Твоя реальность — тебе решать

Глава 24. Один вечер. Ник.

Когда пятилетнему ребенку больно,

он поднимает шум на весь свет.

В десять лет он тихо всхлипывает.

А когда вам исполняется лет пятнадцать,

вы привыкаете зажимать себе рот руками,

чтобы никто не слышал ни звука,

и кричите безмолвно.

Вы истекаете кровью, но этого никто не видит.

Вы привыкаете к отравленным плодам,

растущим на дереве вашей боли.

Стивен Кинг. «Ярость»

Никита возвращался домой в приподнятом настроении. На тренировку не нужно (парень всё никак не мог привыкнуть к тому, что у него есть свободное время вечером), значит, можно хорошо подготовиться к завтрашней контрольной по математике. Огорчало одно: нога опять заныла.

Он открыл дверь:

— Мам… — позвал Ник и смолк, уставившись на мужские отполированные ботинки. — Пап?

Подросток обрадовался, но вдруг услышал разговор, доносящийся из гостиной:

— А о сыне ты подумал? — спрашивала мама, едва сдерживая слезы.

— Он уже взрослый. Поймет, — устало, словно в сотый раз, отвечал отец.

— Взрослый?

— Ему уже семнадцать. Что ты опять завелась?

— Я завелась? Я завелась?? Тебе уже полтинник! Полтинник! Седина в бороду — бес в ребро?

— Алиса! Может, хватит уже? Сколько можно?!

— А что ты мне рот закрываешь? Это не я разрушила нашу семью!

— Ну вот, началось…

— А что? Правда глаза колет? Стыдно-то как! Нашел себе шлюху молодую!

— Алиса! — голос отца прогремел в пустой комнате.

— Я лучшие годы своей жизни отдала тебе…

— Успокойся! Мы всё это уже выяснили в суде! Забыла? Мы уже сошлись на том, что я козёл, моральный урод и предатель! Что тебе еще нужно? Квартира твоя! Я на нее не претендую…

— Еще бы ты на нее претендовал!

— Никите с обучением помогу, а остальное сама! Привыкла на мои деньги…

И в этот момент раздался щелчок — мать отвесила отцу пощечину.

Они ругались в гостиной, и взрослый ребенок не видел своих родителей, но в то же время он прекрасно их представлял. Вот отец потирает идеально выбритую правую щеку, потому что мама — левша и, следовательно, ударила по правой. Она стоит, опять ссутулившись, чувствуя себя старой и ненужной. И ей обидно. И больно. Больней, чем отцу сейчас. У отца болит щека, у матери — сердце. А еще она не понимает, как можно разлюбить. Как он смог разлюбить, и почему у нее не получается это сделать? Странно, ведь у отца получилось…

Он уйдет, а она останется и будет плакать. И Никита (как там Настенька сказала? «Завтрашний мужчина»?) не мог ее успокоить. Не знал как… Не умел. И в пустой квартире, где теперь даже некому смотреть телевизор, будет тихо. Слышны будут лишь всхлипы мамы, иногда прерываемые словом «о, Господи». Лет пять назад Никите казалось, что это не мама плачет, а тишина пустой квартиры. И даже через наушники будет слышен этот скорбный плач по умершей любви. И Никита уже повернулся к двери, чтоб уйти подальше отсюда — неважно куда, лишь бы не быть здесь, — как из гостиной вышел отец, выкатывая за собой большой чемодан. Вышел и, увидев сына, замер. А за его спиной в пустой просторной комнате осталась плачущая жена. И ее плач царапал душу парню.

— Привет, — сказал отец, растерявшись, и опустил руку. — Ты чего не на тренировке?

— Она вечером, — только и смог ответить подросток.

— А, ясно. Как учеба?

— А ты куда?

Отец оглянулся на чемодан, подкатил к себе и не то улыбнулся, не то ухмыльнулся.

— Ну… мне нужно уехать, — ответил мужчина.

— Куда? Ты же уже не ездишь в командировки? — вновь спросил ребенок.

— Понимаешь… Мама тебе всё объяснит.

