ловила каждой клеточкой тела мои эмоции. Чем больше, тем лучше. Ведь они обнажали душу, делали меня уязвимым перед ней, отцом и народом. Врагами, коих стало не счесть.

Я взял себя в руки, призвал к спокойствию, укротил пламя в крови. Ни к чему распыляться, мы здесь не для этого.

— Зачем ты пришла? — я повторил вопрос. — Отца обсудили, мое покушение тоже. Про Влада я слышать не хочу, уж прости. Из всей семьи лишь он один остался верен мне и ни разу не подорвал доверия.

Будь у мамы брови, они бы изогнулись в немой насмешке. Я уверен.

— Надолго ли?

— Насколько хватит. Люди в принципе не идеальны. Продаются и покупаются за деньги, власть, любовь. Так что я не исключаю любого исхода в наших отношениях.

— А ты, — мама наклонилась вперед, медная прядь качнулась в опасной близости от свечного пламени. — Сколько стоишь ты, Алексей?

Я бросил взгляд на дрогнувший огонек, затем накрыл пальцами и сжал фитилек. От жара мгновенно запекло кожу. В том месте, где попал воск, неприятно заныло. Но боль принесла облегчение, очистила разум и показала дальнейший путь. Мне не составило труда ответить на вопрос, который так ждала мама.

Она ведь неспроста его задала. Неужели считала, что и здесь я ей уступлю?

— Сердце. Верни, и мы в расчете.

Я поднял голову и ненадолго потерялся в искрах пламени, что плескался на дне темных зрачков. Будто смотрел на глаза бездны, откуда ко мне тянули руки создания хаоса. Их стоны и крики слились в единую мелодию, сопровождаемую матовой и несколько холодной звучностью флейты. А потом вовсе утонул в нежности, растворился в светлых, блестящих переливах.

Откуда?

Оглянувшись, я никого не заметил. Исчез даже послушник, а в храме остались только я, мама, свечи и мрамор. Ледяной и неприступный, но сквозь который доносились эти странные звуки.

— Все-таки я надеюсь, что ты благоразумен и передумаешь, — ткани чуть колыхнулись, мне почудилось, словно мама плыла по воздуху.

— Цена проигнорирована, — сухо констатировал я. — Могла бы и не спрашивать.

— Отчего же? Сердце ты получишь, но лишь исполнив мою маленькую просьбу.

Интонация звучания вновь изменилась. Стала ниже, будто хрустальный ручей смыло паводком. Исчезло трепетное журчание под старой корягой. Лишь грязь, бурелом и горы мусора, сквозь которые с трудом пробивались истощенные потоки.

— Я уже сказал, что не стану тебе помогать, — я нахмурился. — И если не остановишься, то следующую встречу мы проведем в тюремной камере. Тебя арестуют и доставят в Петропавловскую крепость, где ты проживешь остаток дней в молитвах за свою прогнившую насквозь душу.

Короткий смешок стрелой вонзился в тело, хотя и не причинил вреда. Просто неприятно, такой легкий дискомфорт. Но я-то считал, что давно пережил детские обиды. Ни слова, ни действия матери не тронули бы меня.

Вторая ошибка за сегодня. Или уже третья?

— Скоро ты поймёшь, что до сих пор я действовала умеренно, сын мой.

Я невольно усмехнулся. Умеренно? Похоже, у нас разнились мнения о методах борьбы за власть.

— Нет, мама, — резко оборвал я. — Твоя «умеренность» слишком дорого обходится стране. В прошлый раз чуть не погиб целый город, а что будет завтра?

— Милый, — стук каблуков эхом разлетелся по храму, когда мать обошла канун, — политики часто принимают непопулярные решения ради всеобщего блага. Но ты и сам все знаешь.

Ответа не последовало. Я развернулся и поспешил на выход, пока в спину толкал горький смех матери. Он закружился, затем вторил треску свечей и песнопениям вьюги за стенами храма. А потом исчез, когда я толкнул массивную дверь и окунулся в дерзкую прохладу зимнего дня. Оборвался так внезапно, что я недоуменно обернулся.

