Кисельные берега

Глава 13

Где-то загудели рожок и дудка, нестройно и сбивчиво выводя плясовую. Звучала она так натужно и неестественно, что под неё уместнее было бы повеситься, нежели потанцевать.

«Ну конечно же! - тем не менее воспряла духом незваная гостья, устремляясь в направлении звуков. – Праздник же! Вот почему селение кажется опустевшим – как я сразу не сообразила! Наверняка весь народ тусуется на какой-нибудь деревенской площади…»

Ага, - буркнул сидящий внутри унылый скептик, - а обитатели хлева, курятника и собачьих будок тоже на деревенском празднике?

Кира от внутреннего зануды отмахнулась – не до него сейчас: улица выкатилась на небольшую площадь и упёрлась в главное украшение этого публичного места – деревянный фонарь виселицы. В настоящий момент он, правда, пустовал. Да и вообще выглядел буднично и не зловеще.

Под ней разместились, опершись спиной на помост, два музыканта с дудками. И выглядели так, будто каждый их выдох в ненасытные свистелки может стать последним. Тем не менее, несчастные пыжились из последних сил, создавая кислую праздничность. На которую блеклые, облезлые, прочерневшие от лишений жители реагировали соответственно. То есть никак.

Гораздо больший интерес светился в глазах крестьян, когда они с мечтательным и ласковым вожделением взглядывали на парящий и булькающий общинный котёл. Тем же взыскующим, и в то же время почти отрешённым взором одарили они внезапно вынырнувшую из-за угла овина чужачку.

Кира замедлила шаг. Потом и вовсе остановилась, смущённая молчаливо-равнодушной встречей.

«Вот уставились-то… Не меня, случайно, к обеду ждали? В качестве основного блюда…»

Сырник снова заскулил.

Музыканты поперхнулись и замолчали.

С аккуратного, ошкуренного бревна, служащего, по всему видать, вип-ложей, медленно поднялся грузный мужик, не утративший зажиточной пухлости, несмотря на сложные времена.

«Ну да, - ухмыльнулась Кира, глядя на его приближение, - начальство худеет в последнюю очередь… Небось, староста какой-нибудь… Или голова… Или что-то в этом роде…»

- Приветствую, фройлян, - молвил староста вкрадчиво, - в Худой Пажити. Что привело юную деву в наши скорбные угодья?

Кира деревянно кивнула головой в знак приветствия, беззастенчиво разглядывая местную власть: тугое пивное пузцо благополучия, розовые, гладко-выбритые щёки, высокий войлочный колпак с франтоватым петушиным пером за лентой… Из-под рыжеватых усов он улыбался радушным хозяином и ждал ответа...

Гостья хмыкнула, скрестила руки на груди. Пускаться в унизительные объяснения с помощью знаков и мычания она не собиралась – было бы с кем! Ей! принцессе! – с пейзанами немытыми! Вот ещё.

- Немая она, господин Шварц! – из серой толпы высунулась лохматая голова мальчишки-недомерка. – Увязалась за нами нынче да и притащилась следом, из лесу…

Ах ты недоделыш! Это я-то за вами увязалась?!

- Боже ты мой, какое несчастье! – всплеснул руками господин Шварц. – В том смысле, фройлян, что немота – несчастье, а не ваш приход. Ваш приход – это ж совсем напротив! Насчет вашего прихода мы незнамо как рады! Гостям в Худых Пажитях завсегда рады, а уж в праздник-то… Праздник у нас нынче, дорогая фройлян! Да вы проходите, проходите… К столу пожалте… Так… Сюда прошу вас, на почётное место… Эльза, эй! Чего гляделки растопырила, чувырла? Подсуетись для гостюшки! Живо!

Киру бережно и ласково, поддерживая под локоток, с суетой и расшаркиваниями усадили во главе грубо сколоченного, потемневшего от непогод общинного стола. Здесь же, под висилицей.

Эльза, женщина неопределённых лет, в несвежем чепце и провалившимися в черноту глазами, поставила перед гостьей глиняную плошку, наполненную мелкой, корявой редькой. Положила рядом тонкий ломтик серого, неаппетитного на вид хлеба.

- Чем богаты, - виновато развёл руками староста. – Вы пока закусите с дороги фройлян, а вскорости и праздничное варево подоспеет, - он бросил выразительный взгляд на котёл.

После сердито махнул рукой музыкантам. Те вздохнули тяжко и вновь загудели в свои сопелки фальшиво и невпопад.

- Эй, люди! – прикрикнул он на односельчан. – Веселитесь, чёртово семя! Или хотите разозлить Хозяина Леса недолжным почитанием?

Люди вяло зашевелились, с кряхтеньем поднимаясь с травы и пытаясь изобразить подобие оживления. Злить Хозяина Леса, видимо, никому не хотелось. Но и сил для «должного почитания» у голодающих было в явном недостатке.

- Вот же дурни пустоголовые, - доверительно пожаловался староста новой знакомой, подвигая ей редьку поближе. – Ведь знают же прекрасно, чем непочтение деревне грозит, но нет – ломаются! Ленивы и дерзки. Оттого и страдания наши, - он тяжко вздохнул и сокрушённо покачал головой. – Неурожаи, фройлян, который год… Ужо собак всех в деревне поели… Ужо и робят в лес стали заводить… Ганс своих, - он махнул рукой в неопределённом направлении, - тех, что с вами нонче приволоклись, третий раз в лес спроваживает, а те всё возвращаются, оборотни… Живучи, бесенята…

Он снова подтолкнул гостье плошку с редькой, положил аккуратно поверх ломтик хлеба. Кира брезгливо скривилась и оглянулась через плечо, услышав за спиной чьё-то прерывистое дыхание.

