One Two Three Four. «Битлз» в ритме времени

105

Двадцать третьего августа 1967 года Брайан Эпстайн заглянул на студию, где второй день записывали «Your Mother Should Know»[690]. Через четыре дня его не стало. Битлы надеялись посетить его похороны в Ливерпуле двумя днями позднее, но родные Брайана попросили их держаться подальше — опасались излишней шумихи.

Спустя неделю, вечером 5 сентября, битлы собрались в студии на Эбби-роуд, решительно настроенные продолжить запись «Magical Mystery Tour». Настроение царило мрачное. «Сессия в тот день выдалась какая-то бледная, — вспоминал Джефф Эмерик. — Мы не могли сосредоточиться, все думали о Брайане».

Взяв акустическую гитару, Джон принялся исполнять новую песню. «I am he as you are he as you are me and we are all together»[691], — начал он.

Джефф Эмерик не понял, о чем это вообще: «Все недоумевали. Мелодия состояла в основном из двух нот, а слова так и вовсе звучали бессмысленные».

Отдельные куски текста казались откровенным бредом. Когда Джон пропел «pornographic priestess» и «let your knickers down»[692], Джордж Мартин обернулся к Эмерику и спросил: «Что он там сейчас спел?»

Наконец Джон закончил. Повисла тишина. Джон поднял взгляд на кабинку, ожидая реакции Джорджа Мартина. «Эта песня называется «I’m the Walrus», — сказал он. — Ну что скажешь?»

Мартин не находил слов, но его замешательство вскоре уступило место раздражению: «Знаешь, Джон, если честно, у меня всего один вопрос: по-твоему, что мне с этой херней делать?»

Зазвучали нервные смешки. Правда, Эмерик заметил, что Джону «вовсе не смешно».

Написать бессмысленную песню «I am the Walrus» Джона побудило письмо, полученное в конце августа от Стивена Бейли[693], пятнадцатилетнего школьника из «Куорри-Бэнк», той самой школы, где раньше учился Джон. Бейли писал, что учитель английского ставит им на уроках песни «Битлз» и просить анализировать и интерпретировать текст.

Пит Шоттон вспоминает, что Джон читал письмо, подвывая от смеха: родная школа сперва объявила его полным неудачником, а теперь включает его творения в школьную программу. Шоттон заметил, что Джон углядел в этом вызов. «Представив, как учитель литературы из «Куорри-Бэнк» с важным видом рассуждает о текстах Леннона — Маккартни, Джон, охваченный приступом вдохновения, принялся выдумывать самые нелепые образы и выражения».

Подыскивая дурацкие рифмы, Джон вспомнил о детской считалке: «Пит, у нас в «Куорри-Бэнк» была такая песенка про «глаз дохлой собаки»…»

Пит задумался и припомнил:

В 1950-е[695] различные версии этой считалки распевали все английские дети. В 1959-м Иона и Питер Опи включили ее в книгу «Фольклор и язык школьников»[696] вместе с множеством региональных вариантов. В Манчестере заварной крем делал «плюх-плюх», а пирог начинялся птичьими потрохами; в Форест-оф-Дин вместо крема были «парша и гной», а пирог — из «зеленых соплей»; наименее аппетитным получался пирог в Ипсвиче: его пекли из козявок и подавали с вареными слизнями и глазом мертвяка.

Услышав, как Пит ее декламирует, Джон пришел в восторг. «Точно! — сказал он и потянулся за ручкой. — Фантастика!» Он старательно записал: «Желтый крем из гноя» — и тут же принялся добавлять куски из других детских текстов. «Он вспомнил о манной каше, которой нас пичкали в детстве, и о сардинках-пильчардах, которые мы частенько скармливали котам. «Semolina pilchard climbing up the Eiffel Tower…»[697] — напел Джон, обрадованно записывая строчку». Ему явно доставляла удовольствие мысль о том, как учителя потратят время, пытаясь докопаться до скрытого смысла. «Пусть мудаки вот с этим и разбираются», — сказал Джон.

Потом песня профильтровалась сквозь детское увлечение Джона безумным миром Льюиса Кэрролла и особенно его поэмой «Морж и Плотник», которую Алисе рассказывает Труляля в книге «Алиса в Зазеркалье». За веселеньким ритмом скрывается история двух утонченных психопатов в духе Ганнибала Лектера. Начинается она с того, что Морж зазывает толпу юных устриц на прогулку по берегу с плотником. Но стоит им дойти до места, как:

Морж и Плотник тут же меняют тему, восхваляя Устриц и обращая внимание на чудесный пейзаж. Морж, расчувствовавшись, говорит:

Это, как однажды высказался психолог Пауль Шильдер[698], «поразительно жестокая» поэма. И эта жестокость, прикрытая нелепицей, явно нашла отклик в душе Джона.

Джон не ошибся: получившуюся мешанину слов действительно подвергли всестороннему анализу, прямо как «Алису в Стране чудес». Какого она толка?

Антикапиталистическая («pigs in a sty»)?[699] Антиакадемическая («expert texperts»)?[700] Или антибюрократическая («corporation T-shirt»)?[701] В ней можно увидеть все что угодно. «Я писал наобум, а-ля Дилан, говоря не то, что имел в виду, но создавая видимость чего-то, в чем можно увидеть смысл. Славно поиграл», — годами позже признавался Джон. Весь текст, добавил он, был написан под влиянием ЛСД.

