Твоя реальность — тебе решать

Глава 37. А ради чего?

Прощать всегда трудно, злиться — легко,

ненавидеть тоже, но прощать тяжелее всего.

Иногда люди говорят не то, что думают

или совершают ошибки,

иногда мы сами совершаем ошибки.

Так мы успокаиваем себя, чтобы унять боль…

Дэн Скотт, «Холм одного дерева» («One Tree Hill»)

Тим подскочил ночью, услышав грохот в своей комнате. Карина упала с кровати, запутавшись ногами в одеяле. Она что-то бессвязно мычала, а потом зажала рот. Тимка почти на себе дотащил ее до туалета. Махнул родителям, выглянувшим из спальни, дескать, без вас разберусь. Он помог Карине умыться и проводил обратно в комнату, уложил, укрыл.

— Сколько ж ты приняла, что всё еще пьяная? — пробормотал он, глядя на нее.

Казалось, что он только закрыл глаза, как вновь раздался грохот. Подорвавшись на ноги, он выловил девушку у туалета… Пока Карина выворачивала внутренности, Елена Николаевна намешала что-то в банке и протянула девушке. Но та пить не желала. Тимка сначала загнал спать маму, а потом продолжил танцы с бубнами вокруг пьяной одноклассницы. Он то клялся себе, что расскажет ей обо всём завтра в красках, то обещал, что будет молчать и унесет эту тайну с собой в могилу.

— Давай, давай, — придерживая девушку, вливал в нее лекарство.

Сначала Карина пила, а потом стала отталкивать от себя руку с банкой. Тимка призвал к себе всё свое терпение, чтоб не треснуть Карину чем-нибудь тяжелым, дабы вырубить ее до утра.

— Давай, давай. За маму, за папу, — приговаривал он, поднося к ее губам емкость.

Карина вдруг дернулась от Тимки, толкнула в грудь так, что он приложился лопатками о кафель. Хотел уже высказаться, но глянул на девчонку и передумал. Растрепанная, с размазанным по всему лицу макияжем, она, закусив нижнюю губу, беззвучно плакала. Слезы бежали и бежали по щекам. И Тим даже перестал ощущать холод кафеля. И злость прошла. Царапало душу что-то…

— Карин… — позвал он тихо…

Но та продолжала плакать, сидя на полу в туалете и держась одной рукой за унитаз. Тимка сидел напротив с банкой в руке. Благо места много. Не хрущевка. Смотрел на девчонку, переодетую в его футболку, из-под которой сейчас было видно черное белье, да и на самом только боксеры, но смущения не было.

«Потому что оно ушло еще тогда, в чужом туалете»,— мелькнуло в голове.

— Всё-то у нас не как у людей. Все свиданки в туалете, — пробормотал Тим.

Карина вдруг сфокусировала на нем взгляд.

— Потому что я не она? — просипела девушка, и Тим опешил. Придвинулся к ней.

— Карин, надо выпить. Тебя вырвет, но тебе полегчает. Слышишь?

— Уваров, вот ты мне скажи, что со мной не так? Руки, ноги, даже грудь есть… А. Ну ты же знаешь… Видел. Так что не так?

Больше всего Тимке хотелось ее послать… да так далеко! Но язык словно к нёбу примёрз.

— Я ведь и учусь даже лучше тебя, хотя ты больше в русском сечешь, но тебе положено быть лучшим в этом… Что не так? Мать меня послала на …! Отец деньги сунул… Да засунул бы он их себе …! И Ник мне до звезды! Просто…

Она вдруг замолчала.

— Хреново…

— Ну ты налакалась, по ходу, под завязку, вот тебе и хреново.

— Да пошел ты. Я тебе даже не нравлюсь…

— Карин, давай так. Ты сейчас вот это лекарство пьёшь, блюёшь, а потом я отведу тебя баиньки.

— Все мужики — козлы!

Тимка только вздохнул поглубже. А она вдруг стала рассматривать его. Не смотреть, а рассматривать. И взгляд, словно пальцы, касался обнаженной кожи. Уваров даже напрягся.

— Тим, обними меня… — прошептала она едва слышно.

Парня бросило в жар, даже рука дрогнула, но он быстро пришел в себя.

— Выпьешь — обниму, — быстро сказал он.

Карина, прикрыв глаза, засмеялась, но руки к ополовиненной банке протянула.

— «Не пей вина, Гертруда!» «Простите, сударь. Но мне хочется…»[1] Дверь закрой с той стороны, Уваров. Не бойся, не утоплюсь.

И Тим послушно вышел из туалета. Он стоял за дверью и ждал.

«Вот тебе и Карина. Как сам-то ее называл? Давалка? Шалава? Шалава, которая идет на золотую медаль. Которая цитирует Шекспира, не удивлюсь, если она это скажет на отличном английском. При всей скверности характера, при всём, что вытворяет… Но нафига всё это: этот пьяный дебош, этот протест? Ждет, что родаки пожалеют? Да что там вообще за родаки такие? На костер обоих! И туда же того, кто сделал из нее эту самую шалаву. Как там говорится: у каждой стервы был свой первый козел?! Не родилась же она такой…»— думал Тимофей, стоя под дверью.

Он довел ее кровати, откинул одеяло.

— А обнять? Ты обещал! — сопротивлялась Карина.

— Да тебе палец дай, по плечо руку отхватишь! — прошептал Тим.

— Уваров! Не ломайся! Не девочка.

Тимка вздохнул, а она вдруг прижалась, обняв его обеими руками. Он чувствовал ее горячее дыхание на груди, а пальцы, легшие под лопатку, были холодными. И Тим обнял ее.

— Прости, — вдруг сказал он тихо.

Карина промолчала. Только место, к которому она прижималась, стало мокрым. И Тимка вздохнул. Злость на самого себя отступила.

[1] «Не пей вина, Гертруда!» «Простите, сударь. Но мне хочется…» У. Шекспир «Гамлет»