Твоя реальность — тебе решать

Глава 35. Позор, так по полной!

Мы испытываем стыд не потому,

что допустили ошибку, а потому,

что наш позор видят другие.

Тиль эр' Картиа

Алексей Пехов. «Пересмешник»

Кто-то говорит. Очень тихо, почти не слышно. Какая-то возня в прихожей. Щелкают замки, и квартира погружается в тишину. Голова болит немилосердно! Во рту сухо и противно. Что там обычно говорят? Грузовик с какашками перевернулся? Ну да. Примерно так…

Карина разлепила глаза. Белый натяжной потолок. В центре большой кружок, над окном три поменьше и еще два у шкафа.

«Странный потолок. Не видела его раньше»,— лениво подумала она.

Девушка повернула голову — там сразу же покатился тяжелый шарик — зажмурилась, а потом открыла глаза и огляделась. Куда это ее занесло? Серо-синие обои. Над кроватью, где лежала она, постер с каким-то спортсменом. В ногах у кровати угловой серый шкаф с зеркальной дверцей. Напротив — серый письменный стол. Серое кресло задвинуто аккуратно. Учебники стоят ровно на своих полках; карандаши и ручки в высоком синем стакане. Ноутбук закрыт и задвинут. Чистота такая, что мгновенно стало стыдно за бардак на собственном столе… Рядом со столом шведская стенка, но какая-то навороченная: верхняя перекладина сильно выдвинута вперед, видимо, для того, чтоб удобно было подтягиваться. А рядом со стенкой на массивной стойке синяя боксерская груша. И всё такое стильное. Всё подобрано со вкусом и в тон. Как надо.

«А комната-то парня»,— вдруг поняла Карина и кое-как села.

Нет. Здесь она впервые. Куда же ее занесли вчера пьяные ноги? Как она оказалась здесь?

Кое-как поднявшись на ноги, девушка подошла к окну и выглянула. Перед домом пятиэтажка, а за ней шоссе.

— Странно… — пробормотала она и облизала сухие губы. Пить хотелось смертельно!

Ее еще качало. Голова ужасно болела, хотелось пить, но страшнее всего: она не понимала, где находится. Проходя мимо шкафа, девушка вздрогнула и едва не вскрикнула. Присмотрелась и выдохнула, а потом подошла ближе к зеркалу. А видок-то шикарный! Большая, явно мужская, футболка прикрывала попу. На ногах и правой руке длинные красные полосы — следы от ремня, которым хлестала эта бешеная. На шее тоже выступил след от ремня. Карина оттянула горловину футболки вниз — полоса убегала ниже. Волосы торчат в разные стороны, а опухшее лицо выглядит однотонной серой маской.

«Красотка…»— подумала и ухмыльнулась.

Вчерашний день вспоминать не хотелось…

Полиция. Узкий душный темный коридор. У кабинета следователя ряд стульев. Подружка Настя, снимавшая видео, была с мамой и папой. Ржевская с отцом. А Карина была одна. Мать так и не приехала. Чтобы не казаться ущербной, Карина, развалившись на своем стуле, жевала жвачку, надувала пузыри. Те лопались в скорбной тишине. Она уже сказала, что проще вызвать бабушку с дачи. Нет. Нельзя. Ответственность за ребенка несут родители. Карина помахала паспортом: ну да, через полгода ей будет восемнадцать. НО! Только через полгода, а разговаривать нужно сейчас и улаживать нужно сейчас. Родители Насти стали негодовать и качать права. Ржевский молчал, сложив руки на груди. И тут откуда-то из темноты коридора к кабинету подошла классная. Не просто подошла, практически подбежала и встала, закрыв собой Карину от агрессии родителей Насти. Она тяжело дышала, видимо, спешила сюда.

Из кабинета вышел следователь. Классная жестом фокусника выдернула из сумки какие-то бумаги и сунула их капитану. Следователь уткнулся в них носом, быстро пробежал глазами.

— А отец? — спросил он.

— Он уже едет. Выехал четверть часа назад. Но Выборг… сами понимаете, пока доберется, — ответила Елена Николаевна.

Мужчина кивнул, распахнул дверь в свой кабинет.

