Твоя реальность — тебе решать

Глава 61. Хаос сознания.

Мысли путались. Устроили что-то

вроде бега наперегонки.

Одна обо что-то споткнулась.

Получилась свалка.

Полная каша в голове…

Мацуо Монро, «Научи меня умирать»

Ребята просидели совсем недолго, когда Дэн разглядел Ника.

— Ник! Сюда! — и парень свистнул, замахал руками, привлекая к себе внимание.

— Ну ты, блин, ястреб! — усмехнулся Кирилл.

— Ага, с двухсот шагов белке в глаз.

— Бедное животное, — вздохнула одна из девочек.

Егоров увидел ребят и повернул к ним.

— Он один? А Уваров где? — спросила больше для себя Карина.

Лера бросила на нее взгляд и поднялась.

— Ты куда? — спросил Кир.

— Уварова нет…

— Так хоть узнаешь, как там да что…

— Лер, ну ты чего? — нахмурилась Ника, и Лера села.

Егоров обрадовался, увидев Веронику, обнял ее, подхватил рюкзак.

— А где…

— Тимка с родителями домой уехал, — быстро ответил он.

— Ну как там?

— Да как? Ну поорали, камеры посмотрели, а потом, как я понял, нашли фото Волковой, ну у того чувака, а там капец полный! И комменты, типа «сдохни, мразь» и всё такое.

— А тот дебил сильно пострадал? — спросила Клинкина.

— Да нет, Тимка лишь пару раз ему двинул. Нос разбил. Да и в связи с открывшейся правдой… считайте, Тимка отделался легким испугом.

— Так, а чего вы не вместе? — спросила Карина.

Но Ник не мог ответить на этот вопрос. Это его не касалось. Это касалось только Тима и его матери. Елена Николаевна кое-как поднялась, вышла в коридор, где ее и подхватил сын. Она шла, гордо подняв голову, но… будто по битому стеклу. Белые скулы от боли сводило судорогой. На крыльце дожидался дядя Леша. Увидев супругу, он побледнел и бросился к ней, подхватил на руки. Она что-то попыталась сказать, но только лишь замычала от страшной боли, уткнувшись лицом ему в плечо. На Тимке не было лица. Дядя Леша так на руках и донес жену до машины. Елена Николаевна что-то говорила Тимке, который не спускал с нее безумных глаз, а Ник не мог понять смысла этих слов, будто она говорила на китайском, а потом Фроловы уехали.

— Да, а чего? Уехали домой, щас песочить начнут, — пробормотал Егоров.

Лера поднялась.

— Пока, — сказала она и ушла, Ника побежала за ней, но почти тут же вернулась: Лера отправила.

— Слушайте, давайте по домам. Я уже ни петь, ни танцевать, — пробормотал Никита.

Ребята стали прощаться.

И всё-таки начался дождь. Природа, казалось, вздохнула, и посыпался мелкий плакунчик, даже не плакунчик, а так… дождевая пыль. Ник сжал сильней узкую ладошку.

— Пошли ко мне! — предложила Вероника.

Егоров хотел возразить, но девочка настояла. Родители не запрещали ей встречаться (даже мама после разговоров с братом и отцом перестала пилить), да и к Нику хорошо относились. Парень согласился.

Никита размешивал чай, да вздыхал. Вероника хлопотала тут же, подставляя розетки с вареньем, тарелку с печеньем, конфетницу, но Ник будто не замечал этого изобилия.

— Никита, — позвала Вероника, и парень поднял на нее глаза.

— Спасибо, всё было очень вкусно, — тут же воскликнул он, — а сладкое я не очень люблю.

— Да? А меня папа Винни Пухом зовет. Иногда еще Карлсоном. Очень люблю сладкое.

Никита улыбнулся, но лишь губами. Вероника подсела рядом, заглянула в глаза.

— Это из-за Тимки? — вдруг спросила она.

Ник вздохнул.

— Угу.

— Но ведь ты сам сказал, что ничего страшного, что разобрались.

— Да, разобрались… Вот только…

И Ник вновь увидел бездну ада в глазах друга в тот момент, когда Елена Николаевна стала оседать на крыльцо. Тимка себя не простит.

— Это ведь из-за девчонки? У него что… любовь?

— Ой, Ника, да какая там любовь?! Всё давным-давно умерло, выгорело! Она ему все нервы вытрепала. Такая су…, — но договаривать парень не стал, осекся, замолчал.

Вероника вздохнула. То, что у Уварова была девчонка, меняло всё. А ведь Лерка, эта дуреха непробиваемая…

— Я ни про одну девчонку никогда плохо не говорил. Даже когда Клинкина привязалась, попытался разрулить…

— Да, только она отвязалась от тебя, когда я ее выпорола!

