Живой Журнал. Публикации 2008

История про труды и дни

Понятие "стилизации" не имеет чётких дефиниционных рамок. Оно чаще всего определяется через пример. Прежде чем приступить к анализу текста, следующего за введением, нужно оговорить границы этого анализа. Говоря проще — любая фраза вызывает бесконечную цепочку ассоциаций. Они уникальны и субъективны.

М.Б.Гаспаров в своей книге "Литературные лейтмотивы" пишет: "Непрерывно меняющееся взаимодействие текста со средой делает каждый текст в каждый момент его бытования в обществе уникальным и неповторимым феноменом. И если осознание текста — осознание самим автором, либо непосредственным или отдаленным адресатом — невозможно без предварительно заданных конвенций, с которыми текст так или иначе соотносится, то оно также невозможно без погружения текста в текущую смысловую среду, при котором сам текст становится частицей и движущей силой этой Среды, частицей такой же изменчивой, как сама эта Среда".

Гаспаров, в частности, приводит в качестве примера эпиграмму Пушкина "За ужином объелся я" "заключившую в себе — в уникальном сочетании — целый узел биографическиих и литературных мотивов лицейского и арзамасского круга".

Таким образом, в задачу нашего анализа входит поиск коннотаций между анализируемым текстом и культурой конца 20-х с одной стороны, и с другой стороны — восприятием этой культуры автором текста. Очевидно, что знание автора о предмете неполно. Он придумывает стиль другого времени, а отправной точкой этой реконструкции стали романы Вагинова. Стиль Вагинова далёк от простых синтаксических конструкций автора текста.

Это желание следовать чужому стилю, оказывается прямого отношения к индивидуальному авторскому стилю Вагинова не имеет.

"Возникает, однако, вопрос: насколько правомерна такая внетекстовая ассоциация? Не является ли она произвольным приложением к тексту некоей частицы смысла, которой случилось оказаться в нашей памяти, но которая не имеет отношения к данному тексту как к таковому? Ответом на вопрос служит проверка тех последствий, которые внесение данной ассоциации смысловой слитности и мотивированности различных составляющих её элементов".

В своём эссе "О прекрасной ясности" Кузьмин пишет о нескольких понятиях стиля — сохранение чистоты языка; стиле индивидуальном, и: "Третье понятие о стиле, пустившее за последнее время особенно крепкие корни именно у нас в России, тесно связано со "стильностью", "Стилизацией"; впрочем, о последнем слове мы поговорим особо.

Нам кажется, что в этом случае имеется в виду особое, специальное соответствие языка с данною формою произведения в её историческом и эстетическом значении. Как в форму терцин, сонета, рондо, не укладывается любое содержание и художественный такт подсказывает нам для каждой мысли, каждого чувства подходящую форму, так ещё более в прозаических произведениях о каждом предмете, о всяком времени, эпохе, следует говорить подходящим языком. Так, язык Пушкина, продолжая сохранять безупречную чистоту русской речи, не теряя своего аромата, как-то неприметно, но явственно меняется, смотря по тому, пишет ли поэт "Пиковую даму", "Сцены из рыцарских времен" или отрывок "Цезарь путешествовал". То же мы можем сказать, и про Лескова. Это качество драгоценно и почти настоятельно необходимо художнику, не желающему ограничиться одним кругом, одним временем для своих изображений.

Этот неизбежный и законный приём (в связи с историзмом) дал повод близоруким людям смешивать его со стилизацией. Стилизация — это перенесение своего замысла в известную эпоху, облечение его в ТОЧНУЮ ЛИТЕРАТУРНУЮ ФОРМУ ДАННОГО ВРЕМЕНИ. Так, к стилизации мы отнесем "Contes drolatiques" Бальзака, "Frois contes" Флобера (но не "Саламбо", не "Св. Антония), "Le bon plaisir" Анри де Ренье, "Песнь торжествующей любви" Тургенева, легенды Лескова, "Огненного Ангела" Брюсова, но не рассказы С.Ауслендера, не "Лимонарь" Ремизова.