— Проходим…

Карина молчала. Ей нечего было говорить. Не хотелось что-либо объяснять психологу и женщине в погонах. Да, сделала. Просто так. Нет, бить не собирались. Просто поговорить. Снимали зачем? А сейчас все дети снимают, не знали?

Хотелось уйти. Хотелось домой. Паршиво…

Еще хотелось плакать… Хотелось, чтоб пожалели…

Елена Николаевна сидела рядом, вцепившись обеими руками в ручки своей сумки. Она ни разу не посмотрела на Карину. Ну и пусть. От нее даже мать отвернулась. Что ей какая-то там училка? Пф…

— Я бы попросила вас, господин Петров, выбирать выражения! Здесь женщины и дети! — вдруг выдернул из мыслей ледяной голос классной. Карина посмотрела на нее.

Та глядела на отца Насти, а в глазах…

— Дети? — рявкнул он и прыснул в кулак, насмешила, дескать.

— А вы свою дочь за ребенка уже не считаете? — прогремел голос Ржевского.

Настин папаша сразу капитулировал, глянул на дочь и отвесил ей тяжелый подзатыльник. (Он же не мог отвесить такой подзатыльник отцу Вероники!). Настя тут же заревела. Ее мать шикнула на мужа, но сама тут же отвернулась.

— Так опозорить нас! — прошептала она.

И Карина улыбнулась. А ведь правда! Нет папы, нет мамы, и никто тебе не скажет, что ты кого-то там опозорила, а собственный позор… Да плевать!

Она опустила глаза вниз и даже растерялась. Оказывается, Елена Николаевна держала ее за руку. Сухая рука с единственным колечком на безымянном пальце. Серебристый однотонный маникюр, на ногтях среднего и безымянного пальцев абстрактные черные линии. Ни страз, ни камней, ни цветочков. Теплая рука. И Карина испугалась этого тепла, потянула на себя руку. Учитель оглянулась и впервые за этот день встретилась с ней глазами. Тимкины глаза. Льдисто-голубые. И Карина отвернулась.

Потом в кабинет влетел отец. Быстро выхватил ее взглядом, выдернул из кармана паспорт.

— Клинкин Андрей Алексеевич, — быстро сказал он следователю.

Он сел на стул по другую руку от дочери. Теперь Карина была защищена. С одной стороны — отец, с другой — классная. А потом Елена Николаевна ушла. А Карина осталась с отцом. Он ее за руку не взял. Не подумал. Или стыдился. Только рука, лишившись тепла, мерзла…

Ей было так больно, так плохо, что хотелось уйти куда-нибудь… Вот она и ушла. Последнее воспоминание связано с другой квартирой. Каким же образом она попала сюда, и вообще чья это комната? И тут взгляд уловил в зеркале фоторамку, стоящую на верхней полке стола. Карина, силясь рассмотреть, кто изображен на фото, шагнула к зеркалу и даже вписалась в него лбом. В голове тут же разбилась хрустальная люстра… С фокусом сегодня вообще какая-то беда, картинки дрожат и видятся нечетко. Карина прикрыла ладонью правый глаз, картинка размылась.

«Линзу потеряла», — поняла она.

Девушка отступила от шкафа, потирая лоб, и оглянулась. Подошла к столу, протянула руку и взяла фоторамку в руку. Зажмурила правый глаз, пригляделась к фото и в следующую секунду едва не выронила рамку. На нее с верхней ступеньки пьедестала, улыбаясь во все тридцать два, смотрел человек, которого она меньше всего хотела бы видеть. Девушка еще раз обвела комнату глазами.

— Уваров. Это зашквар!

— Проснулась? — раздалось сзади, и Карина вздрогнула, узнав голос. Оглянулась и обомлела.

Елена Николаевна в домашней одежде стояла в дверях, держась одной рукой за косяк, второй за ручку двери и улыбалась.

— Пошли, артистка! — позвала она и повернулась.

— Елена Николаевна… — сказала Карина, но сухой язык, как наждак, карябал нёбо.

— Мы одни. Не бойся. Вот полотенце. Твои вещи уже высохли. Пошли.

— А как я…

— Сначала душ, потом еда, потом разговоры. Сказки не читала?

— Там… банька… — вырвалось само собой.

— Ну извини, баньки нет. Пошли давай!

И Карина, не глядя, вернула фото на место, а сама пошла за классным руководителем. Ну что ж… Позор, так по полной!