— Ну ты еще приревнуй! Мне она до звезды! Да я даже не встречался ни с кем!

— Ой, да ладно заливать! А целоваться на плюшевом медведе научился?

Никита хлопнул глазами, а потом вдруг раскатисто засмеялся. Вероника усмехнулась:

— Что? Представил, поди?

— Медведь! Ой, не могу!

— Так что? Медведь? Собака? Зайка?

— Харэ угорать!

Вероника подождала, пока Ник просмеется, а потом уставилась на него. Парень моргнул пару раз, а потом заюлил:

— Ну, на сборах… Да ерунда…

— Ну да, ну да.

— Не, ну я рили говорю!

— Да я верю, чего ты? Но если у Тимки всё давно выгорело, то почему…

— Ника! Тимка мне не просто друг. Мы с ним с рождения вместе! Я его физиономию видел чаще, чем лица родителей. Просто там… это не моя история, пойми! Я знаю, что ты подруга с Лерой, но… это дело Уварова и Соколовой. Если кто и должен объясняться, то это точно не я. Пусть сами разбираются.

Вероника вздохнула, посмотрела на пальцы, которые разворачивали очередную конфету. Ник рядом хмыкнул:

— А ничего не слипнется?

— Нет. Если бы слиплось, то еще в третьем классе, когда я на спор с двоюродной сестрой слопала пять килограммов конфет из новогодних подарков.

— Победила? — улыбнулся Никита, чуть придвинувшись к девочке.

— А то! Правда диатез с попы выводили месяц.

— С попы? — усмехнулся парень.

Вероника тут же покраснела, отвела глаза, а потом, словно только вспомнила, спросила:

— А хочешь я тебе сыграю? — и она поспешила в свою комнату, парень пошел следом.

— А ты сидеть-то как… можешь? Или всё прошло без последствий? — потешался он.

— Никита!

Парень устроился в кресле, Ника села за инструмент.

— Что ты хочешь послушать? — вдруг спросила она.

Никита пожал плечами.

— На твой выбор.

Девочка размяла пальцы, опустила их на клавиши, и те понеслись в неуловимом беге, рождая музыку, которая, казалось, выпорхнула из приоткрытой крышки фортепиано. И Ник обо всем забыл. Он не отрывал глаз от пальцев, пляшущих по черным и белым дощечкам, словно пытался понять, а как… как из всех этих касаний рождается музыка? Отмер, лишь когда мелодия закончилась. Вероника посмотрела на него.

— Ну как?

Парень сглотнул, подъехал ближе на кресле и кивнул на фортепиано.

— Сыграй еще, — выдохнул он.

Девочка улыбнулась, и пальцы вновь понеслись в неуловимом беге по клавиатуре.

— Ой , а хочешь я тебе сыграю, что буду играть на концерте? — вдруг встрепенулась Ника.

— Хочу, — только и смог сказать в ответ Никита…

Домой он шел окрыленный и немного взволнованный. Ника, закончив играть, сбросила оригинал, и парень всё прокручивал композицию на повторе, но мелодия не переставала будоражить, задевая какие-то невидимые струнки души. И хотелось большего, яркого, сильного, настоящего! Очень хотелось!

Он был так погружен в себя, что не обратил внимание на человека в черном, который прошел мимо него, натягивая глубже капюшон. А человек скользнул по счастливому лицу взглядом и прибавил шаг.

Боль была такая, что дышалось с трудом. Словно на лицо натянули полиэтиленовый пакет с крохотной дырочкой, вроде вдыхаешь, а кислорода не хватает. Жутко. Тело требовало движения, и Тимка пошел на улицу. Зонт ему сунул дядя Леша уже в дверях, и Тим впервые в жизни не стал спорить (не любил он зонты, везде терял их).

Смотреть в глаза отчиму было неловко, но смотреть на маму… страх парализовал тело от кончиков волос на макушке до ногтей на пальцах ног. Она лежала под капельницей, прикрыв глаза. Тетя Валя хлопотала рядом, поглядывала на лекарство, которое просачивалось в прозрачную трубку, и вздыхала:

— Не бережешь ты себя, Лена.

— Тихо, Валь, — бесцветно отвечала мама, и медсестра вздыхала вновь.

Уваров готов был себя сожрать! Ну как? Как так вышло, что мама оказалась в таком состоянии? И из-за чего? О, Боже! Хотелось выть и орать. Хотелось пойти найти эту Волкову, которая, как говорили новые комментарии, пришла в себя, и поговорить по душам. Идиотка! Да и Тим не лучше. Мама… Мама…

В квартире повисла какая-то странная тишина, только слышны вздохи тети Вали. Тоска…

Дядя Леша не стал останавливать, даже не спросил, куда Тима несет так поздно, да еще и в дождь. Просто протянул зонт, и пасынок его взял.

