Бессердечный принц. Раскол

Глава 37. Влад

Голова гудела от многочисленных голосов в корпусе жандармов.

Повсюду носились люди и нелюди с бумажками, кто-то громко смеялся, остальные либо беспрестанно ругались, либо спорили у ноутбука с открытыми делами краснозоривцев. Меня самого страшно мутило: мозги не пришли в порядок после легкого сотрясения. Но лежать покорно на койке, как советовал лейб-лекарь Абрамов и его коллеги, я больше не мог.

Хватит. Отдохнул. Время шло не в нашу пользу. С каждым днем волна людского гнева нарастала. Несколько убитых, в том числе сотрудники полиции и жандармы, десятки пострадавших, среди которых дети. Никого из террористов живым мы не взяли, осталось только два трупа.

Огневик с даром хаоса, погибший еще в первой схватке, и девушка-телекинетик.

Ее пустой, мутный взгляд, смотрящий в покрытый трещинами потолок морга при бюро судмедэкспертизы. Я долго всматривался, искал в юных чертах не то раскаяние, не то понимание произошедшего. Почему совсем молодая девчонка, только-только окончившая Смольный институт, пошла на такой шаг.

Что двигало Евгенией Калецкой? Месть? Страх? Борьба за мифическую свободу? Или друзей?

Она не была носителем хаоса, в отличие от огневика или некроманта. Обожжённая кожа в тех местах, где находились усиливающие амулеты, это подтвердила. Как и факт, что умерла Женя ровно за секунду до того, как пуля, выпущенная черносотинцем, пробила череп. Дар выжгло, хрупкий девичий организм сломался, и произошел разрыв грудной аорты.

— Капитан, мы требуем немедленной выдачи тела Евгении Валентиновны Калецкой для освящения ее в храме Божьем и надлежащих похорон, — сквозь ворох мыслей прорывался чей-то настойчивый голос.

— Ваше преподобие, при всем уважении к церкви и Священному синоду я не подпишу документы на выдачу тела преступника родным до окончания расследования. А если бы и был, то все равно не подписал. Террористам и клятым убийцам не место на русской земле!

Повернув голову, я моргнул, прогоняя противных мушек. От яркого зимнего солнца, что билось лучами в окна, ослепляло. Резкая боль пронзила голову, и я невольно зашатался. Пришлось схватиться за стол одного из гражданских сотрудников, заполнявшего бумаги.

— Ваше превосходительство, все нормально?

Оглянувшись, я уставился в круглое лицо. Слишком знакомое, но черты в памяти смазывались из-за сотрясения. Никак не получалось вспомнить имя или хотя бы фамилию сидящего передо мной рядового. О его звании я догадался по форме и погонам. Только не понял, что в корпусе делал человек из дворцовой стражи.

— Ефрейтор?

— Соболев, ваше превосходительство, — парень поднялся и выпрямился по струнке. Пригладив ежик на голове, он добавил: — Иван Фадеевич. Сюда направлен по личному приказу полковника Дорошкевича Ахмеда Валиевича для помощи в расследовании!

— Это же вас в позапрошлом году объединили с дворцовыми гренадерами?

Иван замешкался на мгновение, затем кивнул.

Я устало покачал головой и потер переносицу, мысленно проклиная того умника, который додумался до подобной реформы. Совместить СЕИВ конвой, гренадеров и дворцовую полицию, чтобы сделать стражников. В итоге мы получили нападение на Зимний дворец и цесаревича прямо в центре столицы и предательство некоторых военных.

Впрочем, последнему я не удивился. Судя по данным с камер и расследованию, многие краснозоривцы в прошлом состояли либо в армии, либо в полиции, либо в личной лейб-гвардии императора. Хорошо обученные, укомплектованные боевые единицы. Среди них маги, вроде Жени или того некроманта, а также обычные люди с нелюдями. Чьи-то имена нам удалось пробить по базам, чьи-то остались пока в тени.

Мы еще не зналисколько ихна самом деле.

