Твоя реальность — тебе решать

Глава 63. Женское сердце.

Самый пакостный возраст:

женское уже пробудилось,

сил, как у годовалой телушки,

а ума нет и впомине.

Мария Семенова. «Валькирия» («Тот, кого я всегда жду»)

Вероника поджидала уже парней. Тимка, увидев девушку, улыбнулся другу и прибавил шаг, оставив влюбленных наедине. Ника поздравила Никиту и вручила письмо-открытку.

— Ну… сейчас не пишут писем, а мне как-то захотелось вот так… на бумаге. А подарок отдам в ресторане, ладно? — сказала она смущенно, вручив Нику конверт.

Парень улыбнулся.

— Да не нужно было ничего.

— Я так не могу… Я, правда… впервые подбирала подарок… парню. И не брату. Не знаю, понравится ли…

— Понравится, правда, понравится! Мне после подарка Тимки всё понравится.

— А что Тим подарил?

— Незабываемое утро! — усмехнулся Ник. Вероника вытаращила на него глаза, и парень в двух словах рассказал о приколе друга. Девочка шла рядом, хохотала и хохотала. В конце концов остановилась и присела.

— Ой, не могу! Только мальчишкам… только мальчишкам такое… в голову придет!

Ник присел рядом. Он и сам улыбался. Но больше улыбался из-за нее. Из-за ее звонкого смеха, из-за ее искрящихся на солнечном свету глаз. Из-за веснушек, рассыпанных по лицу. Из-за золотого ореола волос. Улыбался и не злился на друга. А потом чуть приблизился к девочке и поцеловал в веснушчатую щеку. Ника тут же перестала хохотать. Синие глаза смотрели весело, игриво. Девочка ткнула парня, поднялась, оглянулась. Ник встал рядом. А та смущенно смотрела под ноги и глаз на парня не поднимала.

— Пошли, — сказала она, но Ник придержал ее за руку.

— Хочу часть подарка сейчас, — сказал он игриво.

Вероника завертела головой.

— Здесь?

Ник усмехнулся, обнял.

— Ржевская, кто услышит, решит, что я тебя тут к близости склоняю!

— К чему? — спросила чисто автоматически Ника.

— К тому самому, — хмыкнул Ник.

Девочка покраснела так, что веснушки пропали.

— Пошли уже, — сказал парень и взял ее за руку.

— Ник, — вдруг он услышал за плечом и оглянулся. На плечи легли ладошки. Щеки коснулся пушистый ореол волос, а губ — теплые губы. Коснулись лишь на миг, а парня словно током прошило. Он только потянулся обнять, а девочка уже успела отпрыгнуть и отбежать на безопасное расстояние.

— Пошли, опоздаем! — крикнула она весело и припустила. Ник усмехнулся и бросился следом.

Когда о твоем дне рождения знают все, в этом есть как плюсы, так и минусы. В классе требовали пиццу, парни непрозрачно намекали, что к пицце не помешало бы пиво. В конце концов, Ник позвонил маме, и та в обеденную перемену принесла в класс пиццу (и как ее только на вахте пропустили с этими коробками, непостижимо). Ник давно научился говорить «нет», и в пиве парням, как те ни просили, ни намекали, было отказано. Пиццу съели, запили принесенным соком, поздравили именинника, пожелали всего. Ник смотрел на ребят, девчат, и еще не до конца осознавал, что следующий год в школе — последний.

Ребята преподнесли подарок, и Ник понимал: львиную долю средств на него сдали Тим и Данька. Это было подарочное издание книги «Аэродромы на гатчинской земле. 1908–2016» и стоило весьма прилично. Парни стали подшучивать, что хотели преподнести книгу иного содержания, с картинками, с советами, которая точно понадобилась бы Нику в скором времени. Девчонки тут же обозвали парней извращенцами, а Ник вспомнил Тимку в парике и захохотал:

— О, нет! Благодарствую, но на сегодня хватит.

Тимка, услышав это, покрутил пальцем у виска, потому что вслед сразу полетели вопросы неприличного содержания. Егоров кое-как угомонил одноклассников.

Сегодня он не обращал внимания на подколы парней, на похабные шуточки и советы. На душе было светло.

— Чего ты всё плечо трогаешь? — спросил Ник, глядя на то, как друг морщится от боли.

В классе они были вдвоем, остальные, уже переодевшись на физкультуру, спустились на первый этаж. Тимке совсем не хотелось рассказывать, как его спиной полировали покрытие школьной баскетбольной площадки, поэтому ответил весьма уклончиво. Ник не отцепился.