— Я к Лере… собаку выгулять…, — соврал Тим и по глазам дяди Леши прочитал: тот понял, что подросток врет. От этого еще сильней захотелось уйти.

Он просто шел. Шел куда глаза глядят. Он так и не раскрыл зонт. Нес его, сжав в кулаке. Когда видел знакомых, поглубже натягивал капюшон: говорить ни с кем не хотелось. А потом он вдруг увидел ворота школьного стадиона и даже удивился, ведь не помнил, как входил во двор школы. Дождь припустил, но Тимка и на это не обратил внимания, а просто пошел к воротам. Вот сейчас пробежит кругов двадцать и полегчает. Должно полегчать.

На стадионе не было ни души: делай что хочешь. Тимка тут же сорвался по красной дорожке. Летел, не чуя ног, сердце неистово колотилось в груди, он уже вошел в третий поворот — как раз мимо баскетбольной площадки — и вдруг увидел там забытый всеми мяч, и даже скорость сбросил.

«Вот и отлично, брошу раз триста и…»— мелькнуло в голове.

Он бросал, но не забрасывал. Мяч попадал то в щит, то в жесткий ободок кольца, то просто летел мимо… Тимка всё больше злился. Сдернул с себя толстовку, но не ощутил холода. Он уже не замечал дождя. Он потерял счет времени. Утратил ту ниточку, связывающую его с действительностью. Неожиданно сознание сконцентрировалось лишь на цели: попасть в кольцо, просто попасть в кольцо! Да что тут сложного-то? Это же бред какой-то… сколько раз он кинул уже мяч? Двадцать? Сорок? Сто? И ни одного попадания. Ни одного! Будто кто проклял… В отчаянии он швырнул в очередной раз мяч и просто опустился на колени в бессилии, склонив голову. С волос капала вода. Она противно просачивалась в широкий ворот толстовки, сползала по горячей спине, но не остужала. Увы. И легче после ста бросков тоже не стало. От слова совсем.

И тут прямо перед глазами появились белые крохотные кроссовки, а дождь вдруг застучал над головой, будто по пластиковому ведру. Быстро застучал, часто: кап, кап, кап. Но Тимка не поднимал головы. Он узнал эти кроссовки.

— Не сиди на земле, простынешь, — проговорил глубокий, немного с хрипотцой голос.

Нет, нет, нет. Кого-кого, а Леру он сейчас видеть хотел меньше всего.

И девочка это понимала, но останавливаться не собиралась. Протянула ему руку:

— Вставай.

Так больно… Так плохо… И неловко… И тогда Тимка просто ткнулся ей в бедро головой, прямо под ладошку и тяжело сглотнул. Говорить он не мог. Лера погладила его по мокрым волосам.

— Ты же вымок весь! — проговорила она удрученно и присела. — Тим…

Он чувствовал тепло ее пальцев, которые гладили его по лицу, сдвигая со лба намокшие пряди, чувствовал, как они касаются страшной царапины, едва не располовинившей глаз, и понимал: девочка его жалела. Жалела, как умеют жалеть только женщины, и совсем не важно, сколько этой женщине лет — сорок, сто или четырнадцать. Только женщины жалеют так, будто передают частицу своей силы, своей души. Передают, согревая.

— Тим, — едва слышно позвала Лера.

Узкая ладошка скользнула по щеке к подбородку, но одной рукой приподнять голову упрямого мальчишки не получилось. Тогда Лера отпустила зонт. Тимка это заметил лишь когда вновь почувствовал холодные капли на лице, вскинул глаза и оказался в плену обеспокоенных медовых глаз. Казалось, они заглядывали с тревогой прямо в душу.

— Тим, — сорвалось ласково.

В груди что-то тренькнуло, разбившись на миллион осколков. Сердце замерло, как и мир вокруг. Замерзшие руки притянули к себе тонкий стан, а холодные губы коснулись пухлых губ; губ, что так редко улыбались.

На мгновение девочка растерялась. Тимка, сжав ее в своих объятьях, казалось просто затащил к себе на колени. Под ее пальцами было напряженное от макушки до пят тело, обтянутое мокрой одеждой. И эту одежду девочка как раз и не чувствовала. Ладони пытались оттолкнуть парня, но только скользнули по гладкой ткани футболки. Чужие губы вдруг стали настойчивее, и тогда девушка всё ж таки смогла отстраниться от Тимки. Тот тяжело дышал, в глазах плясали черти и смотрел он так, будто впервые ее видел. Дождь бежал по лицу, ее кофта, меняя цвет из-за воды, на глазах из оранжевой превращалась в терракотовую. Парень дотянулся до зонта, схватил за ручку и поднял над головой, пряча девочку от дождя, но та, воспользовавшись тем, что хватка стала слабее, поднялась, оправила одежду. Она отворачивалась от Тимки, словно избегала взгляда.

