Бессердечный принц. Раскол

Глава 52. Влад

«Прости, пожалуйста, я не приеду. Возникли кое-какие проблемы. Увидимся на балу, хорошо? С тебя танец!:)»

Улыбающаяся мордочка в понимании Кати, наверное, сглаживала эффект от «динамо», но мне легче не стало. Вышло совсем наоборот, отчего я погрузился в мрачные думы. О том, какие такие дела увлекли молодую балерину настолько, что она пропустила наше свидание.

Дошел в итоге до мысли, что меня банально прокатили и выставили идиотом. А сама Катя наверняка хохотала вместе с князем Андреем над глупым кретином в моем лице. Тем кретином, который тащился из Петербурга в Петергоф до Большого дворца и сейчас топтал парадную террасу.

Периодически я замирал, чтобы посмотреть на золоченую фонтанную сюиту, надежно укрытую снежным одеялом, и прислушивался к тишине уснувшего сада. Ждал, что вот-вот зашуршит по камням неистовый Финский залив. Потом вновь принимался за бестолковые метания туда-сюда.

«И день потратил зря, и работу не сделал, и свидание накрылось. Класс. Молодец, Влад. Пять баллов по глупости. Когда ты поймешь, что девушки, вроде Кати, не твой уровень? Она молода, красива и обладает правом выбора. Зачем ей неудачник с выгоревшим даром, болячками и подступающим кризисом среднего возраста?»

Мироздание, конечно, не откликнулось на мой безмолвный зов. Ответа от подсознания тоже не последовало. Да он и не требовался. Взгляд понуро скользнул по выступающим рельефам на лицевой стороне здания, затем двинулся к сверкающим в лучах зимнего солнца окнам. Ярко-желтая отделка подчеркивала все великолепие и величие дворца.

В голове воскрес тихий, но твердый голос Анастасии Николаевны. Вспомнились нежные руки, пахнущие фиалками, и смех, что сильно походил трель поющих соловьев. Ее призрачный образ, скользящий неспешно по хрупкому снегу, стал ярким и отчетливым. Будто бы она шагала рядом со мной по скользкой плитке.

«Из миллиона всех духов, что я на пробу наносила, лишь этот напоминает мне о прекрасной девичьей юности», — заговорила она.

— Мне плевать, — повторил в унисон с собой прошлым.

«Конечно, глупый мальчик. Но ты запомнишь название, чтобы потом купить их бабушке в подарок на ее день рождения».

Я окунулся в призрачный омут ее голубых глаз, затем скользнул по выступающим скулам и высокому лбу. Отметил много общего, провел параллели и рассмеялся над собственными выводами. Удивительно, ведь я столько раз смотрелся в зеркало, но долгое время игнорировал очевидное сходство между нами.

Фамильные гены такие… Фамильные.

«Оболтус», — поддразнила легкой улыбкой Анастасия Николаевна.

Она делала это так редко. Я уж позабыл, какой любительницей шуток и проказ была наша с Алексеем бабушка. Когда Анастасия Николаевна снимала с головы тяжелый венец и оставляла за дверьми регалии, она превращалась в настоящую хохотушку.

Какой ее видели те, кто запомнил Анастасию Николаевну еще молодой и смешливой. До восстания «Красной зари», террора и убийства семьи Романовых.

Мы пронеслись мотыльками сквозь ушедшие годы в прошлое. К тому самому дню, когда я, будучи пятнадцатилетним упрямцем, ничего не понимал в жизни. Весь мир казался раскрашенным в черные оттенки, и во всех, включая царскую семью, я видел врагов.

Редкие совместные прогулки с Анастасией Николаевной воспринимались, как плевок в душу. Ее и Николая я больше остальных винил в смерти матери и собственном одиночестве. Я ненавидел их так сильно, что с радостью ухватился за предложение великой императрицы пойти в Николаевский кадетский корпус. Там обучались ребята из разных социальных групп, и после нескольких лет жизни во дворце я почувствовал себя свободным.

В двадцать пять лет пламя ярости стихло, а злость трансформировалась в глубокую обиду. Ни сразу после смерти Анастасии Николаевны я не съездил в Императорскую усыпальницу на территории Петропавловского собора к ее могиле и не почтил памяти. Сегодня мне тридцать пять, и я по-прежнему ощущал внутри себя противное жжение. Отголоски тех эмоций изредка прорывались наружу и больно кололи под ребрами.