Действительно, эти последние авторы, желая пользоваться известными эпохами и сообразуя с этим желанием, далеки от мысли брать готовые формы, и только люди никогда не имевшие на руках старинных новелл или подлинных апокрифов, могут считать эти книги полной стилизацией. Последнюю можно было бы почесть за художественную подделку, эстетическую игру, tour de force, если бы помимо воли современные авторы не вкладывали всей своей любви к старине и своей индивидуальности в эти формы, которые НЕ СЛУЧАЙНО признали самыми подходящими для своих замыслов"…

Таким образом, приведённый ниже текст под названием "Путешествие Свистунова" не есть настоящая стилизация, а вид реакции на творчество Вагинова. И шире — вид реакции на часть петроградско-ленинградскй литературы 20-х годов.

Немотивированная интерпретация текста границ вообще не имеет. Остроумно она сымитирована О.Колесовым. Речь идёт о комментарии к сборнику "Поэты группы "ОБЕРИУ"": "А Ермаков, который "капусту из-под забора всё хряпал, хряпал и хряпал" (? 120) — разве не тот самый И.Д.Ермаков, издатель и переводчик Фрейда, чьи книги Хармс наверняка читал, — если уж а стихах о Кондратьеве (редкая фамилия! (?? 92,28) поэт, возможно, "использует фамилию художника Павла Михайловича Кондратьева (1902–1985), одного из учеников Филонова" (с. 608)? И почему в примечании к стихотворению "Шел Петров однажды в лес…" (? 125) Бергсон прокомментирован, а Петров — нет? А может быть, это В.Н.Петров (1912–1978), друг Хармса и автор известных воспоминаний о нём?".

Часто стиль комментария начинает довлетть над его автором. Например, И.П.Смирнов, по существу создавший особый язык литературоведческих статей, оказался потом побеждён им. Так, рассуждая о вляинии одного поэта на другого (мысль интересная в нашем контексте, поскольку речь идёт о влиянии одного авторского стиля на другой, выражающееся через стилизацию), он говорит о том, в какой мере один поэт влияет на другого. И.П.Смирнов замечает, что справедливо "считать некий источник онтологически релевантным для творчества младшего поэта" можно в случае, если текст-источник возникает в другом произведении "в качестве не рецепции разбираемого текста, но процесса текстопорождения".

Поэтому комментарий достаточно волен, и не претендует на вывод порядка "Крушение старого мира чувствуется в общей стилистике молодых писателей круга ОБЕРИУ (к которым, соблюдая некоторую дистанцию, примыкал Вагинов).

Задача интереснее — исследование того как происходит восприятие литературного текста, который не отделяется от материальной и общественной культуры времени. Дело не в прямой (или не вполне прямой) цитации — в конце концов вся литература современности цитатна, а в такой литературоцентрической стране, которой до недавнего времени была наша страна, отсылы к ранее написанным текстам давно стали заурядным приёмом. Единственная черта того, что называется всеми постмодернизмом, этими "всеми" исследователями и комментаторами признаётся — она заключается в использовании предшествующей литературы и прошлой (современной) культуры как контекста, от которого неотрывно произведение. В данном случае стиль представляет комбинацию цитат и ассоциаций.

А текст остаётся самостоятельным — и без ассоциативного ряда.

Как только поезд тронулся, на столе разложили газету.

На газете появились четыре помидора, варёные яйца, и варёная же курица. Баранов достал картошку в мундире и кусочек сала.

Поэт вытащил из чемоданчика маленькую баночку с солью и коврижку.

Все начали есть.

По вагону, задевая пассажиров этюдником, промчался живописец Пивоваров, а за ним пробежал проводник. Из носа проводника росли дикие косматые усы, а в руке у проводника была клеенка с кармашками для билетов.

Понемногу всё успокоилось, но поезд тут же остановился, а пассажиры кинулись докупать провизию.

— Пойдёмте сочинять стихи, — сказал поэт. — Я как раз не могу подыскать рифму к слову "завтра".

Поэт, Баранов и писатель Свистунов вышли и начали прогуливаться между путей. Один Володя остался сидеть на своём месте, опасаясь, как бы у него не украли данные на сохранение Пивоваровым двадцать рублей.

Поэт кланялся знакомым пассажирам и говорил:

— Видите ли, я думаю написать большую поэму. Она должна называться "Собиратель снов".

— Иные сны опасно видеть, особенно в гостях, — отметил Свистунов. — А я вот собираюсь написать роман. В моём романе будет жаркое лето, степь и положительный герой-служащий. Он будет рассуждать о судьбе культуры. Представляете, герой мой торчит, как пень, среди высокой травы. "Этот камень, — будет думать мой совслужащий, — говорит нам о постоянстве мира. В этом смысле камень талантлив. Структура его не имеет значения. Он образ бездарного творения, пробудившего мысль".