И тогда мальчик, на глазах которого рушилась семья, мальчик, который не умел успокоить мать, взорвался:

— Мама? Опять валишь всё на нее?

Отец опешил, уставился на Никиту.

— Да как ты с отцом…

— Да ты не мужик!

— Никита!

— Что? Сам заварил эту кашу, а расхлебывать ее заставляешь? А она опять антидепрессанты будет пить! Хорош, что сказать!

— Закрой рот! — побагровев, рявкнул отец и шагнул к сыну.

— С чего вдруг? Как ты сказал: «Никита уже взрослый, поймет»? Только мне ни хрена непонятно!

— Сынок! — крикнула мама, стоящая за плечом отца. Она выскочила из комнаты, услышав крики.

— Нашел себе поблядушку, так и скажи! — не унимался ребенок.

— Заткнись! — загремел отец на всю квартиру.

— С хрена ли? Это ж не я семью бросаю!

И тогда отец ударил. Ударил кулаком по лицу. Парень отшатнулся, заваливаясь назад, приложился лопатками о ребристый рисунок двери. Скулу свело. А в узкой прихожей разыгрывалась драма. Мама бросилась на отца с кулаками и колотила его, что-то крича, но Никита не мог уловить смысл этих слов. Отец кричал и обувался. Чемодан бился о стены, отскакивая от людей, которые его пинали. Мама оттолкнула Никиту от двери, открыла ее и вытолкнула за порог мужа. Тот возмущался и что-то говорил, но женщина захлопнула перед его носом дверь и закрылась на все замки и даже на щеколду. Стояла, тяжело дыша, и боялась повернуться к ребенку. Никита видел, как дрожат женские плечи, как побелили пальцы, сжимающие ручку двери. Своя боль казалась несущественной, незначительной, никчемной. Парень шагнул к маме. Положил большие ладони на плечи и потянул к себе.

— Мам, — позвал он тихо.

Женщина судорожно всхлипнула, поддалась и ткнулась лицом в широкую грудь сына, обняла его и зарыдала. Ник склонялся к ней, целовал в висок, где у самых корней волос опять показалась седина, гладил по спине.

— Успокойся, мам, успокойся, — только и выговорил он, но женщина плакала безутешно.

Никита сидел на кухне, прижимая к припухшей скуле примочку с бадягой. Мама крутилась, накрывая на стол, и сын следил за ней взглядом. Когда она оглядывалась на него, он улыбался, и мама улыбалась в ответ.

— Ты проводил Нику домой? — вдруг спросила она.

— Угу, кстати, ты хорошо знаешь ее маму, — вспомнил Ник, радуясь, что нашлась тема для разговора.

— Да? И кто она?

— Аксёнова Лариса.

— Да ты что? Ну надо же! Хотя, чего там… городок-то маленький. Все всех знают, — ответила со вздохом мама, подошла к сыну и отвела его руку от лица. — Хороший синяк будет. И чего ты с ним сцепился?

Никита помрачнел. Объяснять матери, что отец поступает, как трус, Ник не мог. Мальчик прекрасно понимал: мама лишь отвлеклась от своей боли, но не забыла о ней. Одна неосторожная фраза — и мама заплачет вновь. Чем старше сын становился, тем больнее было смотреть на эти слезы. Но откладывать разговор на потом не хотелось. Уж лучше сразу разобраться.

— У него кто-то есть? — осторожно спросил Ник.

У мамы сразу опустились плечи, а около рта пролегли глубокие морщины. Она вздохнула и отвела глаза. Рассказывать о романе мужа не хотелось. Изменял он, а стыдно было ей.

— Да, — только и выдохнула она и села рядом.

— Давно?

Мать неуверенно пожала плечами:

— Да кто же знает?

Но в ее жестах, в том, как она отворачивалась от сына, Нику виделась ложь. Оберегательная ложь. Дескать, меньше знаешь — крепче спишь. Но расспросить маму обо всем, язык не поворачивался. Успокоилась немного — и ладно!