«Гордость не в фамилии, Ладий, она в крови. В Романовской крови, что течет в твоих венах. Никто не отнимет этого, никому не под силу уничтожить твою ветвь с великого древа. Только тебе дозволено по желанию отречься от родных корней, но даже тогда ты останешься Романовым. Как бы ни упрямился и не отрицал сего факта».

— Прости, я так и не подарил тебе те духи, — пробормотал я, когда образ померк.

Ее улыбка исчезла последний, как у Чеширского Кота из книги Кэрролла. Вновь оглянувшись на дворец, я втянул носом влажный морозный воздух и впервые за много лет почувствовал облегчение. Столько лет я избежал призраков прошлого, бежал от себя и воспоминаний. Пусть одно неудачное свидание не решило всех проблем, но помогло мне обрести долю равновесия в душе.

Как говаривала баба Яна: «Стало меньше поводов хлестать горькую».

— Чего улыбаетесь, барин?

Я вздрогнул и опустил взгляд на темноволосого утопца. Дух давно почившего смотрителя сада потоптался, оставляя влажные следы на заметенной снегом поверхности, и покрутил большой головой. Склизкая зеленая кожа местами отошла от костей вместе с куском плоти, рваные лохмотья, некогда имевшие весьма презентабельный вид, обросли сосульками и позвякивали на ветру.

Уж больше двух сотен лет Митяй проживал у берега Финского залива, периодически отдаляясь от места своей гибели в глубины дворцового сада. Не раз и не два злобный дух затаскивал в воду попадавшихся ему пьяных стражей, лакеев или просто неосторожных гуляк. Кого-то топил сразу, а кому-то, как мне в детстве, любил загадывать загадки.

Вот и сейчас довольно поблескивающие желтые глазки намекали, что меня ждет очередное испытание.

— Привет, Митяй, — вздохнул я. — Рад тебя видеть.

— Да уж полно заливать, барин. Вона, как скривились весь. Больше пятнадцати зим вас не видывал. Совсем про старика позабыли, — проскрипел Митяй и сковырнул желтым ногтем кусок кожи, будто снял шелуху с лука.

Я передернул плечами.

— Нашел старика. Давно ли меня в залив утянуть пытался, болезный? И никакой я не барин, — буркнул в ответ. — И ты чего болтаешься по саду без присмотра? Давно амулетами не гоняли?

— Сам разберусь, кто мне барин, а кто нет, — фыркнул Митяй, затем показал расстояние в несколько сантиметров между большим и указательным пальцем. — Еще щеглом тут расхаживали под присмотром матушки императрицы да за братцем зорко, аки сокол, следили.

— Ты не ответил на вопрос.

— Так скучно мне, барин. Никто к берегу не подходит, а если идут, дак сразу каменья жгучие впереди себя выпячивают. Очи жгут чары чужбинные.

— Наша это магия, Митяй. На-ша, — по слогам повторил я. — На заводах под Петербургом амулеты делают.

— Ой не кумекаю, — отмахнулся он. — Ихняя аль нашенская. Но не по сердцу она мне, как и остальным нечистым. Тленом от нее несет да кровью. Как хмарь беспроглядная, темна и непонятна нам, нелюдям. Мы-то — дети Земли-матушки, ее силой взращены и вскормлены. Чувствуем и понимаем такие вещи.

— Хорошо, — я поднял руки. — Не спорю.

— Вот и не бранись, барин, почем зря. Лучше загадку разгадай, — Митяй хитро подмигнул, на что я возвел взор к небу.

— Ладно, давай свою загадку.

— Что любишь, того не купишь, а что не любишь — не продашь.

— Молодость и старость, — хмыкнул я, и Митяй возмущенно ахнул.

— Уже?!

— Дак ты каждый раз одну и ту же загадку задаешь, — фыркнул я и скрестил на груди.

Вдалеке послышались громкие голоса, веселые крики и звуки гитары. Покрутив головой в поисках охраны, я наткнулся на нескольких невозмутимых ребят, но никто из них даже бровью не повел.

— Нехристи, — Митяй, мгновенно забывший про загадку, сплюнул под ноги зеленую жижу.

— Кто?

— Цыгане. Всем табором у ворот обосновались, черти проклятые. Чародейство свое черное плетут, юродивых и пустоголовых на деньги разводят, — пробурчал он. — Пошел я, а то прилетит еще проклятием каким. Опять полвека куковать на дне буду без возможности выйти к свету и воздухом подышать.