— Только что мы с вами видели чрево паровоза, где беснуются шатун и поршень. Подумайте, во имя чего он, этот паровоз, несёт нас через пространство? — жеманно произнёс поэт.

— Да, — ответил Свистунов, — не лучше ли природа, эти волы, пасущиеся на горизонте…

Володя всё-таки вылез из вагона и присоединился к прогуливающимся. Рядом с ними внезапно появился Пивоваров и заинтересованно спросил:

— Вы опять о кризисе романа? — и тут же унёсся по направлению к паровозу.

Стоянка кончилась, и люди полезли на подножки, стукаясь головами о жёлтые флажки в руках проводников.

— Душно-то как… — сказал Баранов.

— Давайте пойдём в тамбур и откроем там дверь, ведущую на волю, — предложил поэт.

Так и сделали.

— А теперь будем рассматривать степь, свесив ноги! — приказал поэт.

Сам он достал книжечку и записал в неё такое стихотворение:

Через некоторое время в тамбур вошла проводница, возмутилась, но скоро остыла и начала курить, пуская дым над сидящим Барановым.

Поезд шёл медленно, и Баранов различал отдельные стебельки травы. Километровые столбы Баранов тоже различал, но они пугали его непонятностью цифр.

Незнакомый Баранову человек прикурил у проводницы и, сев за спиной Баранова, стал пускать дым Баранову в ухо.

Проводница ушла. Поезд совсем замедлил ход, и тогда человек произнёс:

— А знаете что? Здесь путь делает петлю, и если вы дадите мне рубль, я могу вон там купить арбуз и успею вернуться.

Баранов вытащил бумажку, и человек с папиросой спрятал её в карман пиджака. Потом он ловко спрыгнул с подножки и исчез из жизни Баранова навсегда.

К вечеру Володя и Баранов настрогали щепок и растопили кипятильник. Проводница высунулась из своего закутка и попросила оставить ей немного воды — помыть голову. За это Володя разжился у проводницы кренделем.

Стали пить чай. К компании подсел старичок, стриженая девица и какой-то человек в железнодорожной фуражке.

Поезд пронёсся мимо моста, на котором, в маленькой будочке, стоял совсем иной человек. На голове у человека была белая кепка, а на плече висела винтовка. Человек на мосту не думал о Баранове, Володе, Свистунове или о других пассажирах поезда, и не занимала его мысль, как уберечь их от вредительства, а думал он о том, как бы скорее выпить водочки. Мысль эта сгустилась вокруг белой кепки и была подхвачена воздушным потоком от локомотива. Она догнала вагон, проникла внутрь и равномерно распределилась между всеми участниками чаепития. Так у всех возникло желание выпить водочки.

Человек в железнодорожной фуражке исчез на время, и, вернувшись, принёс две бутылки водочки, одну бутылку достал Пивоваров, и ещё бутылка оказалась в портфеле у Баранова. Сорвав пробочку и разлив живительную влагу по железнодорожным стаканам, поэт спрятал бутылку под лавку. Володя заметил, что он очень боится, что к ночи водочки не хватит…

К столу внезапно подсел солдат в мохнатой шинели.

— Я боец Особенных войск, — сказал он. — Давайте я расскажу вам про это.

Постепенно в купе начал приходить неизвестный никому из присутствовавших народ. Пришли трое — хромой, косой и лысый. Лысый принёс гитару с бантом. Они сели с краю и тут же закурили.

— Вы читали у Горького, — спросил Свистунов. — Там, где он говорит, что гитара — инструмент парикмахеров?

Троица сразу же обиделась и ушла к соседям, оставив на полу три папиросы "Дели" с характерно прикушенными мундштуками. От соседей ещё долго доносилось рыдание гитары и нестройное трёхголосое пение: "Счастья не-е-ет у меня, ади-и-ин крест на гру-у-уди…"

— Я вам сыграю, — предложил Баранов. Он достал из портфеля чёрный футляр. В футляре лежала дудочка. Баранов приладил к дудочке несколько необходимых частей и вложил мундштук дудочки в рот.