Елена Николаевна открыла дверь и сразу заметила припухшую скулу.

— Никита! Ты с кем подраться успел? — спросила она, глядя на то, как он разувается. Тим на ее голос выскочил из комнаты.

— Подрался? Опять? — воскликнул тот.

У Елены Николаевны в то же мгновение взлетели брови.

— В каком смысле «опять»? — не поняла она.

Тим тормознул рядом с другом, бросил взгляд на него.

«Ну ты дебил!» — прочитал в синих глазах одноклассника.

— Э… Ну…

— Не берите в голову, Елена Николаевна. Это так… не вовремя сказанное слово, — ответил Никита.

Классный руководитель переводила взгляд с одного на другого и молчала.

— Так всё-таки? — не унималась она.

Ник вздохнул:

— Как бы сказать… Короче, есть производственные травмы, а есть семейные…

Женщина охнула и тут же прикрыла рот ладошкой, быстро взяла себя в руки. Махнула рукой в сторону комнаты, дескать, чего говорить, давайте решать дела.

Учитель внимательно объясняла поставленную перед ними задачу. Речь шла о презентации к Дню русской словесности, который традиционно отмечался 6 июня, в день рождения Александра Сергеевича Пушкина. Ник слушал внимательно, радуясь, что может отвлечься. Тимка сопел рядом, иногда поглядывал на друга, переживая за него. Егоров же делал вид, что не замечает этого страдальчески жалостливого взгляда. А потом Тим засобирался на тренировку. Ник будто и не обратил на это внимания. Сидел слушал, что-то периодически чиркал ручкой на листе и на Уварова не смотрел.

Тимка, уже разогревшись, увидел друга в спортшколе и нахмурился. Ворчал, как старый дед, гнал, но Никита уперся бараном.

— Да не кипишуй! Я только спросить о наших дисциплинах на тридцать первое, да поглядеть на тренировку. Не парься, бегать не буду. Так, на турнике хочу повисеть, — оправдывался он.

И Тимка сдался. Махнул рукой, дескать, делай что хочешь!

Но повисеть не получилось. Иваныч был непреклонен. Хоть бы орал! Когда он орал, воспитанники понимали, как действовать, но в тот момент, когда он говорил лысиной, не поднимая глаз от своих бумаг, мальчишки и девчонки трусили.

— Уваров будет прыгать в высоту, — бросил тренер как подачку.

Парни уставились на лысину. У Ника вмиг пересохло горло, даже слово вымолвить не мог. Тимка, побелевший прямо на глазах, ожил быстрее.

— Иван Иванович… — начал он, но тот его перебил:

— У тебя хорошие результаты…

— Да какие на хрен хорошие? Я то прыгаю, то нет! — попытался оправдаться Тим.

— Значит, придется прыгнуть! На кону честь города!

— Иван Иванович! — вскричал подросток, потом толкнул друга в плечо. — Ты-то какого молчишь?

Но Ник молчал, и тогда тренер поднял на него глаза. Посмотрел, а в глазах была досада.

— А что он скажет? Считай, этот год у тебя баскетбольный, — проворчал он и вновь склонился к бумагам. — Свободны! Оба!

И Егоров развернулся и вышел. Тим за ним.

— Лажа какая-то. Не бери в голову! До тридцать первого еще до хрена времени! Он поорет, да перестанет, — уговаривал он, следуя за другом.

Никита остановился и повернулся к Тимке. Тот уставился на него.

— Иваныч прав. И ты это знаешь. Возвращайся в зал, не зли его, — ответил Ник.

— Ты…

— Что там будет до тридцать первого, ни я, ни ты не знаем. Стопудово, он тысячу раз всё передумал. Поставил тебя…

— Охренел? И что? Я поеду? Поеду без тебя? — кипел Тимка.

Ник попытался улыбнуться. Проклятая скула заныла.

— Значит, поедешь. Поедешь без меня.

— Ник… — и столько отчаяния было в этом слове, что Егоров больше не в силах стоять рядом, развернулся и бросился по коридору в сторону выхода. Тим едва не последовал за ним.