Едва Митяй исчез, мне ничего не оставалось, как пойти на звуки скрипок, гитар, лютен и цимбал. Идти в Большой дворец не хотелось, да и тоска гнала прочь от противоречивых воспоминаний прошлого. Пока я брел до ворот, откуда доносились радостные крики толпы и задорные голоса, невольно вернулся мыслями к Кате.

Какая нелегкая не позволила ей вырваться из Петербурга на сегодняшнее свидание?

Она так выпрашивала эту возможность. Буквально вчера мы разговаривали по телефону, и Катя трижды просила за ней не заезжать. Сослалась на какие-то утренние дела и добавила, что прибудет на такси в Петергоф с небольшим опозданием.

А потом… Сообщение. Неужели что-то случилось?

—… Чаро́вница небесная! Луна, что тропами извилистыми ведет людей сквозь мглу, потребует за помощь ребенка твоего.

Высокий и пронзительный голос в радужным вихре нарядов скользил над разношерстной толпой, укутанной в зимние одежды. Издали они напоминали разноцветные вилки капусты, расставленные у кованых ворот дворца. Люди покачивались от каждого порыва ветра в такт густого звучания скрипок и цветущего тона гитар.

Когда я подошел ближе, то собравшийся народ уже напоминал ораву сектантов, которые собрались на проповедь своего духовного наставника. Они так усердно внимали пению цыганки, что я невольно прислушался и тут же хмыкнул.

Паршивцы! Под видом старой песни исполняли известный многим романс «Лунный сын», написанный давным-давно итальянским композитором. Они, конечно, его неплохо переработали, но суть и музыкальное сопровождение были вполне узнаваемы. Не напевай наша с Алексеем няня-итальянка эту песню по миллиону раз на дню, я бы ее не признал, как и все стоящие здесь люди.

— «Юная принцесса, томясь в прекрасном замке от тягот королевских, попросила у Луны любви красивой. Но только ту, что встречаешь раз в век. Чтобы и принц, и страсть великая согрели охладевшее за годы сердце», — автоматом пропел я, вспоминая строчки, и даже не заметил, как перешел на итальянский.

На взрывную и яркую мелодию, приглушенную местными музыкантами, оригинальная песня тоже ложилась хорошо. Мне оставалось лишний раз подивиться таланту рома. Ничего странного, что в Российской империи их ценили столько веков, открывали для них театры, а кто-то из знати выбирал себе строптивых и магически одаренных цыганок в жены.

Шутка ли, когда твоя супруга предвидела будущее?

Про их гипнотические способности говорить нечего. Проклятия, магия таро, умение чувствовать изнанку мира — подобные умения много лет подталкивали Романовых зазывать цыган на русские земли. Пусть они остались кочевым народом со своими обычаями и законами, но за столетия окончательно осели в империи. Как тот же Баро и его семья.

— Погадать тебе, гаджо [1]? Позолоти ручку, расскажу судьбу твою.

Передо мной, словно из воздуха, материализовалась цыганка. Не старая, но и не молодая. Явно давно связанная узами брака, если судить наряду. Ее темноволосую голову покрывал ярко-синий платок с вышивкой и золотыми монетками по краям. Они забавно звенели, точно колокольчики, когда она в такт музыки топала ногой. Красная юбка с воланами волочилась по серому снегу, собирала собой всю грязь и пыль истоптанных тротуаров.

От пестрых цветов, что украшали тяжелую ткань, зарябило в глазах. Я посмотрел на расстегнутый ворот легкого пальто и позавидовал горячей крови стоящей передо мной дамы. Расхаживать в подобном виде, когда на улице зима и минусовые температуры — очень смелое решение.

— Нет, спасибо, — сдержанно откликнулся, прикидывая, как бы отказаться от «щедрого» предложения.

Настучать бы на них местным стражам порядка или свистнуть охрану дворца, чтобы прогнали подальше этих попрошаек и шарлатанов. А то среди цыган попадались не только честные ребята, но и настоящие мошенники. Нравилось им выманивать из таких, как я, деньги за предсказания или снятие порчи.

Но я-то не дурак. В далекие годы, когда мы с Баро только подружились, он рассказал одну маленькую особенность про свой народ.

Настоящие шувани, способные переходить грани миров и обладающие даром, никогда не предсказывали правду за деньги. Взять ответную благодарность могли, а вот лезть в чужое будущее не спешили.

«Оно слишком туманно и опасно. Мало ли какие вещи там увидишь. Иногда лучше не знать ничего о грядущем».

— Ты погоди отказываться, гаджо, — она моргнула и приблизилась, а я отступил на шаг.

