Живой Журнал. Публикации 2008

История про демократию вкуса

…Так вот о Стругацких. Видимо, в связи с ожиданием премьеры фильма Бондарчука на широком экране, снова началось стругацкое обострение. Стругацкое обострение это такая известная игра, которую неизвестные мне зачинщики украли у Хармса: "Некто выходит и громко говорит: "А Братья Стругацкие — гении!", читатель в зале отвечает: "А, по-моему, они — говно!". Натурально — драка, крики "Да как вы смели! А отчего же не сметь?! Где ваша духовность! Да вам ещё расти и расти! Сами поучитесь!"

В случае с последними экранизациями я постоянно слышу: "Руки прочь! Это святое? Кто посмел обидеть нашего королька?". Причём это как жалобы на закат солнца.

Пока люди совершенствуют в этой игре свои остроумие и иронию, всё, как мне кажется, хорошо. Что тут серьёзно обсуждать? Кому нравится поп, кому попадья, а кому — попова дочка. Господь деревьев в лесу не уравнял, не то что людей.

Есть, конечно, серьёзный вопрос о "демократии вкуса".

Если мы подразумеваем "демократию во вкусах", то работает принцип оценки художественного произведения "одно слово против другого". И тогда мы понимаем, что некий сторонний гражданин имеет право не понимать и не любить Стругацких (и кого угодно) по своему усмотрению.

Для изменения ситуации мы должны ввести некоторую диктатуру, потому что художественный вкус не управляется логикой, а управляется нехитрой формулой: "Ну и что ж, что не красавица — а мне плевать, мне очень нравится".

Толстой не любил Шекспира, а Ахматова — Чехова. Список антогонистов бесконечен. И что ж? Нет, конечно, можно натопать ногами на относящегося пренебрежительно к Стругацким человека, но:

а) Этих людей много, и будет больше.

б) Я регулярно наблюдаю такие беседы в кругу стареющих советских писателей (не фантастов): "Как можно не любить N."? — "А с какого хуя любить"? — "Но это же нравственное и возвышенное, etc" — "А с какого хуя это нравственное и возвышенное? Почему вы присвоили себе патент на нравственное начало? Покажите документики"! И оказывается, что универсальных доказательств нет — они только внутрикорпоративны.

Другое дело, ситуация в обществе, где есть тоталитарная иерархия художественного вкуса.

Когда, начиная с первых классов школы, ученику говорят: "Пушкин — хорошо. Пушкин — номер один. Пушкин — наше всё. А детективы — третий сорт. Поняли, уроды? Или кто-то хочет "два" в журнал?". Это, я понимаю, иерархия.

А вот когда механизма иерархии нет, нет классного журнала, нет кнута и пряника, а солдаты художественного образа, раненные в боях, ещё не перемёрли, начинается естественное брожение. Тут главное, не унизиться в возмущении.

Вот какому-нибудь адепту Есенина скажут, что Серёжа был пидорас и спал с Клюевым, он забьётся в падучей, пузыри на губах начнут лопаться: "Вы покусились на святое, как можно?". Совершенно верно, нельзя.

Потому что в описанном случае нужно либо сказать "а мне плевать, мне очень нравится", либо уж сначала дать в бубен провокатору, а потом произнести эту великую формулу.

То, что называется "конвенциональные критерии" вовне своего коридора живут особой жизнью. Ну, вот мы собрались, решили, что Стругацкие — это хорошо, делов-то? У меня, например, с ними вообще много в жизни связано. Мы, участники конвенции, будем смотреть на них по-разному, но всё же в рамках одного конвенционального коридора. Однако ж я, как человек циничный, понимаю, что за рамки этого коридора конвенция (пусть даже и среди хороших людей) не распространяется. И выходит читатель (причём, не сразу кричит "А по-моему, это говно!", не сразу), но всё же понемногу заводится:

— А предъяффите фаши доказательстффа? Отчего эти протухшие любители социализма с человеческим лицом должны меня занимать в 2008? Из уважения к вашим прошлым эмоциям? Отчего вся эта наивность должна меня трогать? После Набокова, да? После Платонова, да? И проч., и проч.

И что? Что ответить?

Роман Набокова "Дар", а точнее, эпизод с тем как эмиграция реагирует на книгу главного героя о Чернышевском, давно описал эту эстетику. Кончеев (читай — Ходасевич) в этом романе говорит, что была вот у людей икона, которую вынесли из пожара, и вот эту икону отнимают. Возмутишься, конечно!

В этом месте мне начинают говорить о посланиях, что несут в себе тексты Стругацких. Но эти послания, или как говорят messages, очень хитро работающая штука. В семидесятые и восьмидесятые годы эти послания считывались пачками даже там, где их не было. Вон, среди бардов, что ни солнышко лесное — то духовные и нравственные послания.

Сейчас в авторской песне прозелитизма уже меньше. Вовне бардовского коридора-конвенции на того, кто станет отстаивать изгиб гитары жёлтой как вершину нравственного опыта, посмотрят с брезгливым недоумением. С литературой всё пока иначе.

Тут есть лёгкий, но очень опасный вывод — надо этого пришельца объявить незрелым, недоросшим до понимания и тому подобное. Потому как мы-то доросли и созрели. Мы любим Стругацких.

Вот это я и называю "внести немного диктатуры вкуса". Но, увы, это признак слабости.

О! В комментах уже дерутся!

Извините, если кого обидел.

24 сентября 2008