— После… смерти старшего унтер-офицера Баранова у нас случилась некоторая перестановка кадров, — осторожно продолжил Соболев.

— Уволили с десяток офицеров помимо тех, что уже отправились на улицу после реформы?

И почему я не удивился? Ожидаемый ведь исход. Сокращение бюджета и прочая экономическая ерунда, транслируемая с телеканалов. Комитет министров и Государственный совет в один голос кричали, что в наше спокойное время ни к чему раздувать армейский резерв. Требовались реформы.

Вот. Дореформировались. Людей не хватало нигде!

— А я вам повторяю, батюшка, что не намерен подписывать документы без разрешения командира!

На шум несколько человек и двое богатырей повернули головы. Бросив Соболеву. Чтобы занимался работой, я поспешил к взбешенному Елизару Сайманову. Его волчья сторона рвалась в бой, лицо приобрело звериные черты, челюсть выдвинулась из-за проступивших клыков.

Причиной такого поведения стал священник и пожилая пара. Мужчина лет шестидесяти с короткими, темными волосами и первой проседью на висках. Прямой нос, очки, опрятная одежда и некоторое одухотворение во взоре намекали на ученого. Хотя сейчас образ слегка угас под хворью из горечи и тоски, что читались в каждом движении. Рядом с ним стояла супруга. Вцепившись в рукав бежевой дубленки мужа, я пряталась покрасневшие глаза и нос за спутанной копной седых волос.

Я вспомнил их, пусть и с трудом. Чисто по фотографиям, что мне приносили ребята вместе с делом Калецкой.

Родители Евгении. Одни из немногих родственников краснозоривцев, кто первым явился сюда без официального вызова на допрос. Нормальная семья интеллигентов: учительница русского языка и профессор телекинетики в университете. Она — человек, он — маг среднего уровня. Даже не боевик.

У таких мам с папами рождались обычные дети. Чуточку талантливее или, наоборот, совершенно бездарные. Росшие в достатке, но нехватке родительского внимания, поскольку те занимались больше карьерой. Однако, глядя сейчас на Калецких, я не понимал их дочь. Как и других ее подельников.

Что толкало их на кривую дорожку? Неужели пропаганда? Умные, подающие надежды молодые ребята становились жертвами чужих амбиций. Бросали семьи, уходили в подобные формирования, чтобы бороться «за свободу». Неужели не видели, что своим выбором они причиняли только боль. Родным, друзьями, людям вокруг.

— Я не уйду, капитан, — козья бородка священника смешно дернулась, но сам он не отступил под напором Сайманова. Вышел вперед, закрывая собой семью Калецких, и вздернул подбородок. — Душа Евгении нуждается в покое.

— Покое?! — выплюнул Елизар. — Да эта тварь в пустоте должна вечность бродить без права на прощение! Наших десять ребят положили! Вы их семьям в глаза посмотрите, батюшка, и скажите про покой души малолетней террористки!

Его когти расцарапали корпус планшета, за моей спиной послышался ропот. Кто-то предложил привести лекаря или боевого мага на случай нападения. Мать Жени тихо заплакала, сжавшись в комочек возле мужа. А тот бессильно дышал, глубоко и порывисто, не в силах что-то сказать в свое оправдание.

— Двери дома божьего открыты для любого человека или нелюдям, капитан. Всем нам дарована милость на последнюю молитву и справедливый суд у златых ворот рая, — холодно проговорил священник. — Я понимаю вашу боль, но никто не давал вам или кому-то еще право судить себе подобного. Только Всевышний, создатель наш, и законы страны, в которой живем. Не упомню, чтобы там отказывали семьям погибших преступников в праве на последнее прощание.

Елизар открыл рот, но я перебил его:

— Капитан.

Тихого приказа оказалось достаточно, Сайманов дернулся и втянул когти обратно. Отступив, он склонил голову, выпрямился и пробормотал:

— Простите, ваше превосходительство. Я не знал, что вы прибыли в корпус.