— Лер, — позвал парень не то ласково, не то виновато. Поднялся, шагнул к ней и обнял одной рукой.

Малышка ткнулась ему в грудь и тоже обняла. Тимка у нее над макушкой даже улыбнулся впервые за день, а потом… Он не понял, что произошло. Объятия превратились в захват, ноги вдруг оторвались от земли, небо рухнуло куда-то вниз, а земля бросилась вверх, а потом парень приложился спиной о покрытие баскетбольной площадки. На лицо тут же посыпался дождь.

— Твою… — вырвалось со стоном. Тимка едва мог дышать. Конечно, покрытие не бетон, но даже на него падать так себе… сомнительное удовольствие.

— Урод…, — услышал он шипение над собой, перекатился со стоном, кое-как встал. Под лопаткой весьма ощутимо болело.

Лера стояла в метре от него и вытирала губы рукавом, натянутым на ладонь.

— Лера, ты чего? — спросил Уваров.

Девочка, сжав кулаки, шагнула к нему. Тот, не ожидая от себя, прикрылся и шагнул назад.

— Ты чего?

— Уваров! Я думала, ты лучше. Влюбилась, как дура! А ты? Я что? Громоотвод или так… передержка?

И Тимка словно протрезвел, подошел, попытался взять за руки, но девочка вырвала ладонь из мокрых пальцев.

— Не смей ко мне прикасаться! Я не собираюсь быть одной из твоей коллекции!

Тим даже растерялся.

— Лер, ты чего? Какая коллекция?

— А ты у своих баб спроси? Не много ли их у тебя, а?

— Какие бабы, Лер?

Но девочка вдруг поджала губы, а в медовых глазах отразилась вся боль Вселенной.

— Ты…, — только и смогла выдохнуть она и, подобрав зонт, бросилась к выходу, прихрамывая.

Тим стоял и смотрел ей вслед. На душе было гадко.

Он шел домой, натянув толстовку прямо поверх мокрой футболки. Губы всё еще горели. Слова Леры не выходили из головы, и Тимка вздохнул. Он понимал, о каких бабах говорила девочка.

— Развел гарем, — пробормотал он и вновь вздохнул.

Лера знала о Клинкиной, теперь еще знала о Волковой. А ведь получалось забавно. Ни к Волковой, ни к Карине у Уварова не было чувств, но он не далее, как в субботу впрягся из-за Карины. А сегодня влип в историю с Кирой. И на фоне всего этого еще и Леру поцеловал.

— Моральный урод… — вынес себе диагноз Тимка и опять вздохнул.

Завтра у Ника день рождения, но настроения праздновать не было. Парень тяжело поднялся на четвёртый этаж, отряхнулся у двери, как собака, тихонько вошел и, услышав голоса, доносящиеся с кухни, замер.

— И у тебя всё получилось? Вот прямо без ошибок? — весело спросила мама.

— Да! — взвизгнула счастливая Дашка. — Виталина Альбертовна сказала, что я сегодня лучше всех старалась.

— Молодец, дочка! Умница! А мы с папой тебе это всегда говорили. Чем больше стараешься, тем лучше получается.

На кухне завозились — обнимались, и Тимка шагнул к проходу.

Мама сидела на своем диванчике у арки и улыбалась, обнимая Дашку.

— Мамочка, я так тебя люблю! — прошептала сестренка, и у Тимки ком встал поперек горла. Он хотел позвать маму, но не смог и слова вымолвить. Лишь шагнул косолапо и встал в проеме. Мама подняла на него веселые глаза, но, заметив, в каком виде старший сын, отстранила от себя дочь.

— Тим…

А у парня вдруг задрожала нижняя губа, он бухнулся на колени, обхватил мать обеими руками, ткнулся лицом в колени и разрыдался.

— Господи! Тимоша! Ты чего? Тимоша! Да ты же мокрый весь!

— Прости меня, мам, прости!

— Что ты? Что ты?

Она говорила долго, гладила по мокрым вихрам, улыбалась, но Тимка плакал, плакал, как и много лет назад, удостоверившись, что с его мамой всё в порядке. Плакал, потому что ледяная ладонь, сжимавшая весь день нутро, разжалась. Наконец-то разжалась.