— Уваров! Какого хрена ты творишь? Марш в зал! — раздалось грозное в спину, и парень, скрипнув зубами, повиновался.

А Ник шел по улицам любимого города, а в голове царил хаос. Не давала покоя фраза отца, что все вопросы с мамой он решил в суде. Неужели разошлись? Вот правда разошлись? И даже им с Катей ничего не сказали? Катя уже два месяца дома не была, с того самого времени, как пошла на повышении. Ник любил сестренку, хотя раньше, бывало, ему от нее доставалось. Разница почти в десять лет была весьма существенной.

Катя переехала в Питер сразу после поступления в университет. Домой наведывалась редко и будто из-под палки. Приедет, отбудет положенное время и бегом назад. На пятом курсе ее взяли в весьма солидную компанию, и она там так и осталась. Первое время снимала квартиру, а потом родители купили ей однокомнатную. Машину купила уже сама, на свои заработанные. Как-то раз приезжала со своим парнем, тату-мастером. Высокий, с хвостиком, затянутый во всё черное. Раньше Никита думал, что все матера татуировок расписаны, как холсты живописи. Но у Андрея была лишь одна татушка: Уроборос на плече. Ник смотрел на змею в виде восьмерки, кусающую себя за хвост, и креп в решении сделать татуировку. Они с Тимкой решили на окончание школы сделать тату, даже выбрали рисунок. До окончания остался один год. Последний год в школе. Впереди ЕГЭ и поступление. И еще неизвестно, сколько будет бюджетных мест на выбранную специальность. А если совсем не будет? Что тогда?

Но парень тряхнул головой. Поднялся к себе на этаж, открыл дверь квартиры. Тишина. Из полумрака гостиной в коридор падает свет от маминой лампы. Никита замер и прислушался. Тихо. Очень тихо. Но вот раздался шелест переворачиваемой страницы.

«Читает. Опять читает. Ну и ладно. Пусть так. Пусть читает, не плачет же»,— подумал Ник и бесшумно разулся. Потом очень осторожно прошел в свою комнату и прикрыл дверь. Он сел за стол, включил компьютер, достал справочник ЕГЭ по профильной математике. Но тут вжикнул телефон.

«Как дела?» — выскочило на сером фоне сообщение в вастап.

— Ника, — с улыбкой выдохнул Никита и настрочил ответ:

«Всё ок. Как мама?»

«Всё ок. Вспоминала твою маму. Говорит, что она была самой веселой в классе».

Никита хмыкнул:

— Веселая… Куда это ушло?

Но написал другое:

«Моя про твою ничего не сказала».

«Ну… они не были подругами».

«А я ходил на треню».

«Угораешь? УБЬЮ!» — и рядом страшные рожицы, обещающие возмездие.

Ник улыбнулся.

«Да ладно тебе! Я ж ходил, а не тренился. Одно хреново: Тимка поедет вместо меня на соревнования».

«В смысле?»

«В прямом. Меня исключили из списка кандидатов на соревнования».

Ник смотрел в темный экран телефона, но Ника молчала. А потом вдруг экран сменился, перед глазами появилась фотография девочки, и телефон завибрировал в руке. Ник кашлянул в кулак и нажал на зеленую трубочку.

— Да, — сказал он, а голос дрогнул.

— Алло? — отозвалась девочка на другом конце.

— Я слышу тебя.

— Я… тоже слышу. Ты… как?

Парень глядел в окно, где-то там напротив сидит Ника и тоже смотрит в окно, и тоже волнуется, слыша голос Ника.

«Переживает, поэтому перезвонила»,— обволокло сердце радостью.

— Норм.

— Ты… Очень расстроился?

Ник вздохнул, поднялся, одернул портьеру, сел на стол, крутанулся и опустил ноги на подоконник. Теперь он хорошо видел окно Никиной комнаты.

— Тимка разозлился сильней, — ответил парень.

Вероника вздохнула. Что сказать в таком случае она не знала.

— А ты чем занята? — спросил Никита.

