Твоя реальность — тебе решать

Глава 49.Есть вопросы — будут и ответы.

Не стоит задавать себе чересчур

много вопросов. Это синдром сороконожки.

У сороконожки спросили, в каком порядке

она передвигает ноги, и она

не смогла больше ходить.

Роман Полански

Тимофей размахивался и бросал мячик. Граф, счастливо гавкнув, срывался за снарядом, хватал его зубами и весело бежал обратно. Тим забирал мяч и вновь бросал. И так по кругу раз за разом.

Дерево лавочки, за день напитавшись солнечным светом, теперь отдавало его людям. Ребята сидели в парке. Тимка уже успел расспросить о ноге, о самочувствии. Лера отвечала, что уже ничего не болит и спала она, как кирпич…

Это была ложь. Нога болела так, что мать даже не выдержала и дала снотворное, потому что дочь среди ночи уже скулила от боли. Наконец, Лера уснула. Ей снилось падение, но проснуться она не могла и вязла в своем кошмаре. А потом неожиданно перед глазами появилась широкая спина, и девочка ее узнала. Это был Тимка. Он нес ее куда-то, и кошмар отступил. Вот только сама Лера никогда не расскажет парню об этом. Да и зачем?

Вот так на него было удобно смотреть. Она сидела боком, вытянув ноги на лавочке. Уваров был почти на самом краю, ступни в бежевых носочках с кроликами иногда касались его твердого, как доска, бедра, и тогда Соколова пыталась отодвинуться. Тимка делал вид, что не замечает этого, однако всё видел и всё чувствовал. Она же смотрела на него, смежив веки, словно и не на него глядела.

Уваров был в черном худи, черных джинсах. Прядки светлых волос выглядывали из-под капюшона. Лицо было уже загоревшим до красивого бронзового оттенка, и, наверно, из-за загара такими пронзительными казались голубые глаза. На правом запястье парень носил широкий плетеный кожаный именной браслет. У Никиты был такой же. Лера даже посмеялась, дескать, парные браслеты у парней. А это был подарок на 23 февраля от мам. Те верили, что мальчишки всю жизнь будут дружить. Они даже заказывали странно: Елена Николаевна для Никиты, а мать Ника — для Тимки. На левой руке Уваров носил часы. Лера насмотрелась на эти часы вдосталь, пока вместе с Тимкой сидела в травме. Часы были так себе. Даже на вид казались старыми. И на стекле трещинка.

Тут у Леры прямо под ступней ожил Тимкин телефон, лежавший в кармане джинсов. От неожиданности девочка даже вздрогнула и попыталась подтащить к себе ногу, но Тим извлек телефон, переложил его в левую руку, а правую положил на щиколотку, и Лера замерла.

— Бать, что стряслось? — спросил он, не замечая того, как поглаживает многострадальную лодыжку. Лера смотрела на длинные пальцы и молчала. Даже через бинт она чувствовала тепло большой ладони. Чувствовала, как кольцо-оберег задевает бинт, но руку не отталкивала и ногу не одергивала.

— Что? А! Понял. Да, куплю на обратном пути. Отправьте только, как выглядит. Что? Красные с поваренком? Дошло! Они как порошок. Ага. Ну ладно, давай, бать, — и договорив, Тимка нажал отбой, сунув телефон обратно в карман. — Теперь самое главное не забыть. Дрожжи надо купить. Только сухие. Поваренок там какой-то, — объяснил Тим.

Он глянул на Леру, смотревшую на него с каким-то удивлением, в глазах мелькнуло недоумение.

— Ты его называешь «батей», потому что он не родной? — вдруг спросила девочка.

Лера спросила просто так. Уже после того, как задала этот вопрос, пожалела о нем. Ей даже на какой-то миг показалось, что парня этот вопрос разозлит. Тимка неожиданно усмехнулся:

— Для меня он родной. Он вырастил меня. Своего отца я не помню. Совсем. Мне два было, когда он погиб. Мама говорит, что с возрастом я всё больше на него похожу. Ну, судя по фотографиям, так и есть. Мама говорит, что он был самым лучшим. Знаю, что она очень долго… привыкала после его смерти. Говорит, что справилась, потому что у нее был я. Да и бабушка моя по отцовой линии помогала, я ж у нее единственный внук. В смысле был, пока Дашка не родилась. Мамины родители в Подмосковье перебрались, так что у нас баба Нюра — самая лучшая бабушка на свете. И она не делит нас. Для нее, что я, что Дашка — оба родные. А батя… Знаешь, я так скажу: всё, что есть во мне, заложено им и мамой.

— Тогда почему «батя», а не «папа» или «отец»?

Уваров пожал широкими плечами.

— Не знаю. Я его и батей, и папой называю. Просто «папа» как-то по-девчачьи…

— Сексист… — пробормотала с пренебрежением Лера.

