Бессердечный принц. Раскол

Глава 8. Влад

В комнате воняло смесью спирта и лекарственной настойки, чей зловонный запах вызывал тошноту. Дыхание ртом не помогало: ядреная смесь оседала на языке. Пробиралась в слизистую, отчего постоянно тянуло чихнуть или выплюнуть горькую слюну.

— Потерпи, — сухо проговорил Абрамов, смазывая ожог от цепи Призванной мазью.

Кожа под толстым слоем коричневой субстанции покрывалась волдырями, страшно чесалась и ныла. Рука онемела, пальцы толком не сгибались, а от вспышек боли постоянно рябило в глазах. Да и голова кружилась. Очень. Я чувствовал, что в любой момент могу растянуться на кушетке, словно кисейная барышня от вида крови.

— Из какого дерьма она сделана? — с отвращением поинтересовался я, когда стерильная перевязь скрыла ранение на плече.

— Сколько тебя знаю, ты всегда задаешь один и тот же вопрос, — на губах у Славы появилась усмешка.

— Так она воняет, будто создана из отходов кикимор на болоте в заднице Сибири, — буркнул я.

На мое замечание лейб-лекарь Абрамов только махнул рукой, после чего отошел к рабочему столу. Мне же оставалось сидеть и разглядывать обстановку вокруг.

Крохотный медицинский кабинет в доме главного коменданта Петропавловской крепости вмещал в себя немного: две кушетки, ширма да шкаф под документы. Преимущественно старые карты заключенных, которые до сих пор не списали в архив. Серые стены придавали комнате уныние, поскольку сквозь единственное окно почти не пробивался свет.

Абрамов обожал полумрак и вечно закрывал жалюзи. Они-то и сыграли с ним злую шутку, поскольку основную часть папок с документами пациентов расфасовали по коробкам. Их приготовили для отправки в городской архив. Вот об одну из таких коробок запнулся Слава.

Стакан с ручками и карандашами перевернулся, послышалась крепкая брань.

— Давно тебе говорил: выкинь все в печь, — протянул я и подцепил носком ботинка упавшую папку.

Пожелтевшие листки разлетелись бабочками по кабинету, из-за чего Абрамов недовольно сдвинул темные брови и зашипел не хуже кота.

— Сейчас сам будешь убирать! — рявкнул он, затем прямо в перчатках потянулся за документами.

— Никакого соблюдения гигиены.

— Прикрути капельницу, Ящинский!

Я хмыкнул, но благоразумно промолчал. Пока Слава собирал бумаги, затем аккуратно складывал в коробку, я разглядывал многочисленные дипломы и грамоты лейб-лекаря главной крепости-тюрьмы Санкт-Петербурга. Множество бестолковых корочек, увенчанных в рамочки, украшали унылый интерьер. Парочка наград валялась на полках. Две забытые медали кто-то сбросил в кучку с неопознанным мусором и справочником по медицине.

— На кой ляд ты здесь торчишь, Славик?

Наверное, я задавал этот вопрос тысячу раз. Прямо как с мазью от магических ожогов. Потому и ответ получил все тот же:

— А кто ваши многострадальные задницы лечить будет? В госпиталях нехватка лекарей, а платят гроши. В армии вообще с нами беда. Лишь батюшка наш, великий государь, подсуетился: аж пять штук и все Боткины! — съязвил Абрамов. Сдув с глаз каштановую прядь, он воспаленным от недосыпа взглядом уперся в меня. — Будь у меня волшба от нечестивого, тоже при сытой кормушке бы сидел.

— Не сидел, — сухо ответил я, после чего склонил голову. — За такие речи можно от года до пяти заработать на каторгу. Хочешь угольные шахты зубной щеткой драить где-нибудь в Черемховских копях? Так ты попроси, я обеспечу.

Слава изменился в лице, благодушие с мягких черт убрал страх. Заблестели сине-серые глаза, рот приоткрылся. Задрожал подбородок, отчего слегка выдвинутая вперед нижняя челюсть пошла ходуном. Если бы он имел полномочия, непременно ударил. Даже кулаки сжал, только не решился.