То, что Джон намеренно изгнал из песни всякий смысл, никак не сдержало потока интерпретаций. Да и как бы это помогло? Некоторые усматривают в песне нападки на полицию (воображая, будто «пильчард» — это детектив-сержант Пилчер, который преследовал Джона и чья фамилия созвучна этой самой сардине), тогда как другие видят в ней защиту культуры наркотиков. Пассаж с «I-am-he-as-he»[702] интерпретировали одновременно как сатирические нападки на западную религию и как пылкую ее защиту. Для Джона Гульда, биографа группы, Морж — это «мощный символ презрения Джона к «Битлз» как идеализированному образу кумиров молодежи». Иэн Макдональд, считавший песню пиком творчества Леннона, думал, что в ней «автор крушит общественные институты, это тирада в духе «будь ты проклята, Англия», критика образования, искусства, культуры, закона, порядка, классовой системы, религии и даже самого смысла». Друг Джона, актер Виктор Спинетти, думал, что это вообще зашифрованный протест против семейной жизни.

Некоторые даже предъявляли права на главную роль в истории. «Я был Человеком-Яйцом, — писал в своей автобиографии собутыльник Джона, Эрик Бёрдон из группы The Animals. — Или, как называли меня некоторые приятели, Яйцами. Прозвище пристало ко мне после одного загула с подружкой. Ее звали Сильвия, она была с Ямайки. Как-то рано утром я готовил завтрак на кухне. Голый, в одних носках. Сильвия подкралась ко мне и раздавила у меня под носом капсулу амилнитрата. Когда пары дали мне по шарам, я сполз на пол, а она взяла с кухонной стойки яйцо и разбила его мне на живот. Белок с желтком пролились на член, и Сильвия взяла его в рот. Стала показывать мне один ямайский фокус за другим. Эту историю я рассказал Джону на вечеринке в Мэйфере. Там были какие-то блондинки и маленькая азиаточка. Девчонки явно были на все согласны. Пока мы к ним примерялись, Джон глянул на меня поверх своих круглых очочков, сползших на кончик крючковатого носа, и со смехом сказал: «Ну, Человек-Яйцо, не робей»».

Впоследствии Эрик Бёрдон стал жертвой превратностей истории, ну или, по крайней мере, самих историков: многие исказили его роль, так что фокусы с яйцами показывали не ему, а он демонстрировал их сам.

Песней «I am the Walrus» Джон гордился особенно: «Эта песня так набита всякой всячиной, что в ней можно разбираться лет сто». Вроде и хвастовство, но прошло полвека, а слова Джона подтверждаются, то есть он уже наполовину прав. Впрочем, со временем он решил, что ошибся, взяв на себя роль Кэрроллова Моржа. «Позднее я вернулся к песне, пересмотрел ее и понял, что Морж-то — плохой, а хороший — Плотник. Я подумал: «Черт, не того выбрал»». И когда дело дошло до сочинения песни о себе любимом, «Glass Onion», он втиснул в нее строчку: «Here’s another clue for you all — the Walrus was Paul»[703]. Однако читатель из Джона был так себе, ведь в оригинальной поэме выбирать было не из кого: и Морж, и Плотник заманивают устриц к себе на ужин, а потом без тени сожаления их съедают.

«Ну и что мне, по-твоему, с этой херней делать?» Как ответить на вопрос Мартина, Джон не знал; не знали и остальные. Они еще не отошли после смерти Эпстайна. Перед началом сессии Ринго чуть не плакал, да и сам Джон был в подавленном состоянии. Джордж как будто поднялся над «здесь и сейчас». «Тело мистера Эпстайна, может, и ушло, — заявил он, — но его дух по-прежнему с нами». Пол не в первый раз проявил прагматизм: «По-моему, надо продолжать».

«Как сейчас помню выражение опустошенности на лицах всех четверых, когда они играли «I am the Walrus», — вспоминал Джефф Эмерик. — Это одно из самых печальных воспоминаний за все время, что я провел с битлами».

Джон сказал Мартину и Эмерику, что его голос должен звучать как будто бы с Луны. Они растерялись. Эмерик начал возиться с усилками, искажая звук, заставляя голос Джона звучать одновременно резче и невесомее. «Я понятия не имел, как звучит голос человека на Луне — или что там вообще Джон себе вообразил, — но, как обычно, обсуждать с ним это было бесполезно». На следующий день Джон попросил добавить фоном случайные звуки из радиоэфира. Джордж Мартин закатил глаза.

© GAB Archive/Redferns

Туда же до кучи включают обрывки диалога из «Короля Лира», фразу «Everybody’s got one, everybody’s got one», декламируемую Mike Sammes Singers[704], и детскую дразнилку: «Oompah, oompah, stick it up your jumper».

Это и все, и ничего одновременно. По словам Джорджа Мартина, оно рождается из «организованного хаоса», или, как и поэма Кольриджа «Кубла-хан»[705], неким образом выходит за пределы интерпретаций и граничит с возвышенным.