— Ну… это была б не ты, если бы не сказала такое. Я ж не ущемляю девчонок. У меня, между прочим есть младшая сестра. Я за нее…, — но договаривать парень не стал, вспомнив, как над ним смеялись даже самые близкие люди.

— Ну да, ну да. Странные вы. Над своей сестрой трясетесь, а с чужой…

— И что же я делаю с чужой? — улыбнулся Тимка, развернувшись к девочке.

— Сказать? — тихо, издевательски поглядывая, спросила Лера.

— Скажи. Но только это должен быть не какой-то там трёп, а обоснованное обвинение. Так сказать, опираемся на факты.

— Ты меня хотел поцеловать насильно…

Тимка тряхнул головой так сильно, что даже капюшон с головы свалился. Заходящее солнце заиграло в золотых прядях.

— Валерия! Это поклёп и провокация! Если бы я желал вас поцеловать насильно, сделал бы это, но… Как бы это сказать?.. Не отрицаю. Мне действительно тогда, да и не только тогда, хотелось тебя поцеловать, но насильно… Как там говорят? Насильно мил не будешь? Вот из этой оперы. Но я тебя тогда предупредил, что как только поймаю на лжи, обязательно поцелую. Так и знай.

Лера сидела на расстоянии вытянутой руки, а лицо полыхало. Щеки горели так, будто она только с мороза в тепло зашла.

«Это плохо. Это даже не плохо, а хреново! Хреново настолько, что уже не смешно»,— подумала девочка с горечью и отвернулась. В следующий миг, она чуть не свалилась с лавочки. Тимка подтащил ее к себе и положил ее ноги на свои.

— Видишь, отекает? Сейчас еще немного посидим и домой, — сказал Уваров и только тогда поднял глаза на девочку.

Та смотрела недобро.

— Это не домогательство, а для того, чтоб давление снизить, — тут же сказал Тимка и вновь бросил мячик. Граф со счастливым визгом сорвался следом за снарядом. Ребята проследили за ним глазами.

— А ты?.. — вдруг неуверенно спросил Тим. Лера посмотрела на него, недоумевая. — Ну… твой отец… Не узнавала?

Девочка вздохнула и покачала головой.

— Извини, — вдруг сказал парень, и Лера вскинула на него глаза.

Странно всё это. До знакомства с Уваровым ее вообще не волновал вопрос отцовства. Отчество она носила по деду, тот был Николаем, вот и она Николаевна. Мама ни разу не заговорила об отце. Ни разу за четырнадцать лет. Да и Лере было всё равно. Ей хватало любви. Рядом всегда был пример идеального мужчины. Дед всегда был на ее стороне…

Лера вздохнула. Тимка принял это на свой счет.

— Я… не хотел тебя обидеть… — сказал он.

Лера улыбнулась:

— Да ты-то тут при чем? Если честно, я не думала об отце… когда была мелкой, верила, что меня принес аист. Ну, типа, весна… аисты возвращаются с юга и…

Тимка усмехнулся.

— Не смей стебаться! — тут же предупредила девочка.

— А меня в капусте нашли!

— Что?

— Ну ты мартовская — у тебя аист, а я сентябрьский — у меня капуста.

Подростки захохотали, каждый представляя свое.

— Но почему рукопашка? — вдруг спросил Тимка. — Ты же девочка!

Лера улыбнулась. Ямочки проглянули, и парень залюбовался. Короткая мальчишеская стрижка так шла этой девчонке. Длинная челка, опускавшаяся до самого подбородка, словно прятала свою хозяйку. Девочка-драчунья. Девочка-загадка.

— Ну… пианистка из меня не получилась, — вдруг призналась Лера, привалившись к спинке лавочки, сложив на нее руки.

Парень посмотрел, недоумевая.

— Ни в жизнь не догадаешься почему! — заявила Соколова.

— Да ладно? На что спорим, что угадаю?

— Да не догадаешься!

— Тогда тебе терять нечего! Но чур три попытки!

— Идет! — с жаром воскликнула девочка и протянула Тимке руку, тот сжал пальцы в ладони. — На что спорим?

— Если я угадаю, то поцелую тебя! — не задумываясь, не спуская глаз с девочки, ответил Тимофей.

С тонкого милого лица словно ластиком стерли улыбку. Лера потянула на себя руку, но Тимка не пускал.

— Пусти, озабоченный, пока я добрая! — процедила она сквозь зубы.

— Уймись, Соколова! С чувством юмора беда?

— С головой у тебя беда, и не только с головой…

Но Тимка жестко перебил:

— Сударыня! Следите за тем, что говорите. Как бы не пожалеть! Слово не воробей…

— Много не нагадит. Пусти.