— Ну и скотина ты, — процедил наконец Абрамов, на что я щелкнул языком.

— Думай, когда говоришь подобное командиру корпуса жандармов, — прохлада в моем голосе отрезвила Славу.

— Ишь, патриот выискался. Давно ли?

Теперь желание впечатать мясистый нос Абрамова возникло у меня. Вдавить в череп, чтобы не радовался больше жизни.

— Не твое дело.

— Подите прочь из моего кабинета, ваше превосходительство, — резко мотнул головой в сторону двери Абрамов.

Плохо. Ссориться с лейб-лекарем Петропавловки глупо, я погорячился. Хотя его постоянное нытье по поводу императора и нерационального распределения ресурсов в медицине меня порядком достало. Как будто я нанялся выслушивать от рядовых до командующих вечное недовольство властью.

«Молись богу, чтобы ты оказался непричастен».

Алекс бы удивился тому, сколько солдат в реальности ненавидит Николая III. Предательство наследника престола старшим унтер-офицером Барановым на для меня новостью не стало.

— Ладно, не горячись, — я с кряхтением слез с кушетки и потянулся к мундиру. Комната завертелась быстрее. — Вколешь еще какую-нибудь дрянь, потом сдохну в грязном переулке.

Тошнило и от нашивок, и от собственной должности, которую я занимал лишь по протекции младшего брата. Лучше бы до старости на заводах спину гнул, получая военную пенсию, чем такой позорный скачок по карьерной лестнице.

Кому нужен командир без магии? Да никому. И сегодняшнее нападение подтвердило мои худшие опасения, поскольку я не спас погибших ребят. Слишком долго выжидал, слишком медленно двигался.

Всего слишком.

— Сиди на месте! — Абрамов поймал меня раньше, чем я рухнул спиной на коробки. — Одурел?! После прямого удара Призванного в бой рвешься!

Желчь с остатками непереваренного бутерброда подступили к горлу. Схватившись за стол, я склонился и втянул воздух. Ароматы медицинского кабинета не позволили выплюнуть желудок на ноутбук Славы.

Проглотив скопившуюся слюну, я устало сжал переносицу.

— Больно? — спросил Абрамов с истинно врачебным сочувствием, а я качнул головой.

Нет. К боли я привык давно, она не была чем-то из ряда вон. Когда в тебя регулярно стреляют, попадают осколки, режут кинжалами и чем придется — со временем тело приспосабливается. И я всегда считал, что уже ничто и никогда меня не сломит. Кроме пустоты, что поселилась в груди больше года назад. Сосущая яма, которая росла с каждым днем и тянула на самое дно, где от прежнего меня не осталась только оболочка.

День, когда я вернулся в штаб, превратился в непрекращающийся кошмар. Меня заверяли, что дар можно восстановить. Мол, технологии шагнули так далеко, и лекари исправят роковую ошибку того боя с Призванным.

Идиот. Тешил себя надеждами, хотя видел в глазах главного лекаря Урюпинской больницы настоящий ответ.

Утраченный дар вернуть невозможно. Он мертв, иссяк, выгорел до бескрайней пустоши. Я потерял не только магию, но и себя.

— Мне надо идти, — проглотив острый ком, я выпрямился. На тошноту и слабость постарался не обращать внимания.

Все пройдет. Привык же.

— Влад, тебе нужен лекарь, — знакомый жалостливый взгляд резанул по сердцу до скрипа зубов.

Достали!

— Вроде бы рана не опасна, — индифферентно ответил я. — Буду менять повязки и следить за гигиеной.

— Душевный лекарь, не простой хирург или травматолог. Сюда ты попадаешь чаще, чем остальные жандармы и лейб-гвардейцы. Такое чувство, будто сознательно идешь на смерть!

Я промолчал, Абрамов дернул меня на себя, отчего иглой прострелило руку от пострадавшего плеча до кончиков пальцев на ногах. Сжав челюсти, я гневно посмотрел на Славу, дождавшись, когда он отойдет.