Однако в этот самый момент живописец Пивоваров привел на огонёк двух женщин — проводницу Иру и Наталью Николаевну. Проводница Ира сразу же положила ногу на ногу, а Наталья Николаевна была рыжая. Обе были очень молоды и слушали Пивоварова, открыв рот, а Пивоваров между тем подливал себе водочки. Когда писатель Свистунов захотел рассказать план своего нового романа, Пивоваров строго сказал ему: "Ты — царь. Живи один".

И Свистунов пошёл в другой вагон. Там он поймал за пуговицу пиджака грузина, который сел не на свой поезд, и начал рассказывать ему печальную историю своей жизни.

— Я — Свистунов, — говорил он. — А они… Представляете, как они переделали мою фамилию?!

Грузин отбивался и мычал.

В это время Ира и Наталья Николаевна уже изрядно наклюкались. Иру Пивоваров увел блевать в тамбур, а Наталью Николаевну посадил на отдельный стульчик поэт и стал читать ей стихи, поминутно проверяя, на месте ли находятся колени Натальи Николаевны. Наталья Николаевна склонила голову ему на плечо и стала вспоминать своего покойного мужа, бывшего офицером Генерального штаба.

Разбудила всех Ирочка. От её громкого крика пассажиры проснулись и стали прощупывать свои бумажники сквозь ткань брюк.

На Ирочке не было лица, а через незастёгнутую форменную рубашку был виден белый лифчик.

— Он там висит… Там висит, язык вылез, синий весь… — кричала Ирочка.

Все пошли за Ирочкой к туалету. В мокром туалете, согнув ноги, висел писатель Свистунов.

— Н-да, — сказал Баранов, и все закивали.

Расталкивая присутствующих, к висящему Свистунову пролез боец Особенных войск. Перочинным ножиком он обрезал верёвку и посадил согнутого Свистунова на толчок.

— Странгуляционная борозда чёткая. Так. — боец Особенных войск поднял голову. — Теперь, граждане, каждый скажет мне свои установочные данные. Вы кто? — он ткнул пальцем в Баранова.

— Я — Баранов, — сказал Баранов.

— Хорошо. А вы? — он показал пальцем на Володю.

— Я — Розанов.

Когда всех записали, Свистунова положили в тамбуре.

Вернувшись на своё место, Баранов сказал поэту:

— Вот и нет человека.

— А вы знаете какую-нибудь молитву по усопшим? — спросил поэт у попутчиков.

— Я только читал про морскую молитву. Она кончается словами "Да будет тело предано морю", — вклинился на бегу в разговор проносившийся по проходу Пивоваров.

— Морская тут не подходит, — со знанием дела отметил Баранов.

Когда поезд снова встал в степи, они вынесли Свистунова на курган у полотна и выкопали там круглую яму.

— Приступим к обряду прощания, — сказал боец Особенных войск.

Ирочка заплакала.

Прибежал живописец Пивоваров и встал, выпятив живот.

Из соседнего вагона пришёл человек, как оказалось, знакомый Свистунова. Он произнёс речь. Какой-то проводник принёс палку с хитрым железнодорожным значком на конце. Её воткнули по ошибке в ногах покойника, и кинулись догонять поезд, набиравший скорость.

Лишь один грузин замешкался, нашаривая что-то в грязной луже.

Рассевшись по своим местам, пассажиры стали смотреть друг на друга.

— Надо помянуть, что ли, — наконец произнёс проводник, который принёс железнодорожную палку на могилу. Люди загалдели, а, загалдев, шумно согласились. Водочки уже не осталось, но нашёлся самогон.

Выпили за знакомство и за прекрасные глаза Ирочки.

Ирочка застеснялась и скоро с Барановым ушла к себе в закуток, чтобы посмотреть вместе с ним схему пассажирских сообщений.

Через некоторое время за столом остался один Володя. На душе у Володи было нехорошо — в нём жил несостоявшийся звук барановской дудочки, план свистуновского романа и поэма сновидений. Он снова вынул четвертушку серой бумаги и написал: "…И когда они обернулись, домов и шуб не оказалось".

сентябрь 1990

__________________________________________

История про рабочее

[1] Свистунов — одна из повестей Вагинова называется "Похождения Свистонова". Примечание заключается в следующем: В сентябре 1990 года автор прокомментировал настоящий текст так: “Однажды в Крыму я познакомился с митьками. Сидя под абрикосовым деревом, митьки читали книжки. Один из них, волосатый молодой человек по имени Гавриил, показал мне одну из них:

— Читал?

