Живой Журнал. Публикации 2008

История про Высоцкого

Я уже говорил, что мне очень понравилось что-то говорить на тему уже отшумевшей дискуссии — как таёжный охотник Василий, завершивший одиночный лыжный пробег, посвящённый XXVI съезду КПСС, и увидевший большой портрет Путина на придорожном столбе первого поселения, встретившегося ему на пути.

Так вот про Высоцкого.

Тут непонятно одно, в отличие от Пушкина, к Высоцкому сейчас резкий спад интереса. Если к Пушкину он, этот интерес по разным причинам наращивался год от года, то к Высоцкому (по совершенно другим причинам) стремительно падает.

И большинство людей, что сейчас о нём написали в явном и неявном виде сказали, что это именно факт их биографии. Одни говорят о верности своему давнему эстетическому выбору, другие отрекаются от него.

То есть, мы имеем не массовую рефлексию на семидесятилетие Высоцкого, а некоторую рефлексию на то, печальное обстоятельство, что мы все стареем. Высоцкий как социальный фактор (с разным знаком) в этих разговорах побивает Высоцкого-поэта.

Один неглупый человек сказал мне, что Высоцкий своего рода Пимен СССР. Понятно, что человек с гитарой уж кто-кто, а не Пимен:

Сей повестью печальной заключу

Я летопись мою; с тех пор я мало

Вникал в дела мирские.

Не говоря уж о том, как писал Пушкин: «Характер Пимена не есть мое изобретение. В нем собрал я черты, пленившие меня в наших старых летописях: простодушие, умилительная кротость, нечто младенческое и вместе мудрое, усердие, можно сказать, набожное, к власти царя, данной им Богом, совершенное отсутствие суетности, пристрастия…».

Мне хорошо именно из-за моей мизантропии: я помню, как я слушал Высоцкого и даже пел (Господь хранил — не прилюдно) — я человек той самой эпохе Москвошвея.

Но и мне, помнящему шорох плёнки о бобины, непонятно, где грань, отделяющая социальную ценность от поэтики, каковы их пропорции, как работает этот механизм общественной сцепки.

Мизантропия позволяет скептически относится к общественным порывам до ностальгии включительно. А сейчас ведь что происходит: есть метод провокации: сказать "Дрянь ваш Высоцкий, и больше ничего" — и сразу же сбегутся люди, которые будут кричать: "Кто посмел обидеть нашего королька?!".

Причём среди них будут люди искренние, и не очень, умные, и опять же, люди не очень рассудительные. Довольно много будет людей, что сработают по той схеме, что описана Набоковым. Набоковский герой получает в качестве рецензий на свою книгу о критике-демократе целый ворох бессмысленных статей, и, среди прочих, отзыв Кончеева — читай — Ходасевича: «Он начал с того, что привёл картину бегства во время нашествия или землетрясения, когда спасающиеся уносят с собой всё, что успевают схватить, причем непременно кто-нибудь тащит с собой большой, в раме, портрет давно забытого родственника. «Вот таким портретом (писал Кончеев) является для русской интеллигенции и образ Чернышевского, который был стихийно, но случайно унесен в эмиграцию, вместе с другими, более нужными вещами", — и этим Кончеев объяснял stupéfaction, вызванную появлением книги Федора Константиновича ("кто-то вдруг взял и отнял портрет")».

Я виду некоторую задиристость — причём это может быть не провокация, а честная нелюбовь к Высоцкому, его эстетическое неприятие. Что ж такого? Если это сказано умно — так и надо это обдумать безо всяких соплей "Да послушайте только! Да как она посмела!".

Опять же, я наблюдаю истерические (в разной степени) признания в любви к своему прошедшему времени через вполне себе неординарную личность. На всякую блестящую строчку можно привести вовсе не блестящую, романтизации з/к — подпихнуть пример Есенина…

А вот анализа я не наблюдаю.

Видать, надо ждать, пока вымрут все люди старше 1970 года рождения.

Извините, если кого обидел.

29 января 2008