Мамы не было, зато раздались громкие крики на улице.

— Ваше высочество!

Ко мне бежал Баро, поскальзываясь на промерзшей брусчатке. За ним двое охранников, в одном из которых я узнал водителя. Жгучий ветер хлестал по их щекам, сбивал с ног, подхватывал полы шинелей.

— Ваше высочество, вернитесь в храм! — Баро махнул рукой, а за спиной что-то полыхнула.

Тройка пентаклей из младшего аркана расплылась тенями, затем стремительно обогнала охрану и поспешила в мою сторону. На помощь. Туда, где столпились зеваки и прохожие. Одни доставали смартфоны, другие негодующе покачивали головами, третьи переговаривались и показывали пальцами. Они смеялись и возмущались, но никто пересек невидимую черту.

Границу, за которой танцевала она.

Хрупкая девушка в струящемся белом платье двигалась в такт мелодии флейты. Наряд казался таким прозрачным, что я бы с легкостью принял его за иллюзию. Метель перебирала невесомую, словно паутинка, ткань, юбка облепляла стройные ноги. С каждым шагом, движением и поворотом босые ступни все больше увязали в снежном покрове.

Но незнакомка не боялась ледяных прикосновений. Она вся жила мелодией, игнорировала и прохожих, и окружающий мир. А потом утянула за собой меня. Я потерялся во времени и пространстве, забыл вообще, где нахожусь и зачем.

Ровно до тех пор, пока флейта не прервалась и смоляные пряди упали на плечи. Запястье резко обожгло — сработал защитный браслет. Слишком поздно, чтобы прятаться или надеется на его силу.

Наши взгляды уже пересеклись.

Вдохнув поглубже, я сбросил чужое заклятие и зашипел от прострелившей руку боли. Браслет разогрелся до такой степени, что грозил расплавиться. Да еще люди, чьи крики и паника мешали моей охране и пентаклям пробиться сквозь прозрачный купол.

Девушка смотрела, но не двигалась. В глубине мутных глаз теплились остатки жизненной энергии, вложенной магом в ее тело. И я знал, что она мертва. Трудно этого не понять, когда в груди незнакомки дыра, а рваные края открывали взору бесконечную пустоту.

— Во… зь… ме… шь… е…го? — девушка с трудом разлепила потрескавшиеся губы.

Я захлебнулся воздухом и желчью. В узких ладошках билось сердце, вырезанное неумелой рукой из тела танцовщицы. Пальцы перепачкались в крови. На сорочке, которую я сначала принял за платье, остались бурые пятна.

— Во… зь… ме…шь?

Рваными толчками из горла вырывался по слогам один и тот же вопрос. Точно сломанная кукла, незнакомка сделала неуверенный шаг, затем второй и едва не рухнула у крыльца. Голова дернулась, рот приоткрылся, длинные ресницы затрепетали и скрыли на мгновение жуткий взгляд.

— Во… зь… ми, — край губ приподнялся в улыбке.

— Неужели не возьмете, ваше высочество?

Дыхание опалило щеку, но я не тронулся с места. Опустил взор и заметил руку в перчатке, которая сжимала продолговатую трубку. На лаковой поверхности я заметил отверстия, один конец ствола был закрыт. По краям искрилась магии хаоса, от вида которой я передернул плечами.

Флейта. Без всяких сомнений. За моей спиной или носитель дара, или Призванный. Тот самый музыкант, что устроил шоу с мертвой девицей.

— Во… зь… ми, — танцовщица рухнула на колени и протянули мне сердце.

Мощный взрыв сотряс купол, сквозь пелену я заметил мечущихся людей. Баро перешел к старшим арканам.

— Ну что же вы, Алексей Николаевич? Не возьмете плату?