Подойдя ближе, я скользнул равнодушным взглядом по спокойному лицу иерея. Его позолоченный крест блеснул поверх мантии, как бы указывая на достаточно высокое положение в церковной иерархии. Каштановые волосы были зачесаны назад, правда, одна прядь выбилась и постоянно падала на высокий лоб.

— Батюшка, — спокойно поприветствовал я священника.

— Генерал-майор, — вежливо откликнулся тот. — Вы пришли разрешить наш спор.

Он не спрашивал, а утверждал. Потому что прав и прекрасно понимал это. Нравилось мне или нет, но закон обязывал нас выдавать тела родственникам по окончании расследования. Фактически в деле Жени все вопросы, кроме мотивов, закрыты. Держать ее дальше в морге стало бы кощунством.

— Капитан, отдайте мне разрешение на выдачу тела Евгении Калецкой, — я протянул руку, по-прежнему смотря в карие глаза священника.

— Ваше превосходительство…

За спиной опять началась волна бурчаний и негодований, несколько человек встали. Кто-то перешептывался, остальные напряженно следили за развитием ситуации.

— Чего теперь всех преступников отпускать…

— Да че за нафиг, генерал-майор! — зароптали возмущенные ребята

— Молчать! — рявкнул я, и все заткнулись. — Вы сюда, зачем шли?! С мертвыми девчонками биться или граждан империи защищать? Если сложно выполнить простые обязательства, подавайте в отставку. Стране без вас хватает диванных воителей с долгом и честью.

Тишина наступила такая, что сдвинь сейчас кто-то кружку или чихни, получился бы эффект разорвавшейся бомбы. Благодарно кивнув, иерей получил разрешение, увековеченное размашистой подписью. Потом негромко сказал, когда наклонился ближе:

— Благослови вас Всевышний, генерал-майор. Я буду молиться за вас и ваш корпус.

Последним ко мне нерешительно подошла мать Евгении и просто обняла. У меня опять не нашлось подходящих слов, они застряли в горле. Поэтому я аккуратно отодвинулся, похлопав убитую горем женщину по спину, затем пожал руку ее мужу.

— Спасибо, — пробормотал он невнятно.

— Мне жаль, — бросил я в ответ и получил кивок.

Сцена заняла минут пять, а высосала столько душевных сил, что захотелось обратно на койку. В больницу.

Я глядел в спины семьи Калецких и собирался с мыслями. Видел, как одинокая пара жмется друг другу под успокаивающий голос иерея. У них никого не осталось, единственная дочь погибла на поле боя. Несколько семей полицейских и жандармов тоже лишились отцов, сыновей и братьев.

Никакой радости из-за убитых краснозоривцев я не испытал. Спасли многих? Отлично. А вот поводов для гордости здесь ноль. Потому что нынешние террористы — вчерашние гражданские, выбравшие путь разрушения в борьбе за идеалы. И в этом тоже частично виновато правительство.

— Простите, ваше превосходительство, — раздался рядом печальный голос капитана Сайманова. — Ну…

— Да все нормально, Елизар, — я похлопал его по плечу и двинулся в кабинет. — Не бери в голову. Лучше займи ее работой.

— Слушаюсь, ваше превосходительство!

Поднявшись на второй этаж, я прошел вперед по узкому коридору. Вдоль серых стен потянулись многочисленные плакаты, посвященные пожарной безопасности, борьбе с терроризмом и прочей ерундой. Несколько стендов с фотографиями ребят, погибших при исполнении долга, кто-то снял. Похоже, что готовили новые.

Именно из-за них я задержался: разглядывая трещины на их местах. Потому не сразу услышал, как меня окликнули. Дважды. Вздрогнув, я увидел идущего мне навстречу Шумского. В обычной гражданской одежде, джинсах и свитере. Ряса лежала бесформенной кучей на диванчике для ожидающих.

— Вася?

— Надо поговорить, — без приветствий начал Шумский, когда мы пожали друг другу руки. — Время есть?

— Конечно, — я оглянулся в поисках Кристины, но понял, что ее здесь нет. — Ты без жены?