— Хотела поиграть, но указательные пальцы еще плохо слушаются. Звонила Егору, он сказал не истязать себя.

— А уроки уже сделала?

— Ну, меня от них освободили.

— Не понял…

— Сейчас на меня и Леру работает дневник. Настенька гоняет хвостатых, да и остальные учителя тоже. Бабки на этой неделе не будет, так что…

— Какой бабки?

— Ну, физички старой.

— А. Нет, у нас другая. А эта вела как-то…

— Да ей еще в прошлом веке было пора на пенсию.

— Точняк! Хорошо сказано!

— Это не я, Лера придумала. Бабка вредная. Катька пришла накрашенная, так та ей за это «два» воткнула. Ну, понятно, что Катька только на «три» знает, но за мейкап «два»? Мне ставит «пять» только после разговора с мамой.

— У тебя с физикой проблемы?

— Да нет. Но на «пять» я точно не знаю. Мама с ней поговорила, потом стала передавать подарки. Появились пятерки. Но, если честно, противно это… Поэтому я стала заниматься, чтоб перед ребятами не было стыдно.

— Ясно. А ты… ты сможешь пойти погулять?

— Сейчас?

— Угу.

— Подожди, я спрошу. Повиси…

Раздался скрежет: видать, Ника положила телефон на стол. Ник ждал. Завтра контрольная, но он успеет подготовиться. Ника права: учителей осаждают те, кому что-то подтянуть нужно. И им не до отличников. У Ника же с успеваемостью всё окей!

— Можно! — вдруг выдохнула Вероника.

— Одевайся. Я сейчас зайду.

— Давай.

Рука в руке. И дорога знакомая через скейтпарк к фонтанам. Посидели на площади. Встретили знакомых, но тусоваться не остались. У выхода с площади встретили Арта Рыжова. Он сам подошел, поздоровался, и Ник протянул ему руку. Артём даже смутился, но руку пожал. Спросил у Ники о здоровье. Та отшутилась, и ребята распрощались. Повернули к проспекту, оттуда вышли к набережной.

Ее обустройство закончили только в прошлом году, и люди потянулись сюда посидеть над темно-бордовой торфяной водой, полюбоваться пейзажем. А вид открывался просто великолепный! Летом противоположный берег утопал в густой зелени деревьев, за которыми простирался частный сектор с домами-замками и садами. Сейчас он казался припорошенным снегом, и оттуда летели лепестки цветущих яблонь, груш, слив, вишен. Невесомый весенний снег кружил над водой и опадал, не достигнув другого берега.

— Ух ты! — выдохнула Ника.

— Угу, — согласился Ник.

Девочка вбежала на мост, парень шел следом. Она говорила что-то восторженное и красивое, и Никиту, наконец-то, начала отпускать тоска. Отошли в тень ругающиеся родители, равнодушная лысина Иваныча, встревоженный и раздосадованный Тим — всё отодвинулось назад, словно заволоклось тленом прошлого, будто это всё не сейчас случилось, не сегодня, а давно. Да так давно, что и не вспомнить. Сейчас же в центре вселенной была эта девчонка с рыжими косами, которая время от времени заглядывала в глаза, и Ник, когда ловил ее взгляд, улыбался. И на душе было хорошо.

— Давай спустимся на тот берег. Смотри сколько там яблонь! Сфоткаешь меня? — спросила Ника.

Егоров, видя блеск ее глаз, улыбку полуоткрытых губ, готов был и на большее, чем просто перейти мост. Он кивнул, и Ника довольная и счастливая побежала вниз по лестнице.

Ребята шли вдоль берега. Слева река, справа дома за высокими заборами. Они подошли к утопающей в цвету раскидистой яблони-дички, растущей у забора какого-то дома. Вероника дотянулась до ветки, наклонила к себе, вдохнула сладостный аромат, зажмурившись от удовольствия.

— Обалдеть! — только и сказала девочка.

