Твоя реальность — тебе решать

Глава 21. Один вечер. Тим.

Для чего действительно нужна смелость,

так это для искренности.

Майкл Джексон

Но проводить только до подъезда не получилось. Лера открыла подъездную дверь, прислушалась и закрыла.

— Придется ждать. Опять сосед буянит. Не хочу схлопотать, как в прошлый раз, — сказала она удрученно.

Тимка вызвался проводить до двери. К подъезду с двух сторон подступали густые кусты сирени, и потому парень не заметил, как улыбнулась девочка. Поднявшись на четвертый этаж, она быстро открыла дверь и пихнула в квартиру парня.

— Ма! Тащи аптечку! — закричала она с порога.

— Ты где ходишь? Скоро бабуля придет, и считай, поели! — крикнули в ответ откуда-то из глубины квартиры.

— Ма! Аптечку неси, пока я его держу!

Под потолком вспыхнул свет, и Тим даже зажмурился, а потом инстинктивно шарахнулся назад. Прямо перед ним, разглядывая с любопытством непрошенного гостя, сидела немецкая овчарка. Смотрела и даже не гавкала. Лера тут же потрепала ее по голове.

— Кого держишь? Ты опять поранилась? Лерка, эта рукопашка до добра не доведет, — и перед Тимкой появилась такая же маленькая, как Лера, худенькая девушка в коротеньких шортиках и майке на узких бретельках. На голове замотано полотенце, а в руках белая коробка с красным крестом на крышке. Она была удивительно похожа на Леру, только глаза серые, а не медово-карие. Эта девушка так не ожидала увидеть у себя в прихожей парня под два метра, что замерла, не договорив, и уставилась на Тимку. Уваров попытался улыбнуться, но ранка запеклась и ужасно болела.

— Здрасте, — только и смог сказать он.

— Здрасте, — ответила девушка и перевела глаза на Леру.

— Ма, это Тимофей, он учится в моей школе в десятом. Ко мне пристали какие-то дебилы, а он заступился, но понес потери, — объяснила девочка и посмотрела на Тимку, — чего стоишь? Разувайся, проходи.

Тимка что-то засопел, но две малышки практически силком втащили парня в квартиру, отвели в большую комнату, которая судя по всему служила гостиной и кабинетом одновременно. Большой угловой диван с широкими деревянными подлокотниками, на правом громоздился ноутбук, около него лежал фотоаппарат и какой-то планшет. Напротив дивана крохотная светлая горочка. А рядом с диваном стеллаж с книгами до потолка в тон горочке, отгораживающий спальное место, так как комната была проходной.

Малышка постарше попыталась сама оказать помощь парню, но, кажется, плохо переносила вид крови.

— Ой, ну чего ты возишься, ма? — возмутилась малышка помладше и отобрала у девушки и ватный диск, и перекись.

— Слушай, это неудобно... — попытался возразить Тимка и даже поднялся, но Лера ткнула его в плечо, усаживая обратно на диван.

— Неудобно спать на потолке и шубу в трусы заправлять, — сказала она.

— Валерия! — тут же возмутилась девушка.

— Не лезь под руку. И мы хотим есть! Ма! Скоро девять, рискуем остаться голодными на ночь! — командовала школьница.

— Тебе-то что? Тебе разрешать поесть, ты растущий организм, а мне вот… — сетовала девушка.

— Мам, ну так разогревай всё, направляй на стол. Мы сейчас придем, — ответила Лера, и девушка ушла на кухню (там загремела посуда), а Тимка сидел, вытаращив на девочку глаза.

— Это… Это твоя мама? — спросил он удивленно.

— Ну а кто?

— Да ей на вид…

— Сиди и молчи. Знаю, что она выглядит как девчонка. Ей даже пиво без паспорта не продают, — хихикнула Лера.

— Я думал «ма» это сокращенно от Маши, Мани, Марины…

— Не… Ее Ксения зовут. Ксения Николаевна.

Тимка молчал. В принципе сложно говорить, когда кто-то с твоими губами какие-то манипуляции проводит, но молчал он не потому, что Лера отмокала схватившуюся корку примочками. Девочка стояла так близко, что ее дыхание порой касалось его щеки, и она с таким сосредоточенным видом смотрела на Тимкину припухшую из-за удара нижнюю губу, что ему хотелось улыбаться. А улыбаться было больно. Поэтому оставалось смеяться одними глазами. Лера, видать, заметила пристальный взгляд парня, вскинула глаза, отвела руку с примочкой — смутилась. Отвернулась к аптечке.