Таинственный музыкант вышел из-за моей спины, я выхватил боковым зрением пересекающий лицо шрам. После чего маг спрятался за мощной иллюзией, но я все равно видел. И чернеющий взор, и кривую ухмылку на тонких губах, и проплешину на правой брови.

Птичьи черты внезапно заострились, когда он понял, что мой браслет развеял магию амулета. Серебряная звезда на цепочке смигнула и погасла, превратившись в бесполезную игрушку. Но маг не испугался, наоборот, развеселился пуще прежнего.

— Сколько жизней вы стоите, цесаревич? — он оскалился и продемонстрировал мне ряд неровных зубов. — Одну? Две? Тысячу?

— Я не отвечаю за ее смерть, — мой ровный тон совсем не вязался с бурей внутри. И желанием повернуть голову, чтобы взглянуть на мертвую девчонку с собственным сердцем в руках.

— Ошибаетесь, Алексей Николаевич. Каждый Романов теперь причастен к смерти этой девушки. Вы все — потомки детоубийцы. Ваш род запятнан в крови невинных мучеников, отправленных на казнь во власти.

— Не навязывай мне груз чужих решений, — я сцепил пальцы в замок перед собой. — Сердце из груди девчонки вырезал тоже не я.

Осталось чуть-чуть, совсем недолго. Купол дал трещину, послышались приказы Баро, принесенные ветром на ухо.

— И не я, — шрам исказил улыбку, а из горла мага вырвался сдавленный смешок. — Она сама мечтала подарить его прекрасному принцу. Вам, Алексей Николаевич.

Стиснув зубы, я досчитал до трех и отскочил в сторону. Перезвон колокольчиков прервал стоны бури и наш разговор. Шляпа съехала набок, когда шут оказался между нами. А Баро, прокатившийся по льду, остановился и взмахнул рукой. Карта старшего аркана взмыла в небо, после чего приняла прямое положение.

Два оставшихся охранника встали спина к спине и активировали амулеты.

— Дин-дин-дон, — пропел шут. — Тилинь-тилинь, бом-бом

Двигался он стремительно, буквально за мгновение пересек расстояние между собой и магом-музыкантом. Флейта едва коснулась губ, но вместо мелодии вырвался хрип от удара ребром ладони по горлу. Старший аркан рассек невидимый щит, со звоном на крыльцо упали сорванные с шеи амулеты.

Когда и как шут до них добрался, я не заметил.

— Взять! — рявкнул Баро.

— Ум…ри… — едва выдавил маг, и бешеный взгляд метнулся к стоящей на коленях девушке.

Ночным покрывалом легли на снег шелковистые пряди, а на юном лице застыла маска ужаса и агонии. Стерлись из кукольных черт изящество и свежесть, оставляя после себя серый пергамент без намека на былую красоту девушки.

Она сжимала иссохшее сердце, пока содрогалась в агонии. Точно так же, как умирал ее создатель. Флейта откатилась к самому краю, затем упала на ступеньку ниже. Кроваво-красные капли смешались с грязно-серой массой подтаявшего снега и пеной, что вышла изо рта мага.

— Дин-дон? — склонил голову набок удивленный шут.

— Вашу мать, — выругался Баро, с ужасом глядя на мага. — У него во рту был яд?!

— Командир, не подходите. Нужно вызвать специалистов и разогнать народ, — подал голос один из охранников.

А я молча перевел взгляд с медленно затихающего мага на мертвую девушку, над которой склонился Жнец. Мантия колыхнулась у ног служителя Смерти, когда он прикоснулся к мягким волосам в успокаивающем жесте.

«Спи, дитя».

Сколько таких жизней я стоил? Десять или тысячу? Проглотив ком, я отвернулся и крепко стиснул кулак. Сунул свободную руку в карман, где минуту назад вибрировал смартфон, затем разблокировал экран и вздрогнул.

«Умеренно, Алеша. В следующий раз я заберу гораздо больше жизней».

[1] По преданию, Марина Мнишек произнесла эти слова, когда узнала о казни сына Михаилом Романовым.