— А ну-ка покажи! — настаивал он. Тимка вздохнул и стал расстегивать пуговицы на рубахе. — Ни хрена себе! Это ты так сегодня с кровати моей улетел?

Тимка усмехнулся.

— Да нет, это я так вчера девушку поцеловал.

Ник, не понимая, уставился на друга.

— Дыру прожжешь, — сказал Тим и стал опять натягивать рубашку.

— Лера?

— Да кто б еще-то?

— Тимыч, там пятнище с Гренландию!

— Не ври.

— Да оно капец какое огромное! Ты в больницу ходил?

— Блин! Вот поэтому не хотел говорить.

— Блин! Ты дебил? А если ребро сломано?

— Ой, не гони! Я б уже помер, улетев с твоей кровати.

— Нет, погоди, — с этими словами Ник вновь сдернул с друга рубаху, развернул к себе спиной и начал ощупывать ребра.

Тимка хихикнул.

— Вот как откроется сейчас дверь, как увидят нас тут… о чем подумают?

— О том, что ты идиот, — буркнул в ответ Никита.

И в этот момент открылась дверь. Парни оглянулись, и Тимка едва не скрипнул зубами. Клинкина! Как разразится сейчас скабрёзными шуточками, мало не покажется. Но он ошибся. Она стояла у двери — Тимка с Ником через весь класс по диагонали напротив окна, но Уваров увидел, как изменилось ее лицо. Схватил рубашку, начал надевать, но рукава вывернулись, парень стал их выворачивать обратно, а девушка уже шла по классу. Он слышал голос Ника, который что-то объяснял Клинкиной, спешащей к ним.

— Что это? — спросила она Тима, но тот сделал вид, что не понял, кому именно адресован вопрос.

— Ты… — хотел было сказать Ник, но девушка смерила его взглядом.

— Тебя Иваныч искал, — бухнула она.

Никита тут же напрягся:

— В смысле?

— В коромысле.

— Не понял… А что он хотел?

— А я почем знаю! Спросил, в школе ли ты. Мы ответили. Он сказал, чтоб подошел. Всё.

Ник бросил взгляд на Тимку, тот что-то пытался сказать глазами, но парень намека не понял, а вслух такое Тимка не решился бы произнести. Егоров что-то буркнул и вылетел из класса, оставив друга с Клинкиной наедине. За дверью тут ж разлился звонок на урок. А потом в коридорах на сорок минут воцарилась тишина. И в кабинете тоже было тихо…

— Звонок, — просто так сказал Тим, потому что тишина напрягала.

— Уваров, какого хрена у тебя такое на спине? Это из-за дуры Волковой?

— Клинкина!

— Или еще какой другой дуры?

Они вновь стояли напротив, стояли так близко, что Карине приходилось задирать подбородок, чтоб говорить с Тимофеем. Он всё-таки справился с рубашкой, стал надевать.

— Уваров! — крикнула девушка, надвинувшись на него.

— А тебе-то что? — вдруг спросил он, даже не взглянув на нее.

— Да тебя, дебила, жаль! Вот думаю, может, попросить у папы денег на доспехи для тебя! А то, сдается мне, до выпускного ты не дотянешь!

— Пожалел волк кобылу… Я по твоей милости отхватил тогда от Козлова. Забыла?

Клинкина скрипнула зубами, но глаз не отвела.

— Да ты, блин, рыцарь в сияющих доспехах! Всё бабы тебе покоя не дают!

— Ну да. Ты меня тогда тоже саданула спиной о стену. Ничего. Как видишь, жив.

Тимке не хотелось говорить с Кариной от слова совсем. Он что-то чувствовал, что-то ощущал, и это что-то его пугало. Будь его воля, он бы вообще не контактировал с девушкой.

— Дурак, — выдохнула она, а потом вдруг шагнула к нему и стала помогать с пуговицами. — Это ведь она так тебя, да?

Тимка молчал.

— А можешь и дальше молчать. Я видела вас. Вчера. На стадионе. Ты целовал ее.

— Тебя это не касается, — только и сказал Тим.

Клинкина пожала плечами, но губы кривила какая-то странная усмешка.

— Конечно, не касается.

— Тогда…, — но Тимка смолк, боясь озвучить вопрос. Он знал, чувствовал, что может услышать не то, что хочет.

— А ты разве не знал, что я еще та извращенка? — усмехнулась девушка, а серо-зеленые глаза вдруг показались зелеными, как крыжовник, что рос на даче. Колючий настолько, что голыми руками не взять. Зеленый, отталкивающий, но, если всё же сорвешь да распробуешь, поймешь, насколько он сладкий-пресладкий. У Тимки, даже в голове зашумело, он поймал тонкие запястья. — Ты мне нравишься, Уваров. Вот такое у меня извращение.