— Нет, — честно сознался я.

— А я читал, и оттого гораздо выше тебя, — сказал молодой человек и удалился. Книга же была — "Повести" Константина Вагинова.

На следующий день, сидя в придорожных судакских кустах, я начал читать её и остолбенел. Мне открывалась неизвестная литература неглавных писателей, этих писателей можно было любить, у этих писателей можно было учиться”.

[2] Коврижки — пряничные изделия, отличающиеся от штучных пряников крупными размерами. Коврижки обычно представляют собой большой выпеченный пласт с начинкой и украшениями или без них, который в уже готовом виде разрезают на куски. (Р.П.Контис, П.С.Мархель. Домашнее приготовление тортов, пирожных, печенья пряников и пирогов. М.: Пищепромиздат, 1959, С. 321).

[3] Художник Пивоваров — реальное лицо, один из моих крымских знакомых.

[4] Стихи, написанные поэтом в поезде:

В свою очередь, “Завтра, завтра, не сегодня…” является явной реминисценцией известной немецкой пословицы — Morgen, morgen nur nicht heute — sagen alle faulen Leute. Кстати, отец Вагинова — немецкой крови — как и многие немцы, находившиеся к началу Первой мировой войны на государственной службе, подал прошение об изменении фамилии Вагенгейм на Вагинов. Прошение было изменено. Ср. изменение названия столицы: Петербург — Петроград. Со стилем этого города, выразившимся во многих искусствах и о его связях с античностью см. в интересном докладе Кнаббе — Материалы группы демографической истории Института всемирной истории 1996 (рукопись).

[5] Ср. традицию называть героев произведений своим именем — Веничка (“Москва-Петушки”), Эдичка (Это я, Эдичка). Если Пушкин стремится отметить “разность между Онегиным и мной”, то в современной литературе все происходит наоборот.

[6] Тема цены обязательно отсылает читателя к собственному опыту, собственной системе координат. В середине девяностых годов читатель неминуемо соотносит стоимость проезда в московском метрополитене (Пять копеек за несколько десятилетий, 1500 рублей в феврале 1996 года, затем 2000 рублей, затем 2 новых деноминированных рубля) с обыгрвающемся в произведении шестидесятника пятачком, т. е. 0,05 рубля. Надо отметить, что чаще всего это отрицательное воздействие. Комическое воздействие, которое вызывает в тексте цена в ином масштабе цен, нежели масштаб цен, современный ценам читателя, плохо соотносится с трагизмом или печалью героев (и далеко не всегда предполагается автором).

[7] "Собиратель снов" — незаконченный роман Вагинова. Вообще, тема сбора, коллекционирования чрезвычайно важна для эстетики двадцатых годов. Именно коллекционеры (обращающиеся к прошлому) были особенно уязвимы с этических и эстетических позиций нового мира. Что, в конечном итоге и подтвердила очередность массовых репрессий. Но перечисление, отчасти и коллекционное, есть ещё и черта литературного стиля. Так, во время экспериментов с романной формой, в текст включалась и коллекция ресторанных меню, вывесок и тому подобное, а не только перечисление ризоматически-несвязанных ситуаций. Коллекция ситуаций перечисляется как в музейном каталоге.

[8] Глубокомысленность здесь порождает иронию. Ср. “О явлениях и существованиях” № 1: “Художник Микель Анжело садится на груду кирпичей и, подперев голову руками, начинает думать”, И далее по тексту. (Д.Хармс. Соб. соч. в 2-х томах, т.2, С. 61). Такая философская глубокомысленность, вовсе необязательно ироническая, характерна и для других текстов ОБЭРИУ.

[9] Профессиональные термины, газетно-деловая лексика несут в себе гораздо больше информации о времени, чем можно было ожидать. Так, офицер в лексике того времени — это офицер именно царской армии, или же — белогвардеец, или офицер иностранной (буржуазной) армии. Это слово находится в стилистической оппозиции к командиру, т. е. начальствующему составу Красной армии. Аналогично противопоставление солдат — боец. К слову сказать, обычные в нашем понимании воинские звания появились в СССР лишь в середине тридцатых годов, а некоторые — лишь в 1940 г. До этого времени общество пользовалось названиями должностей — комвзвода, начштабарм, военврач первого ранга. Большая Советская Энциклопедия (2-е изд., т. 10, С. 399), пишет по этому поводу: “ В СССР генеральские и адмиральские звания высшего командного состава Советской Армии и Военно-Морского Флота были введны указом президиума Верховного Совета СССР от 7 мая 1940… Г. в армиях капиталистичеких стран являлись и являются представителями государства, враждебного народу, и призваны защищать интересы эксплуататорских классов. В силу этого Г. царской армии были ненавистны народу, ибо они были в лагере его врагов. Г. Советской Армии и адмиралы Советского Военно-Морского Флдота — полновластные руководители, облеченные доверием социалистического государства; они служат народу и защищают его интересы”.