Наверное, отдыхала. Как и Баро, которому понадобилось чуть больше времени на пополнение резервов.

— Крис осталась в гостинице. Через день восстановится, — Василий рассеянно пробежался взором по расставленным горшкам с цветами в закутке, затем посмотрел на меня. — Ты в порядке? Выглядишь бледным, отдаешь зеленцой.

— Ударься об асфальт, потом поговорим.

Он ухмыльнулся, затем вернулся за рясой, подхватил ее и замер. Уставился в окно, будто увидел там нечто необычное.

— В чем дело? — спросил я, махнув в сторону двери кабинета, который находился конце коридора. — Идешь?

— Да, просто задумался, — кивнул Вася.

— Над чем, если не секрет, — я дождался, пока он поравняется со мной и пошел вперед.

— Как уговорить тебя организовать мне встречу с отцом.

В следующий миг я запнулся на ровном месте.

***

В кабинете на бумагах и технике медленно оседала пыль. Я редко впускал сюда уборщицу: собственная паранойя не позволяла посторонним прикасаться к моим вещам. Столь завалили документы, ноутбук затерялся среди хаотично разбросанных листов. Несколько папок с делом, в том числе по Евгении Калецкой, дожидались своей очереди на подоконнике.

Подойдя ближе, я коснулся пластикового уголка. От солнца зарябило в глазах, поэтому я чуть приспустил жалюзи. А сзади послышался скрип старых половиц. Их тоже следовало сменить, но мне почему-то нравились эти жалобные стоны. Когда дерево возмущалось тяжестью ступившего на него ботинка.

— Ты здесь вообще убираешься?

Вася брезгливо стер слой пыли со шкафа, затем метнул взгляд на здоровенный сейф. Вот он сверкал чистотой, что ничего удивительного. Туда я лазал регулярно за важными и секретными бумагами.

— Иногда, — я прочистил горло и подошел к столику в углу.

Заглянул в вазочку, заметив пару шоколадных печенек и несколько жевательных мармеладок. Вздохнув, я включил чайник, затем потряс банку с кофе, поискал в шкафчике сахар, сухие сливки, а также упаковку шоколадных батончиков. Где-то валялась парочка.

Еще нашел пачку чая. Зеленого. Фу.

— Кофе или… — я перевернул упаковку с каким-то рисованным цветочком. — Улун с жасмином? — озадаченно прочитал название.

Шумский передернул плечами.

— Кофе, — буркнул он и добавил: — Черный, без сахара.

— Хороший выбор.

Надеюсь, мыши и тараканы здесь не пробегали. Но на всякий случай я подхватил чашки, двинувшись в подсобную комнату. Командир корпуса до меня приспособил архивное помещение под маленький туалет, за что ему огромное спасибо. Здесь можно было освежиться, если ночевал на работе, или спрятаться от раздражающих посетителей. Из-за неудачной вентиляции помещение всегда оставалось холодным, кафель на полу и стенах ледяным, а неприметная дверь служила прекрасной преградой от людей.

— Грамота за Урюпинск?

Я вздрогнул, чуть не уронив чашку в раковину. Взгляд поймал собственное отражение в зеркале, по которому прошла странная рябь. Но стоило мне моргнуть, эффект исчез, и прозрачная гладь застыла.

— Которая? — я растер покрасневшие пальцы, жалея, что так и не удосужился поставить перед сантехником задачу провести мне горячую воду.

— Черно-желтая. В рамке с вензелями.

Внутри тоскливым воем отозвался опустевший источник. На самом деле все иллюзия, психосоматика. Магию во мне давно выжгло с корнем, а на ее месте осталась не видимая рентгеном пустота. Однако я потер грудь, будто надеялся, что избавлю от неприятного покалывания и ноющей боли.

— Да.

Выйдя из туалета, я посмотрел на Васю. Ряса лежала на высокой спинке стула, а сам он, сунув руки в карманы джинсов, рассматривал мои награды. Год назад я сорвал их вместе с красивой полочкой, поэтому на стене остались неглубокие царапины. Там, где со шляпкой обломились шурупы, появились некрасивые дырки.