— Смазать хорошо бы, — тихо сказала она.

— Ерунда, и так заживет, — ответил Тим.

— Но…

— И ты вроде как поужинать пригласила…

— Просто поесть!

— Хорошо, просто поесть вечером. Хотя думал, что этот прием пищи называется ужином…

— С мамой!

— И с мамой тоже. Один черт, не хочу есть что бы там ни было с привкусом мази.

Лера уставилась на него, потом захлопнула крышку аптечки.

— Ладно, пошли ужинать, — сказала Лера и направилась на кухню.

— Ага! — обрадовался Уваров, следуя за ней. — Это всё-таки ужин! При свечах?

— Я врежу!

Тимке было смешно, но смеяться было больно.

Пока оказывалась первая помощь, мама Леры успела и стол накрыть, и переодеться. Но даже в свободной кофте и штанах она не выглядела на свой возраст. Из-за разбитой губы Тимофей не мог есть быстро, зато барышни, сидящие по обе руки от него, уплетали так, будто боялись опоздать. Окно распахнули, посуду помыли, протерли, убрали в шкафчик, со стола ликвидировали следы поздней трапезы.

— Вы не спешите, Тимофей. Ешьте спокойно, — проговорила мама-малышка.

— У нас бабуля категорически против таких поздних ужинов. После восьми только моло́чка, и то какой-нибудь крохотный йогурт, чтоб не дай Бог не отложился где-нибудь, — усмехнулась Лера.

— Она на работе? Так поздно…, — заметил Тим.

— Не, у нее репетиции перед отчётником. Она на танец живота ходит, видимо, еще тренируется.

— Танец живота? — удивился парень.

— Ну… у них группа возрастная, так что, да. Восточные танцы, — ответила Лера.

Мама Леры еще о чем-то спрашивала, но Тим мог отвечать лишь коротко, «да» и «нет». Он помешивал чай в кружке и оглядывался. Сразу было понятно, что в этой квартире жили лишь женщины. Женщины трех поколений. Над столом висела семейная фотография: женщина лет сорока сидит рядом с седовласым мужчиной об руку, а за их спиной две малышки — мама и дочка, похожие на сестер.

— Это дедушка, — сказала Лера, и парень перевел на нее глаза.

Обе малышки смотрели на портрет с какой-то грустью, но тут в комнате заиграл мобильник, и Ксения Николаевна, извинившись, выскочила из кухни. В комнате раздался ее веселый голос:

— Да, снимки готовы. Уже отправила…

А Тим обратно посмотрел на портрет.

— Дедушка умер.

Парень даже вздрогнул.

— Как? — невольно вырвалось у него.

— Прошлым летом. От ковида. Сгорел в считанные дни. Не успели спасти, — отвечала Лера короткими фразами.

— Ты… Я… прости… — только и смог сказать Уваров.

Девочка пожала плечами.

— Ты не спрашивал. Я сама сказала. За что извиняться?

Тим молчал. Что говорить в подобных случаях, он не знал. Вернее, знал, но… Ему казалось, что бы он ни сказал сейчас, всё будет пустым и бессмысленным. Стоит ли тогда говорить?

На кухню опять прибежала мама-малышка, загремела противнем из духовки, а Тимка засобирался домой. Ксения Николаевна всполошилась, отрезала от огромного пирога добрую треть, сунула в контейнер и протянула Тимофею, который уже обувался.

— Дома чай попьете с семьей, — сказала она и, невзирая на сопротивление парня, сунула пластиковую коробку ему в сумку.

— Спасибо, — ответил Тим.

Собака вздохнула и положила ему под ноги поводок. Уваров усмехнулся, охнул: он напрочь забыл, что губа треснута.

— Идем, Граф, идем! — сказала девочка и погладила собаку по голове, потом глянула на Тимку. — Подождешь пару минут, я только переоденусь?

Она действительно быстро переоделась, подхватила поводок. Граф в нетерпении стоял, едва не уткнувшись носом в дверь.