Все-таки замужняя дама. Нередки случаи, когда цыганки, имея супруга, заводили романы на стороне. Но подобное свободомыслие не поддерживалось и не принималось в их таборах. Мне не улыбалось потом разбираться с разъяренным мужем, поэтому я облизнул губы и окинул взглядом толпу.

— Не ищи, гаджо, не найдешь, — цыганка залихватски подмигнула мне, затем коснулась рукава и скользнула ладонью вдоль до кисти.

Тело сразу прошибло странным теплом, а на кончиках смуглых пальцев заиграли искры магии. Вспыхнули угольно-черные радужки, и резкие черты цыганки расплылись, будто перед моими глазами встала пелена. Там, где она коснулась кожи, сильно запекло и закололо.

— Дорога тебя ждет долгая, гаджо. Под стук колес и шепот мертвых познаешь горький пепел собственной печали, что годами пряталась за шорами обид. Душа твоя помчится во тьму за светом, и, познав всю крепость братских уз, вернется в мир живых, — я вздрогнул, когда указательный палец заскользил по кривым линиям на ладони.

Открыв рот, я попытался возразить, когда цыганка взяла вторую руку и принялась внимательно ее разглядывать. Хмурила брови, прикусывала губу, а потом вдруг улыбнулась и звонко рассмеялась. Ударила по ней, после чего посмотрела мне в глаза.

— Познаешь ты и боль потерь, и горечь от предательства друзей. И сам предашь за миг свободы, а потом встанешь плечом к плечу с теми, кто судьбой тебе дарован, — ее голос обволакивал, словно взбитая пуховая перина, и нарастал вместе с гулом сердца. Мягкая улыбка приковала взор, когда цыганка нежно, как-то по-матерински коснулась лица. — Любовь вижу великую: родительскую и девицы. Такую сильную, что сама Алако [2] тебя за грань не заберет.

Я дернулся, вырвал ладонь и нахмурил брови. Дурацкие линии судьбы сливались с кожей, разветвлялись, путались, а то и вовсе пропадали. Чертовщина, как есть. Цыганский гипноз, иначе не объяснишь.

— Полно заливать, — буркнул в ответ на короткий смешок. — Любовь, смерть, бла-бла-бла.

— От любви ты зря отбрехиваешься, гаджо. Она у тебя сладкая, точно мед лесной, — хохотнула цыганка.

Взметнув юбками, она двинулась обратно в толпу. Мне бы отпустить нахалку, но я все-таки не удержался и крикнул:

— Все? Даже денег и детишек кучу не нагадаешь?

Цыганка остановилась, оглянулась через плечо и едко протянула:

— Так не веришь же, гаджо, чего зря дар растрачивать. Но коль уж любопытно: деньги заработаешь, а детишек двое будет. Один наследник княжеского рода, а за ним солнышко земное, рыжее, ради которого ты всю гордыню усмиришь. Ох, и намаешься, гаджо, женихов отгонять.

Она исчезла за спинами безликой темной массы, и я очнулся. Бросился шарить по карманам, охнул и выругался громко.

— Вот ведь… Шельма! — когда понял, что бумажник паршивка все-таки стащила. Вместо него на дне нашлась монетка, которую я достал на свет.

В лучах солнца вспыхнули золотом два полумесяца, обращенных друг к другу, а между ними спряталась крохотная подкова. В моих руках был настоящий цыганский амулет защиты и удачи в одном флаконе.

— Любовь говоришь…

Мысли прервали крики изумленной толпы. Музыка и песня стихли, наступила гробовая тишина. С потемневшего неба на головы присутствующих посыпались белые лепестки, чей блеск заворожил сотни людей.

Один из них упал на мою подставленную ладонь. Я растер его между пальцев, затем охнул и увидел на коже кровь от крохотной ранки. Поднял голову, чтобы всмотреться вдаль и услышал вой полицейских сирен.

— Это стекло! — закричал кто-то.

— Нет, пепел! — взвыла женщина в красном пуховике.

— Пепел со стеклом, — пробормотал я и поднял ворот, а потом развернулся в сторону подъехавших машин.

Из салона уже выходил Георгий Родольский со своей командой.

[1] Гаджо или гаджё (цыган.) в цыганской философии обозначение человека, не имеющего романипэ. Таким может быть даже этнический цыган, воспитанный вне рамок цыганской культуры, не имеющий цыганских качеств и не стремящийся принадлежать к цыганскому сообществу. Практически означает «нецыган».

[2] Алако — богиня Луны, которая забирает души цыган после смерти.