Тим выпустил девичьи руки и сделал шаг назад. Карина усмехнулась:

— Да не бойся, жрать я тебя не стану. Но пигалице этой…

— Тебя это не касается! — вдруг прогремело отчужденно, и Карина уставилась на Тимку, а у того голубое небо заволакивалось грозовыми тучами, и девушка промолчала. А потом вдруг усмехнулась, глаза так и сверкнули.

— Ты ее любишь, — просто констатировала она, — любишь эту пигалицу.

— И это тоже тебя не касается, — прозвучало холодно в ответ.

— И она тебя… Вчера, наверное, как и я, увидела из окна… только… только у меня сначала смелости не хватило, а потом… когда уже бежала вдоль стадиона, увидела ее на баскетбольной площадке…рядом с тобой… Мыльная опера, блин… Санта-Барбара, мать ее! «Уваров в коварном треугольнике»… Или нет… «Уваров заблудился в трех девках»… «Кому же достанется сердцеед Уваров?» Тебе какой вариант больше нравится?

— Никакой. Ты видела… видела, как пришла Лера?

Но Карина будто не слышала вопроса, не видела заинтересованности в глазах Тимофея и продолжала:

— Я охреневаю! Ведь, все думают, что Егоров — бабский угодник. Как обманчива внешность.

— Я тебя спросил, — холодно напомнил Тим.

— А ты не следак, чтоб я была обязана отвечать, понял? Или ты думаешь, я тут от счастья кипятком писаю?

— Клинкина!

— Знаешь, как ты меня бесишь? Бесишь своим гребанным рыцарством, своим… вот какого хрена, а? Какого хрена ты тогда подобрал меня?

— С больной головы на здоровую? — хмыкнул Тимка.

И тогда Карина разразилась страшной матерной тирадой. Тимка шагнул еще дальше, будто слова, выскакивающие из девушки, могли запачкать его. А она замолчала и вновь посмотрела на него. На то, как он поддерживал плечо. На эту страшную царапину, уродовавшую красивое лицо. Пусть Тим и не настолько красив, как Егоров. Но за Уваровым было нестрашно. Было надёжно. И манил он сильнее, чем, когда бы то ни было, Егоров. Но… не судьба.

— Да не ссы ты так! Бесит! Я не встречаюсь с теми, с кем спала, — пробормотала Карина.

Она обошла парты, сняла со стула толстовку, перекинула ее через руку, а потом несмело, будто исподтишка, оглянулась. Тимка не сводил с нее своих льдистых глаз. Он не осуждал. Не обвинял. Просто смотрел. А в глазах были… жалость и боль. Он сожалел. Он очень сожалел!

— Никому не говорила. Думала и не скажу. Когда-то я любила, а меня… поимели. Потом от обиды я переспала с его лучшим другом… потом… потом… а! не важно. Но я сама выбирала, с кем буду это делать. И когда ты… в тот раз… предложил, я легко согласилась, потому что ты мне понравился. Но… не помню. Ощущений не помню. Но то… то, как ты меня обнял… тогда у вас… забыть не могу. Наверно, поэтому меня так бесит твое рыцарство, ведь ты же ни хрена не понимаешь! Ты помог, обнял, поддержал, утер слезы, а нам, бабам, этого с лихвой хватает. Волкову я не знаю, знаю лишь, что она дура: за такого, как ты, держаться нужно руками, ногами и зубами. Я, правда, бы села быстро, так как ревнива до убийства. Кто б посмотрел на тебя, игриво хлопнув глазками, так и всё — задушила бы голыми руками. Ты б в парандже ходил. Чего лыбишься? Смешно тебе? Нику до тебя, как до звезды. Ты соблазняешь, и сам не въезжаешь, что соблазняешь. А пигалица… она мелкая, и дело не в росте. Ты взрослый во всех смыслах этого слова. Но я видела… видела, как она бежала к тебе, как оглядывалась, пока хромала вдоль забора. Я тут подумала, одна Волкова страдает из-за собственной дурости, а мы из-за тебя, хренов сердцеед, — и сказав это, она ушла.

Уваров опустился на стул и вдруг улыбнулся:

«Она увидела меня из окна своей комнаты: стадион как раз у нее под окнами. Она увидела и узнала. И пришла. Значит, и она меня… любит. Любит…».

А за окном уже по-летнему светило солнце. Май был на исходе.