— Сейчас, сейчас, иду! — приговаривала Лера, обуваясь, но как назло опять сбился следок, и девочка завозилась с кроссовкой. Тим взял поводок, прицепил к ошейнику, еще раз попрощался с мамой-малышкой и вышел вместе с собакой из квартиры. Он сразу стал спускаться по лестнице и потому не услышал разговор матери и дочери:

— Видала? — спросила Ксения Николаевна. — А ведь никого к себе не подпускает обычно.

Лера фыркнула:

— Вот когда тебе приспичит, тоже не до политеса будет! Он, наверно, долго терпел.

— Ну не скажи! Хороший мальчик.

— Ну еще бы! Такой ласковый, преданный! Самый лучший!

Мать вытаращила на дочь глаза.

— Ласковый? — переспросила она недоуменно.

— Конечно! Я только сяду, он подходит, кладет голову на колени…

— На чьи колени? — и в голосе женщины Лера услышала тревожные нотки, подняла на мать глаза. Та глядела так, будто впервые видела, и глаза размером с пятак.

— В смысле? На мои. На чьи еще? — проговорила девочка.

Мать как-то странно вздохнула и посмотрела на дверь, за которой скрылись Тим и Граф.

— И давно ты позволяешь мальчикам класть голову себе на колени? — тихо поинтересовалась она.

Лера вспыхнула:

— Что???

— Ну, ты сама сказала…

И тут Лера захохотала. Мать, не мигая, смотрела на нее, не понимая.

— Ма! Ты кого хорошим мальчиком назвала?

— Кого, кого… Тимофея, конечно.

— А я Графа!

Серые глаза моргнули, и в следующую секунду женщина захохотала.

— А я-то… Ой, а я-то думаю… голову кладет…

Лера поцеловала смеющуюся мать в щеку и выскочила из квартиры.

Тимку с Графом искать не пришлось. Радостный ласковый мальчик шустро спустился с четвертого этажа, но не увидев хозяйку, сел у подъезда. Тимка испытывал искреннее уважение к собакам, поэтому не стал тянуть, звать или уговаривать. Присел перед псом на корточки, погладил по голове. Попросил лапу, но Граф вздохнул и отвернулся к подъезду, откуда должна была выскочить любимая хозяйка.

— Умница какая! — проговорил Уваров и погладил пса по голове.

Лера вылетела во двор пулей, Тимка даже вскочил на ноги, решив, что за ней те самые буйные соседи мчатся. А девочка хохотала, и парень залюбовался. До этого Лера почти не улыбалась. Усмехалась иной раз, а чтоб вот так хохотать — так это вообще впервые.

— Прикинь, говорим о собаке, потом ма мне выдает, типа, хороший мальчик. Ну, ясен пень, хороший! Я ей, ну да, типа, ласковый, преданный, еще что-то там. А! Говорю: «Голову кладет на колени». А она на меня глаза вот такие вытаращила: «Валерия, с каких пор, ты мальчикам разрешаешь голову класть на колени?». Я стою, не втупляю… потом дошло: «хороший мальчик» — это она о тебе сказала, а не о собаке. Вот умора! Нарочно не придумать!

Тимка смеяться не мог, даже улыбался с грехом пополам. Шел рядом, всё так же держа поводок. Граф весело трусил и вел ребят в обход школы, в сторону старого парка.

— Значит, твоей маме я понравился? — только и спросил он.

Лера, казалось, даже задохнулась на миг. Тим глянул на нее. Покраснела.

— Она просто сказала, что хороший мальчик, — попыталась оправдаться девочка.

Уваров вздохнул:

— Зато теперь Ксения Николаевна будет знать, с кем ты гуляешь. Хорошо.

Лера поджала губы, хмыкнула:

— Уваров…

— Я помню свою фамилию. Это фамилия моего родного отца. Он погиб, когда я под стол пешком ходил. И его я не помню. Меня вырастил батя, Дашкин отец. И вся моя семья Фроловы, кроме меня. Когда получал паспорт, мог изменить фамилию, но батя сказал, что тогда о моем отце не останется даже имени и памяти, а ведь он был героем: вынес детей из горящего дома, вернулся в дом, а балки рухнули… Сказал, что именно поэтому не стал усыновлять меня после свадьбы с мамой. У нас дома даже награда висит, которую моему отцу дали посмертно. Поэтому… поэтому если ты хочешь сказать что-то колкое, зови по имени, как хочешь склоняй! Но фамилию…

Он просто шел, следом за собакой, и на свою спутницу не смотрел. А та глядела на него во все глаза и даже забыла, что именно хотела сказать. В эту самую секунду ей вдруг показалось, что эту историю Тимофей никому не рассказывал. Может и говорил об отце-пожарном, но не так. Не теми словами. Не теми эмоциями. И она не знала, что ответить на эту искренность.