Ник, стоящий рядом, любовался ею. В рыжих косах было уже достаточно цветочного снега. И хотелось убирать по лепесточку, долго, чтобы чувствовать девичье присутствие. А еще ужасно хотелось поцеловать! Вот просто до невозможности! Он отломил веточку с несколькими кисточками цветов, поднес девочке. Ника взяла и вскинула на парня глаза.

«Сейчас»,— толкнуло его под лопатку.

Ник наклонился и коснулся губ губами. Легко, нежно, едва ощутимо.

Девочка от неожиданности поддалась назад, но парень не дал ей сбежать, обняв за талию. Лицо Ники в то же мгновение покраснело. Она смотрела в его пронзительно-синие глаза, не мигая. Сердце в груди отбивало чечетку. Никита потянул Веронику к себе, и она шагнула, робко, несмело, но шагнула ему навстречу, и даже руки положила ему на руки чуть выше локтя. Ник улыбнулся и наклонился вновь, Ника вдохнула, боясь дышать, и вдруг рядом с таким грохотом стукнула дверца автомобиля, что подростки от неожиданности вздрогнули и выглянули из-за своего укрытия. За их яблоней припарковалась машина, которая в первый миг Нику показалась знакомой. Из автомобиля с пассажирского сидения с большим трудом выбиралась беременная молодая женщина. Размер живота говорил о скорых родах.

— Саша! Ну сколько раз говорить, не хлопай так дверцей! — сказала она с досадой.

— Ну что ты опять начинаешь! — ответил мужчина, и Ник замер.

Он не видел мужчину, потому что тот что-то выгружал из багажника, но голос… Но вот выгрузка была закончена, багажник закрыт, и парень увидел своего отца. Тот нес в одной руке пакеты из «Пятёрочки», а второй катил тот самый чемодан. Это был не просто чемодан. Он был из комплекта. Когда-то давно всем членам семьи был куплен такой вот чемодан. Чтоб вместе путешествовать. Чтоб со стороны смотрелось красиво. Чтоб люди оглядывались, когда Егоровы проходили бы с этими чемоданами мимо.

Никогда. Они ни разу не ездили вчетвером. Отец всегда работал. Он не мог. С детьми ездила мама. Мама и двое детей с красивыми дорогими чемоданами глубокого сапфирового оттенка. С яркой серебристой оторочкой края. С серебристыми ручками. Очень стильно, очень красиво.

И вот сейчас этот чемодан был здесь. И отцова машина тоже. И он сам. Обвешанный кулями, уставший, целующий чужую женщину в висок, чтоб та не сердилась. Ей нельзя сердиться. Она беременна. От него беременна.

И тут отец поднял глаза. Он мгновенно узнал сына, который стоял у яблони-дички и обнимал незнакомую высокую девочку. Узнал и опешил. Растерялся. Замер. Отодвинулся от чужой женщины, а та возилась с замком в калитке и ничего не видела. Она даже что-то говорила, но ни отец, ни сын не слышали ее.

— Саша, что ты замер? Я еле хожу! Давай уже быстрее! — потребовала она и вошла в калитку.

— Да, да! Конечно, конечно. Иду, заинька, — на автоматизме пролепетал отец и отвел глаза.

Ник видел, как он вошел и закрыл за собой калитку. Услышал, как провернулся ключ в замке, а двинуться не мог.

— Ник, — тихо позвала Вероника.

Парень посмотрел на нее и вдруг выпустил из рук. Даже шагнул назад. Ника оглянулась на закрытую калитку, потом посмотрела на бледного Ника и взяла его за руку.

— Ого! Ни фига себе времени! Давай домой, а то меня больше не отпустят, — глянув на часы, сказала она и потащила Егорова за собой обратно к мосту. Никита шел за ней, кое-как переставляя вдруг ставшие тяжелыми ноги...

Он долго будет вертеться без сна. Даже вылезет в кухне на балкон, вытащит отцовы сигареты и выкурит одну. Будет ежиться и дрожать от холода, но так и простоит в одних боксерах, потому что запах табака тяжело выветривается из одежды. Врать же матери совсем не хотелось. Ей хватает забот. Интересно, а она знает о той другой?

И на душе от всех этих тревог было паршиво.