— Остынь. Если я угадаю, ты мне скажешь, что на самом деле чувствуешь ко мне.

— Блин! Тебя заклинило? Почему ты считаешь…

— Потому что я вижу тебя!

Лера, не ожидая такое заявление, захлопнула рот. Она смотрела прямо в черные зрачки парня. Ее ноги лежали поверх его ног, а горячая ладонь — на лодыжке. И сердце-предатель переходило на галоп от этой близости.

— Ок! Всё равно не выиграешь! — сдалась она наконец.

— Я знаю, что выиграю, но может, всё же скажешь, что хочешь от меня…

— От тебя мне ничего не надо!

— Вот чего ты… как колючка-лингвист! К каждому слову придираешься! Я ж гипотетически!

— Расскажешь мне правду о чем попрошу! — выпалила Лера.

Тимка хмыкнул и сжал тонкие пальцы.

— Ок! Договорились. Итак, попытка первая. Ты бросила музыкалку.

— Нет. Первая попытка и — страйк! — победно воскликнула девочка.

— У меня еще две! Ты что-то сделала с пианино…

— В смысле?

— Ну… не знаю. Порубить на дрова ты бы не смогла, но… выдрала струны, педаль сломала… Правда, не знаю. Но ты испортила инструмент. И…

Тимка был прав. Ей было шесть лет, когда она подожгла пианино, потому что ненавидела музыкалку. Бабушка причитала, хватаясь за сердце, говорила что-то про тюрьму для малолеток. Дед хохотал. Потом, оставшись с внучкой наедине, рассказал, как в детстве, играя в индейцев, смастерил с другом лук и стрелы. Сначала мальчишки стреляли в сарай, но потом решили попробовать пострелять в кого-нибудь, а тут, как на грех, мимо них прошла соседская свинья… Деда тогда отстегала крапивой сначала сама соседка, потом мать, а уж вечером, вернувшись с работы, по многострадальной заднице широким армейским ремнем прошелся и отец. Ущерб выплатили, вынужденно купив почти сто килограммов мяса. Дело было в июле, а так как холодильник в деревне в глаза не видели, (только слыхали о нем) мясо и вялили, и солили, и коптили...

Пианино потушили, а девочку привели на борьбу. Правда, бабушка с мамой узнали о борьбе спустя три месяца. Решили отдать на спорт — дед и отдал. Художественная гимнастика? Ну да, слыхали, но… это же Лера. Ну какая из нее гимнастка? Гимнастки изящные тоненькие девочки с телом из ртути (вроде и металл, но жидкий). А Леру в детсадовской группе побаивались все мальчишки после того, как она треснула ведерком по голове Сеньку за то, что тот с первого раза не понял, что чужое ведерко с песком переворачивать нельзя… Девочка долго обижалась на бабушку и маму, которые пытались оправдать Сеньку.

— Нужно уметь договариваться! — твердили они хором.

— Я сказала, он не понял! Его наказывайте. Он же дурак!

— Не он дурак, а ты не смогла найти с ним общий язык! — говорила бабушка.

— А я нашла, — настаивала на своем маленькая Лера.

— И как?

— Ну, он же больше не обижает меня и ведерко больше не трогает, — ответила девочка.

— Это потому что ты его ударила! Он теперь боится.

— А… вот значит… — вдруг поняла маленькая девочка. — ну пусть тогда боится, если дурак и простых слов не понимает.

Переубедить ее было невозможно.

Когда правда о секции всплыла наружу, бабушка всерьез поругалась с дедушкой, возможно, даже впервые в жизни. Она говорила, что теперь девочка будет драться еще больше, но драки, как это ни удивительно, прекратились. Хватало взгляда, жесткого слова — головы остывали мгновенно. Драки остались на ринге…

— А я дзюдо занимался с шести до двенадцати, но прыгал я уже тогда хорошо, а дрался плохо, то выбор был очевиден, — признался Тимофей, выслушав Леру.

— Ты и сейчас не очень дерешься, — хмыкнула девочка.

— С чего вдруг?

— Дрался бы хорошо, по губам бы не схлопотал. Ходил по школе… только и говорили о твоих губах…

Тимка оживился. Глаза заблестели, взгляд стал плутовским.

— Кто говорил? — проговорил он тихо.

— Что говорил? — тут же пошла на попятную Лера.

— Что я секси!

И Лера, не удержавшись, захохотала. Тимка смотрел на нее, улыбался. А она хохотала, запрокидывая голову, и была прекрасна как никогда, поэтому мальчик продолжал дурачиться, чтобы она подольше смеялась, чтобы он подольше мог ею любоваться.

А когда настало время уходить, Тимка помог Лере обуться и сам завязал шнурки. Девочка смотрела на него и молчала, а душу что-то царапало и царапало… Царапало сладостно и томительно.