— А у меня… нет отца, — почему-то сказала она, и сама испугалась этой откровенности.

Тимка вскинул на нее глаза.

— Ну…

— Да нет, конечно, он есть. Но кто он, как зовут, чем занимается, я не знаю. Мама не говорит… А сейчас мне даже не очень-то интересно. Так что моя фамилия — это фамилия деда. Он меня воспитал. Ты ведь понял уже, ма меня рано родила…

— Ну, не в двенадцать же? Ей на вид лет восемнадцать!

— Ей тридцать один. Осенью тридцать два будет.

— А тебе? Нестеров, сказал, что ты маленькая…

Лера скривилась:

— Не поминай к ночи! Мне в марте четырнадцать исполнилось.

— В смысле четырнадцать?

— В прямом. А тебе сколько?

— Семнадцать в сентябре будет.

Они обошли школу и повернули к ручью, в сторону старого парка. Граф весело трусил впереди, не забывая оставлять метки на столбах и деревьях. Солнце уже коснулось крыши многоэтажного комплекса на западе. Ветер трепал волосы Леры, ерошил вихор Тимофея, но было тепло совсем по-летнему. Ребята вышли к парку, когда Тим вновь нарушил тишину. Он помнит свое детство до появления в их с мамой жизни Алексея Фролова. Но у него, как бы там ни было, был отец. Была память. Были фотографии, видеозаписи. Есть что посмотреть, к чему прикоснуться. В жизни Леры же…

— А ты не думала о своем отце? Неинтересно? — спросил Тим.

Девочка посмотрела на него, удивилась.

— Если скажу, что нет, то совру. Думаю, он даже не в курсе, что есть я.

— В смысле? — Тимка даже шаг замедлил.

— Ну… переспали… разбежались… а тут бац — ребенок. Ну, бывает же…

У Тимки было железобетонное понимание семьи, брака, детей. Такое — познакомились, переспали, разбежались, ребенок — в его сознании не укладывалось. Карина… Карина была ошибкой, глупой местью. Тимке не было шестнадцати, но он четко понимал, что от такого способа общения могли появиться дети, поэтому соблюдал все меры предосторожности. Здесь же… Хотя, если подумать, коль мать была совсем девчонкой, может, и отец тоже был школьником?

— Я бы не хотел так…

— Да уж. Когда полный комплект, веселее, — согласилась Лера, но Тимка покачал головой.

— Ты не поняла. Это же… ребенок. Человек! Что значит «не знает о ребенке»? Это же не вещь в автобусе забыть! Это… Не знаю, что получилось у твоих родителей, но, если бы такое случилось со мной, я бы хотел знать, что где-то есть мой ребенок.

Лера молчала. Тимка даже испугался. Она шла, спрятав от ветра нос в высоком вороте толстовки, и смотрела под ноги, сунув руки в карманы. Челка закрывала лицо, Тим видел лишь уши. Днем в мочках красовались довольно длинные сережки с крестом, сейчас украшений не было. Шла и думала о чем-то своем. О чем-то невеселом. Уваров вздохнул.

— Извини, — только и сказал он.

Лера улыбнулась на это. Она не оглянулась на парня, но он увидел, как дрогнули губы, как появилась на левой щеке ямочка. Миленькая такая ямочка. Почему он увидел ее только сейчас?

— Не бери в голову! Всё ок! — бодро сказала она. Слишком бодро. Слишком весело. Слишком фальшиво. Но Тим промолчал. Обычно он балагурил и хохмил, но здесь… И дело даже не в треснутой губе. Дело в этой девчонке-драчунье с короткой стрижкой и миленькой ямочкой на левой щеке. Всё дело в ней.

У Тимки зазвонил телефон. Он будто очнулся: время десятый час, а до дома еще три дня лесом, два дня полем, и остаток пути на собачьих упряжках…

— Мы тебя проводим, — предложила Лера.