— Я думал, что мы умрем тогда, — вдруг тихо признался Вася, и я с удивлением уставился на него.

Сегодня Шумский прямо-таки жег шокирующими фактами.

— Ты и Кристина? — полюбопытствовал я. — В бою за город?

— Не только, — Вася повернулся, затем вымученно улыбнулся мне. — Знаешь, заключая сделку со смертью, подписываешь договор без гарантий. Никто не заверит, что вы будете вместе всю жизнь.

— Разделить сердце на двоих довольно смелый поступок. На подобное решается не каждый.

— И не каждому костлявая госпожа дает шанс.

— Вы выжили, Вась, — твердо сказал я. — Вопреки договору Кристины, планам краснозорцев и хаосу. Поэтому перестань бояться, что завтра не наступит. Оставайся в сегодняшнем дне.

Помедлив, Шумский кивнул. Дождался, пока я заварю кофе, затем сел на стул. Тоже после меня, потому разговор предстоял тяжелый. И мы оба все прекрасно понимали.

Генерал Рахмат Соловьев — личность спорная. Во многих смыслах. С одной стороны, он достаточно сделал для страны и заслужил прощение. А с другой, его действия в девяностых привели к массовым жертвам. Да и отпускать такого сильного мага-звуковика царская семья бы не пожелала.

Существовало еще одно препятствие. Рахмат Алишерович до сих пор числился во всех официальных документах казненным по обвинению в терроризме. Не просто так, а ради своей безопасности и безопасности его семьи. Краснозоревцы не прощали предателей. Никогда. Потому и встречи с ним строго регулировались императором.

— Мне нужно увидеть отца, — настойчивее сказал Вася. — Он связался со мной недавно. Сообщил о протекающей болезни…

— Вась…

Я попытался его остановить, но Шумский проигнорировал мои попытки.

— Нет, погоди! — он выставил руку, и я заткнулся. — Слушай, я все понимаю. Официально я должен делать запрос через Священный синод, затем получить разрешение на аудиенцию с императором или цесаревичем. Но будем объективны. Мы же оба понимаем, куда меня пошлют.

— Его императорское высочество благоволит вашей семье, — пробормотал я.

— Пока мы выгодны.

— Цесаревич не настолько хладнокровная мразь, как ты сейчас намекнул.

— Я такого не сказал.

— Но подумал.

Вася откинулся на спинку стула и стиснул подлокотники. Похоже, я угадал насчет его мыслей. Оно и неудивительно. Еще в Петропавловке, где Шумского держали после тяжелого с зеркальщиком до окончания расследования, Алексей дал понять, что пойдет на многое ради достижения своих целей. Мир в стране волновал брата больше, чем судьбы некоторых людей.

— Кристина считает мое желание глупым, — Вася поставил локти на колени, чтобы устроить подбородок на сцепленных в замок пальцах. — Мол, наша единственная встреча не состоялась в тот день, потому что так хочет судьба. И не нужно лезть поперек нее.

— Есть резон в словах Замогильной, — я цокнул языком.

— Сидеть и ничего не делать я тоже не могу. Устал. Надоело жить в постоянной лжи, страхе и смотреть на тоскующую мать.

Я уставился в синие глаза и вдруг задумался о том, как сильно изменился Шумский за последние полтора года после Урюпинска. Когда я приехал туда, в настоящую сельскую глушь, то меня встретил уютный городок. Про такие говорят: три улицы, два двора. Люди и нелюди там не знали преступлений страшнее утащенной курицы из чьего-то сарая или ограбления продуктового магазина.

Василий, как и другие служители церкви Пресвятой Матроны, давно стали сердцем Урюпинска. К ним шли за покаянием, помощью или покоем. Неизменный юмор и легкость, с которой Шумский дарил людям свою любовь, превратили его во всеобщего героя. Даже ворчливая некромантка-атеистка Кристина Замогильная не устояла перед обаянием словоохотливого диакона.