Сказать что-то или ответить по существу я не успел, поскольку в двери постучали. Кудрявая голова Баро проснулась в приоткрытую щель. Выражение лица командира лейб-гвардии Алексея подсказало мне, что лучше поторопиться. Судя по черным папкам подмышкой Светлакова, наши умельцы нашли информацию задержанным. В том числе Оксану Мечихину или как там себя называла рыжая горничная.

— А, подполковник, — не слишком обрадовался присутствию командира Абрамов.

Оно и понятно, цыган с даром управлять картами Таро вызывал у Славы, мягко говоря, не лучшие ассоциации. Не любил наш лейб-лекарь свободолюбивый кочевой народ.

— Полковник, — сухо поправил его Баро и перевел угольно-черный взгляд на меня. — Влад? Ты закончил?

Вообще-то ему следовало обращаться ко мне как положено, поскольку мое звание было выше. Но…

Я вышел следом за Светлаковым и аккуратно прикрыл дверь медкабинета. В коридоре стояла тишина, лишь изредка доносился гул проходящих по лестнице охранников. Первый интересовался наличием сигарет, второй уверял, что последние две для дежурства остались.

— Нашел?

Баро не заставил себя долго ждать: вручил мне папки и первой же оказались материалы, собранные на Оксану Витальевну Мечихину. Похоже, она не соврала. Ее действительно звали так, только фотография показывала не рыжую перепуганную девчонку, а изможденную блондинку.

— Менталисты проверили. Блок на памяти, ничего не знает, — развел руками Баро. — Стена — тараном не пробить.

— А начальник караула и охрана?

— Молчат, — ресницы дрогнули, тени затерялись на оливковой коже Светлакова. — Приказано применять пытки. И тебе звонила княгиня Ольга.

Последние слова друг произнес весело и непринужденно. Я же сделал вид, будто не услышал его.

— Соберите опергруппу. Надо съездить на квартиру к этой Мечихиной, — я перевернул листок и вчитался в записи, сделанные чьей-то кривой рукой. За дерьмовый почерк некоторых солдат надо бить линейкой.

— Командование возьмешь сам?

Прозвучало риторически, поскольку Баро знал ответ. Спросил скорее из вежливости и для протокола.

— Цесаревич лично поручил мне расследование, — спокойно отозвался, хотя видел недовольно поджатые губы Светлакова.

Еще бы, где это видано, чтобы командир корпуса жандармов разбирался в заговорах лично. Нет чтобы офицеров послать или кого-то пониже статусом.

— Кстати, девчонку тоже отдай под допрос. Пусть ломают блок, — приказал я.

— Влад, — в голосе Баро промелькнула неуверенность.

— В чем дело?

Я догадывался о причинах сомнений. У Светлакова младшая сестра едва ли старше той девицы, что томилась в казематах.

Недавно его семья отпраздновала большое событие: Нана стала совершеннолетней и ей подобрали жениха, вскоре она выйдет замуж. А военные тоже люди. У нас и сестры с братьями, родители, и дети. И какие-то вещи в нашей работы мы воспринимали острее, чем другие.

— Пытать девчонку? Ей двадцати нет, менталисты разнесут ей сознание в пыль. Овощ останется, — замялся Баро. — Разве мы воюем с женщинами и детьми?

Я захлопнул папку и прищурился, впихнув документы в руки Светлакова.

— Оставь пацифизм, всяк сюда входящий, — процедил я. — Когда взял автомат, поздно говорить о мире.

— У нас не бои с обычными гражданами, Влад. Девочка правда ничего не знает. Вполне вероятно, ее заставили.

— А революция — баба кровавая, потому клала на наше с тобой мнение. И император тоже клал. Или хочешь на аудиенцию, чтобы подискутировать с ним о миролюбии?

Ноздри Баро раздулись, он крепко стиснул папки, и матовый пластик смялся. Золотой перстень загорелся алым от пробившихся в коридор лучей уходящего солнца. Проведя языком по губам, Светлаков отступил на шаг и склонил голову.

— Как прикажете, ваше превосходительство, — отрапортовал он.

Моя внутренняя яма стала глубже и шире, а со дна потянуло приторно-сладкой гнилью.