Тимка кивнул, и они повернули на запад. Шли по тротуару навстречу заходящему солнцу и молчали. Каждый думал о своем: Тим о Лере, Лера о Тиме. Думали, но боялись даже себе до конца в этом признаться.

Прошли еще два квартала, Тим придержал Графа и протянул поводок своей спутнице.

— Мне прямо, а тебе направо, — и парень махнул рукой в том направлении: далеко впереди виднелся угол магазина, где он покупал леденец.

— Я могу…

— Мне так спокойней будет. Или давай всё же провожу…

— Еще чего! Тут идти-то!

Уваров кивнул, перевесил сумку на правое плечо.

— Ну… пока, — сказал он и погладил Графа.

— Пока, — ответила Лера.

Она смотрела на него, а он на нее. И оба даже не двинулись с места.

— Иди, — махнул рукой Тимка.

— А ты чего не идешь?

Тим вздохнул, присел перед Графом на корточки, погладил и шепнул что-то на ухо. Пес завилял хвостом, коротко гавкнул и потрусил в сторону дома. Лера пыталась придержать его, да куда там! Тимка усмехнулся.

— Граф, стой! Стой тебе говорят!

Но пес упрямо вел хозяйку домой и назад не оглядывался. Девочка так и не оглянулась, и Тимка зашагал в сторону дома.

Мама вышла в прихожую из кухни на звук брошенных на полку ключей. Сын сидел на танкетке, вытянув длинные ноги, закрыв глаза. Елена Николаевна всполошилась:

— Тимоша, ты чего?

Парень открыл глаза, попытался улыбнулся, но тут же взялся за губу.

— А с губой что? Сынок!

— Прикинь, шел, загадал желание, бац — губа треснула! Намёк понят. Придется всего добиваться самому.

— А если серьезно?

— А если серьезно, то у тебя странные выпускники.

— Тим, ты можешь всё нормально объяснить? Что с губой? При чем тут мои выпускники?

— Могу, но рот не очень открывается. Вернее, очень не открывается. Андрея Зуева помнишь?

У женщины взлетели брови:

— Андрюшка?

Тимка скривился и хмыкнул:

— Андрюшка…

— А ты его откуда знаешь?

— Не важно… Он просил передать тебе поклон. Так и сказал: «Передай своей матушке поклон от меня, она поймет». Что за поклон? Челобитной при нем не было! И не проси!

Елена Николаевна оживилась, помогла сыну стащить толстовку через голову, чтобы не задеть многострадальную губу.

— Да было дело… Сказала ему в классе седьмом, дескать, потом спасибо скажешь, да в ножки поклонишься за то, что сейчас не разрешаю лениться… Ну, в общем, так и получилось. На выпускном и, правда, поклонился. Мы с ним в ВК переписывались года два назад. Голову бреет…

— Нагиев, блин…

— Нет, на Нагиева он не похож.

— Ну, Бондарчук.

— Ну ты еще Моргенштерна сюда приплети! — ляпнула мать.

У Тимки даже глаза открылись, а брови взлетели.

— Елена Николаевна, вы меня удивляете своими познаниями в модных тенденциях…

Но мать передернуло. Тимка засмеялся, схватился за губу.

— Ну так что там с этим Зуевым?

— Айтишник он. При чем такой… весьма известный.

— Ну не знаю, не знаю. Значит, не очень-то известный, — проговорил Тим и достал из сумки контейнер с пирогом, протянул матери. А сам пошлепал в сторону ванной. Мама — за ним. Тимка стаскивал с себя майку, мама принялась помогать.

— А пирог откуда? — спросила она удивленно.

— Ну точно не от твоего айтишника! Передала одна замечательная семья, где меня накормили ужином. Всё. Будьте добры освободить помещение для омовения вашего ребенка.

— О, Боже! — вздохнула мама с улыбкой и ушла на кухню.

Когда она заглянет к сыну в комнату, чтобы позвать на чай, то увидит его спящим прямо поверх одеяла.

— Вырубился, — проговорила она и вышла. Вернулась уже с одеялом и укрыла выросшего ребенка, а потом присела осторожно на край кровати и, едва касаясь разбитой губы, нанесла мазь. Тимка что-то проворчал. Мать улыбнулась, поцеловала в щеку.

— Надо же… колючий уже, — вырвалось у нее.

А ребенок спокойно и крепко спал.