Живой Журнал. Публикации 2008

История про Прилепина

Все начали обсуждать рецензию Авена на Прилепина. Это именно рецензия на Прилепина — не на роман его, а на самого Прилепина.

Мне авеновский текст был интересен, хотя и вовсе не то, чтобы нравился сам Авен. Как-то не стал Авен в моей жизни нравственным ориентиром, да и слава Богу. И вот хочется сразу сказать, что если он против колхозов, то я — за. А сказать надо иначе — что-то вроде "чума на оба ваши дома". (Как всегда, очень обидно, что у обоих есть рациональные и верные вещи).

С Прилепиным — история интересная. Надо как-нибудь написать, да всё руки не доходят. С ним интересная история, потому что он действительно признан, и не на пустом месте получил несколько премий от "Национального бестселлера", до премии "Ясная Поляна". Был бы он какой надутый издательской рекламой пузырь, стал бы я сейчас стучать по клавишам? Вот как раз в Ясной Поляне я потратил целый вечер на разговоры с ним, потому что мне был интересен этот феномен. (Не столь мне важно было, что он скажет, сколь как).

Так вот, это очень интересный персонаж, такой гламурный босяк. Это такой второй Горький: писатель из народа (хотя он не из народа, да и не босяк, да и укак мне говорили не Захар, и не Прилепин — правда тут ниже, в комментариях, он сам говорит, что именно Прилепин, всегда Прилепиным был — так что разбирайтесь сами).

С Горьким у него было много общего, помимо родного города и (может быть) псевдонимности. Ведь Горький выходил к читающей публике и как бы говорил: вот сидите вы, интеллигенты, за своими крахмальными скатертями, со стаканами в подстаканниках, а там, вдалеке, на Волге, идёт совсем иная жизнь — настоящая. И читал интеллигент эти рссказы, и дрожал подстаканник в его неизнурённой работой руке, и звенела в стакане ложечка. Вот оно — русское, нутряное.

Меж тем, Горький на самом деле давал адекватный ответ на очень специфичный спрос, спрос на ницшеанских героев, почти декадентских (мы о раннем Горьком говорим) — впрочем, об этом много раз мы говорили с Басинским, и те, кто хочет, пусть читают написанную Басинским биографию Горького. Книга эта в конце скомкана, зато в начале хорошо и подробно говорит об этом феномене.

При этом Горький, конечно, должен был сделать свою биографию — быть пекарем, официантом, бурлаком и рабочим. Так и Прилепин — бывший милиционер и при этом закончил филфак Горьковского университета, бывший НБПшник и журналист. Однако ценность этого, мне представляется это частью ошибочного мнения о том, что "писатель должен знать жизнь".

Во-первых, никто никому ничего предварительно не должен.

Во-вторых, хуй его поймёт, как нужно знать жизнь, что в ней нужно знать — вон, Пруст из комнаты не выходил, а писатель вышел неплохой. Всё по-разному, и общих правил нет.

Тут важно понять, что тебе продают в художественном тексте — сам текст, или некоторую идею — этнографическую, к примеру. Или обслуживают некоторый психологический запрос — вот телевидение в своих упырских передачах о преступлениях и катастрофах обслуживает определённый запрос. (Речь идёт не об обычных новостях, а о подборках кровавых происшествий. Сидит обыватель у своего телевизора, а пакетик "Липтона" дрожит в его чайной кружке. на экране — смерть и перекорёженое железо, а тут сухо и тепло — и это давняя традиция наслаждения контролируемой бедой).

Так вот, настоящая жизнь груба и уныла, а вот успешный, товарный рассказ о ней — совсем другой. Это как история про Оскара Уайльда, который увидел на улице нищего, отвёл его в магазин, купил костюм, и по-новой, эстетически правильно, прорезал в нём дырки.

Так и горьковские герои — такие, да не такие. С Прилепиным ещё сложнее — он вполне состоялся, да только (это мне кажется) каждая следующая его книжка слабее предыдущей. Я для себя делаю разницу между "успешнее" и "лучше". У меня другое ощущение, хотя, понятно, что мы вторгаемся в тонкую область личных ощущений.

Мне кажется, что чем дальше, тем больше я ощущаю внутренний диалог "читатель ждёт уж рифмы розы? — так нате!".

Я, в отличие от Авена, говорю об этом без тени неприязни — я, то в отличие от бывшего министра, сидел с Прилепиным за столом, нос не воротил, не кочевряжился, и другие люди там сидели, мне вполне приятные.

Но Авен, впрочем, увидел важную вещь. Это называется "заигрывание" — и оно применяется не к писателю, а к публике. Писатель только поставщик этой услуги.

Вообще с радикальным заигрывают часто. В одном детективном романе моего детства, что печатался из номера в номер в журнале "Вокруг света", был такой образ богатой девушки, что должна была записаться к маоистам, чтобы позлить папу.

Были люди, что заигрывали с простым народом, и начиналось хождение в народ, довольно комично описанное Лениным.

Были люди в обеспеченных европейских семьях, что заигрывали с коммунизмом, додумывая его.

Нет, конечно были и настоящие идейные люди, вне зависимости от социального происхождения, в чьих глазах горел огонь веры, и что шли до конца, отстреливая патроны, как говорится, до железки. Но всякому движению такого рода сопутствует куда больший по объёмам торговый поток. На два джедайских меча приходятся вагоны игрушечных детских мечей — батарейки и сменные лампочки прилагаются.

Одни хотят позлить папу, другие находят романтику, третьи — возвышаются над обывателем. Мало ли мотивов.

Но дело в другом — бомбисты очень романтичны, романтичны кожанки и белые офицеры в кино. И купившийся обыватель думает, что можно купить романтику отдельно от крови и грязи. Что нищета, которая приходит за революционным потрясением необязательна, а если что — можно пожаловаться в общество защиты потребителей. Что людей в кожанках поставят к той же стенке, куда они ставили своих романтичных коллег бомбистов.

Что сабельная атака или городская геррилья романтичны, а медленное умирание в ночь у взорванного моста не очень, как и сломанные жизни случайных жертв "Красных баррикад".

Но отчего-то Авен, говорящий в общем-то правильные вещи "вообще", мне не люб. И хочется сказать "чья бы корова мычала", да как-то это неверное возражение. Что-то другое надо возразить — потому что мне кажется, что я имею дело с ускользающим тонким веществом литературы, и вот это — трагедия — когда исчезает некоторое откровение, передающееся через слова и строчки.

В общем, жизнь, как всегда, сложнее литературы.

Извините, если кого обидел.

18 октября 2008