Но что-то изменилось. Крохотная деталь надломилась, и механизм заработал иначе. Он все также исправно выполнял свои функции: дарил людям радость, помогал и поддерживал. Только больше не был прежним.

— Ты прекрасно знаешь, что у меня нет веса перед Министерством Внутренних дел, а у тебя есть. И некоторое влияние на цесаревича.

— С чего ты взял? — я прищурился.

Вася внимательно посмотрел на меня. Будто колебался: говорить или нет.

— Мой звук настолько тонок, что даже с огромного расстояния можно услышать невероятные вещи, — начал он. — Например, как один генерал-майор, командир корпуса жандармов, обращается к будущему императору на «ты» без всяких условностей.

Пальцы затряслись. Мне пришлось сжать край стола, чтобы успокоиться. Волна ярости вспышкой поднялась изнутри, но я стиснул зубы. Дал Васе договорить, чтобы понять, что стояло за прямыми намеками. Хотя возразить все равно попытался.

— Не понимаю, о чем ты, — выдал я надтреснутым голосом и прокашлялся.

— Когда краснозоревцы исчезли в портале, император обратился к командиру черносотенцев: «Где мой сын?», — Вася склонил голову, а я задохнулся от прилива эмоций.

— Он беспокоился о цесаревиче, — отрезал я.

— Возможно, — спокойно ответил Шумский. — Только его императорское высочество увезли в машине скорой гораздо раньше. А черносотенцы пришли на помощь к тебе, Влад. Уж мне-то не ври насчет них. Своих цепных псов император спускает в самых крайних случаях и уж точно не пошлет их на подмогу к обычному офицеру, находясь под пулями с другой стороны здания.

Мне почудилось, словно на меня вылили ушат воды. Речной, морозной. По всему телу разбежались мурашки, дрожь мешала собраться с мыслями для достойного ответа. Единственное, на что меня хватило — задать вопрос:

— Будешь шантажировать?

Я же не идиот. Какие бы теплые отношения нас ни связывали с Алексеем, вряд ли ему понравится огласка. Как и императору, которого я никогда не звал отцом. Ни про себя, ни открыто. Язык не поворачивался. Долгие годы я ненавидел этого человека так сильно, что постепенно сросся со своими чувствами к нему. Отложил все накопившееся в долгий ящик, повесил замок, а ключ выбросил.

Теперь снова кто-то из моего окружения пытался влезть туда. Пусть непреднамеренно, следуя желанию докопаться до правды. Пора бы уже взять за правило, что людям нет веры. Никому. И близких у меня тоже нет.

— Даже не собирался пробовать.

С плеч рухнула глыба, мышцы расслабились. Вася хмыкнул, когда я выдохнул.

— Прости, — я облизнул пересохшие губы. — Подумалось дурное.

— Все в порядке, — отмахнулся Шумский и бросил напряженный взгляд сквозь полуопущенные ресницы. — Я лишь попросил о помощи. Не сможешь, так не сможешь. А насчет твоего отца…

— Он мне не отец.

Со свистом втянув носом воздух, Вася пробормотал что-то про упрямых дураков. Второй раз за утро захотелось съездить ему по лицу.

— Хорошо, насчет императора, — Шумский поднялся и подхватил рясу. — Будь осторожен. Узнал я, могут и другие. Беспечность в отношении собственной безопасности ставит под удар не только тебя, но и царскую семью.

— Я поговорю с цесаревичем, — вместо ответа на реплику Василия, сказал я.

Благодарно поклонившись, он осенил меня крестным знаменем, после чего весело добавил:

— Князь Владислав Романов. Звучит неплохо.

В него полетела смятая наспех бумажка.

— Прекрати.

— До встречи, генерал-майор. Если буду нужен, мы с Крис поселились в гостинице «Знаменская» в центре.

Я почти позволил ему выйти, но в последний момент спохватился. Взгляд выцепил раскрытую папку, которая лежала под ненужным листком. Имя человека, чья детская фотография была единственной серьезной ниточкой в деле, вспыхнуло в памяти. Мне почудилось, как в туалете раздался всплеск.