[10] Из стихотворения Бориса Пастернака “Поездка”:

[11] Речь поэта выспренна, и одновременно бессодержательна — как речь человека, говорящего вырванными из контекста поэтическими цитатами.

[12] Отсыл к стихотворению Д.Хармса "Случай на железной дороге". - “оградил семью волами”. Д.Хармс. Соб. соч. в 2-х томах, т.1, С. 121.

[13] Кризис романа — тема чрезвычайно популярная в 20–30 годы. Это тема бесчисленных дискуссий и в настоящее время. Вообще говоря, это временной инвариант. Любая тема разговора на втором шаге может быть сведена к кризису романа. Однако именно в разговорах советской литературы двадцатых годов она наиболее интересна, кризис формы совпадает с открытиями в её поиске.

[14] См. примеч. выше.

[15] Кажется, что проводница здесь, вместо проводника — явный анахронизм. Именно проводник, а не женщина-проводница характерна для поездов такого времени.

[16] Тема цены. См. примеч. к двадцати рублям, данным Пивоваровым.

[17] Стриженая — здесь не просто характеристика стрижки, а указание на социальное поведение.

[18] Вредительство, как обстоятельство жизни. Не крушение, а именно вредительство. Человек в кепке с винтовкой оберегает железную дорогу от непоименованного врага. “Вредительство” здесь явление, а не конкретные люди, это явление разлито в воздухе так же, как и желание выпить водочки. Тема вредительства одна из важнейших в искусстве того времени. Характерно устойчивое словосочетание “форменное вредительство”, и т. д. И это именно терминология, стиль “довоенного времени”.

[19] Уменьшительно-ласкательное “водочки” связано со стилистикой разговора в стране, где имя водки наделено особым смыслом. Оно редко произносится полностью, заменяется эвфемизмом — подобно тому, как во многих языках сакральное имя не пишется прямо во многих древних и современных языках. Имя сакрального предмета, а таким, без сомнения, на протяжении последних четырёхсот лет на Руси является алкоголь, употребляется именно так. Поэтому персонажи собираются выпить именно “водочки”.

[20] Николай Чуковский в воспоминаниях о Вагинове пишет: “Пил он умеренно, выпив, становился ещё милее, но имел одну странность, известную всем его друзьям: любил прятать недопитые бутылки с вином за шторы или под стол. У него всегда был страх, что вина не хватит до конца пиршества. В одном из его стихотворений так и сказано:

(Николай Чуковский. Литературные воспоминания. М. 1989, С. 195).

[21] Солдат в мохнатой шинели соотносится со стариком в потёртой шинели, вообще с темой шинели, неистощимой в русской литературе. Мохната шинель именно потому что она солдатская, качество шинельного сукна оценивается именно качеством валки, валкостью. Кстати, солдат воспринимается солдатом именно интеллигентами, едущими в поезде, сам же себя он называет “бойцом”, причём не специальных войск, что было бы современно автору, а “Особенных”. Ср. “Части особого назначения”, “Соловецкий лагерь особого назначения” и т. д.

[22] См примеч. о воинских званиях.

[23] Три персонажа объединены по принципу увечья, ненормального отсутствия чего-нибудь. Они вне нормы, и одновременно они вполне обыденны, неудивительны при встрече, скажем, на улице. Тем самым, они несут в себе черты легкого, “нормального” абсурда.

[24] Образ гитары особенная черта быта того времени. Это не бардовская гитара, а гитара Присыпкина. Она тоже оппозиционна государственной идеологии, но, так сказать, справа, а не слева.

[25] Папиросы — характерный знак. “Папиросы “Дели” с характерно надкушенными мундштуками упоминаются в фильме “Место встречи изменить нельзя” в качестве детали описания места происшествия.