— Погоди, — остановил я Васю и поднялся. — Надо поговорить о Максиме Волконском.

— Зеркальщике? — изумился он. — Ты из-за него звонил?

— Да, но ты не брал трубку. Потом произошло столько всего, что я совсем забыл. Теперь вы с Крис приехали. Вдруг получится пролить свет на некоторые события?

Шумский сел, прижав к себе рясу, и наблюдал за тем, как я метался по кабинету. Я трижды проклял собственную привычку бросать документы куда попало. Отчеты криминалистов лежали в одном углу, фотографии с мест преступлений — в другом. Основная часть файлов хранилась на компьютере, но там тоже весь рабочий стол превратился в изобилие папок с названиями «Новые дела 2022_2» и прочее.

— Без понятия, чем помогу. Наша последняя встреча с Максом длилась не больше часа. А под личиной ребенка в церкви он ничем не выдал себя. Единственное, что бы я отметил на сегодняшний день... — Вася сделал паузу. — Короче, сейчас я не уверен, что уничтожение Урюпинска являлось конечной целью Волконского.

— Почему ты так думаешь?

Я собрал в кучку документы и вновь услышал всплеск. Да что такое? Воду не выключил?

— Влад, — Вася развел руками, — ты видел его возможности, оценил магический потенциал. Зеркальщик бы с легкостью стер наш городок с лица земли до того, как Кристина замедлила время. Макс Волконский позволил себя победить.

— Или не знал, как выиграть? Переоценил свои силы?

— Или так, — пожал плечами Вася, наблюдая за тем, как я двинулся к туалету. — Чего ты мечешься?

— Вода. Бесит, сил нет, — буркнул я, после чего распахнул дверь.

И едва не провалился в пустоту под ногами, когда сделал шаг вперед. На месте кафельной плитки простиралось серое пространство, где парили осколки и многочисленный мусор: части лепнины, обломки кирпичей, куски плит. Капли воды хаотично падали в раковину, создавая треклятый шум.

— Что происхо… — начал Вася за спиной. Он выглянул из-за моего плеча и выругался: — Твою же мать!

— Как не стыдно, батюшка. Вы же слуга Всевышнего.

Мягкий рокот в голосе ледяными язычками коснулся загривка. Сглотнув, я осторожно отступил и толкнул ошарашенного Шумского, затем все-таки заставил себя обернуться. К окну, за которым беспечно, словно перелетные птицы, плыли по облакам полуразрушенные здания.

Наши отражения бликами мелькнули в сотнях острых осколков, зависших под потолком.

— Скажи, что мне все это сниться, — попросил Вася.

Он сидел там. С прямой спиной, позволяя теням падать на его лицо. Гораздо выше ростом и шире в плечах, чем я запомнил. Волосы стали короче, но по-прежнему торчали непослушными прядями на голове.

Глубокий черный цвет в одежде добавлял ему возраста и подчеркивали невероятную бледность. Словно ее хозяин никогда не выбирался на солнце, а жил исключительно в полумраке. В прошлом я считал, Максу Волконскому не больше пятнадцати лет. Сейчас бы дал все двадцать пять или тридцать, если судить по сформировавшемуся телу и резким чертам лица.

Еще усталость. Необъятной массой она легла на плечи, отчего Макс дрожал, готовый в любой момент рухнуть под ее тяжестью.

Волконский поднял голову и свет упал, дав возможность рассмотреть его глаза. Темные, без единой примеси светлых оттенков. Внутри них крутился настоящий водоворот из боли, печали и безумия.

— Вы нашли ответ на мой вопрос, офицер? — тонкие губы растянулись в пугающей улыбке.

— Какой вопрос, Макс, — я сделал шаг вправо, Вася отступил влево.

— За что вы сражаетесь, — зеркальщик взмахнул рукой в перчатке, и осколки задребезжали. — Нашли ответ?

Он щелкнул пальцами, и на нас обрушился стеклянный дождь.