[26] Собственно, известный романс XIX века.

[27] Ирочка — соседка митьков по Крыму. Приехала из Ташкента.

[28] Наталья Александровна — моя школьная учительница физики (я мстителен). Но, хотя персонаж обладает чертами школьной учительницы, его имя и отчество неминуемо ассоциируются у читателя с Натальей Николаевной Гончаровой, см., кстати, следующее примечание.

[29] “Ты царь: живи один” Пушкинское стихотворение “Поэту”, написанное 7 июля 1830 и напечатанное в 1831-ом. Пушкин, Соб. соч. в десяти томах… М. 1949, т. III С. 157.

[30] Ср. у Пушкина: “Ко мне забредшего соседа, /Поймав нежданно за полу/Душу трагедией в углу. (Пушкин А.С. “Евгений Онегин” 4,XXXV СС в 10 т, т. 5 С.91).

[31] Это, разумеется, офицер старого генерального штаба. Этот офицер Генерального штаба мог спокойно умереть в своей постели, однако говорить о нём, признаваться в таком родстве в двадцатые годы было небезопасно.

[32] Речь Ирочки неупорядочена, совершенно непонятно, что (или кто) висит.

[33] Установочные данные, понятие делового юридического языка неслучайно, точно так же, как и звание Бойца Особенных войск.

[34] Мать автора Евгения Константиновна Розанова иногда сожалела, что в паспорте он записан Березиным, однако и она, и сам автор справедливо считали, что не человек красит место, а… и. т. д.

[35] Это неточная цитата из повести Джека Лондона "Морской волк": “Я помню только часть похоронной службы, сказал я. — Она гласит: “И тело да будет предано морю”. Мод взглянула на меня удивлённо и негодующе. Но передо мною воскресла сцена, свидетелем которой я был когда-то, и это воспоминание властно побуждало меня отдать последний долг Волку Ларсену именно так, как он отдал его в тот памятный день своему помощнику”. Джек Лондон. М. 1984, С.282. Надо сказать, что эта фраза является одним из главных мотивов повести “Морской волк” и подводит итог ницшеанскому спору героев. Смерть аутсайдера возвращает все на свои места. Коллективный образ жизни побеждает.

[36] Яма, которую роют мертвому Свистунову именно яма, а не могила (Ср. “Не рой другому яму”), она круглая, а не прямоугольная. Это ещё больший абсурд, чем железнодорожный значок, используемый вместо креста или пирамидки со звездой.

[37] Ср. у Н. П. Смирнова: “Вскоре после конца второй мировой войны улицы были очищены от похоронных процессий: что покойника предают земле не дело общества. Нам опять понадобится Мавзолей Ленина, но в ином истолковании, чем то, которое было дано ему раньше: умершего нельзя, с точки зрения тоталитарной культуры умерщвлять ещё раз. Тело умершего — неважно, позитивен он или негативен (у контргуманной культуры есть ценности, превосходящие положительность и отрицательность), исчезает, не будучи похороненным: молодогвардейцев в романе Фадеева казнят, сбрасывая в шахту, Грацианский у Леонова уходит из жизни, утопившись в проруби. Каверин посвятил незахороненному телу целый роман — в “Двух капитанах”)1938-44) речь идёт о поисках бренных останков арктической экспедиции. Хармс дистанцировался от соцреалистического окружения, сделав мотив пропавшего (украденного) трупа комичным (“Старуха”, 1939)”. (И.П.Смирнов. Соцреализм — антропологическое измерение. Новое литературное обозрение, № 15 (1995) С. 37.).

[38] Движение Пивоварова наконец прекращается.

[39] Опять цитата из стихотворения Д.Хармса "Случай на железной дороге".

А грузин

перегнувшись под горою

шарил пальцами в грязи.

См. примеч, к “волы на горизонте”.

[40] Цитата из "Апокалипсиса нашего времени" (La divina commedia) Розанова: "С лязгом, скрипом, визгом опускается над Русскою историею железный занавес.

— Представление окончено.

Публика встала.

— Пора одевать шубы и возвращаться домой.

Оглянулись.

Но ни шуб, не домов не оказалось".

(В. Розанов. Сочинения, Л.:, Васильевский остров — 1990. С. 512)

_{Сообщите, пожалуйста, об обнаруженных ошибках и опечатках.}

Извините, если кого обидел.

26 декабря 2008