Истощённый и грязный человек в лохмотьях тянул корявые дрожащие пальцы к непривычно припухшему и притихшему Сырнику. Животина вжалась в ноги хозяйки и, истерично завизжав, лязгнула зубами. Мужичонка руку отдёрнул. Хыхыкнул неуверенно и сипло.

- Я ж тока это… погладить… кобелька-то…

- Пшёл вон, осёл! – зыркнул на него староста. Тот попятился, не сводя злого взгляда с собаки. – Вот, - развёл деревенский голова руками, - пожалте сами убедиться, фройлян: бессмысленное дурачьё! Тока одно на уме… Ведь всё им, бездельникам, организовал! Нет, чтобы праздновать, веселиться, чтоб Лесной Хозяин доволен остался, чтоб в сенокосе грядущем препятствий не чинил – в их же интересах! Для себя, что ль, стараюсь? О них же, остолопах, забочусь!.. У нас, видите ли, покос с завтрева начинается, вооот… Как водится, зачинки сегодня… А то как же! Испокон веку заведено. Пажити-то наши за лесом, в низине. Потому и заповедано нам от предков пред началом работ Хозяина задабривать. Иначе плохо дело: начнёт, недовольный, буйствовать – то покос потопчет, то лошадёнку по дороге через лес задерёт, а то и покосников заломает, всяко бывало…

«Чем, интересно, они его задабривают? – Кира скрестила руки на груди и с пренебрежением обвела взглядом слабо шевелящуюся площадь. – Плясками? Если бы меня так задабривали, я бы на месте этого Хозяина Леса, тоже покосников заломала, идиотов…»

- Знаю о чём вы думаете, фройлян, - склонился к ней староста и по-свойски потрепал по ушам окончательно закопавшегося в юбки хозяйки Сырника.- Осуждаете, небось? - Кира вопросительно приподняла бровь. – В том смысле: как можно добрым христианам справлять бесовские игрища? Так ведь? О том возмущаетесь? Потому и угощения нашего нечестивого вкушать отказываетесь… Э-эх, жизня наша… Куда деваться-то, добрая фройлян? Как спасаться мелким людишкам от произвола судьбы, коли господь отвернулся? Коли оставил милостью своей? И почему, спрашивается? Можа, мы грешны боле других? – глаза его блеснули. – Можа, пастор наш не усердно молится за паству свою? Во! – мотнул он головой в сторону овина. – Видала? Промелькнул стороной… Обходит подале праздник-то наш, будто не видит ничего … И с проповедями своими не лезет, понимает, что схлопочет тумаков: народ-то сейчас дюже злой, на божью милость давно не рассчитывает…

Он прищурил хитрый лисий глаз и снова подпихнул плошку:

- Вы уж откушайте, добрая фройлян, не побрезгуйте. Чай не со зла мы с тропы благочестия свернули, а от безысходности…

«Вот пристал со своими объедками!» - Кира резко, чтоб нежелание было явным без слов, отпихнула миску. И с тоской подумала о лежащей в сумке коляске колбасы: здесь-то её явно не достанешь – прибьют за такую еду не задумавшись.

- Эльза!

Корявые натруженные руки быстро прибрали со стола отвергнутую пищу.

- Оно и правильно, драгоценная фройлян! – разулыбался гостерадный староста. – На что нам эта редька, когда, чую, мясная похлёбка поспела… Уж её-то соизволите испробовать? А?..

Народ заметно оживился, потянулся со своими плошками к котлу, завязывая свары у раздачи, а после растекаясь по лавкам общинного стола, пробуя первую ложку – кто с благоговением, кто с жадностью. Пирующие голодные громко чавкали, причмокивали, цедили, дули на ложки, утирали со лба пот и шмыгали носами.

Эльза плюхнула перед гостьей её порцию. В замызганной миске парил серый кулеш из овса, сваренный на мясном бульоне.

Староста приступать к еде не торопился, внимательно наблюдая за странной девкой, занесённой в их многострадальную деревню всемогущим провидением именно сегодня. Так кстати…

Не больно-то она голодная – черезчур переборчива… И платье на ней справное… И корсет, как на даме… И причёсана соответственно… Кто такова? Впрочем, неважно. Видно, что девчонка жизни не нюхала. Хоть и тщеславна безмерно… Впрочем, тщеславие оно ведь тоже, оттуда же – оттого, что не снималась с дурочки до сих пор стружка, обтёсывая под обстоятельства. Ну так не беда. Эт поправимо. За нами-то не заржавеет…

- Что ж, дорогуша, - староста радостно потёр ладони и хлопнул ими по столу. – Вижу, не по нраву тебе наше угощение. Жаль, жаль… Ну хоть выпей бражки со мной за праздничек, за обычай наш, а? Потешь старика, красавица, не обижай!

Эльза жмякнула на стол две кружки с пузыристым, распространяющим кислый дух питьём и замерла напряжённо за плечом гостьи.

- Не передать словами, - рассыпался добрый хозяин, - как совестно мне, как мучит меня суровость ваша, дорогуша! Не смогли мы знатной фройлян ничем угодить по скудости нашей. Но нет же в том нашей вины! Выпейте со мной – и я пойму, что благородно прощён! – он подхватил кружку, заискивающе заглядывая в глаза гостьи. – Вижу, вижу, красавица – устала ты с дороги… Вот выпьем по глоточку за ваше здоровье, да за наш благополучный покос, и сведёт тебя Эльза прямиком на ночлег. И устроит в лучшем виде: на кровати с тюфяком ляжешь почивать ладком… Ну что? А? Не обижай, брыльянтовая фройлян! И сразу отпущу! – он снова призывно взмахнул своей кружкой.

Насытившиеся крестьяне наконец проявили интерес к происходящему и молча, вдоль стола таращились на чужачку. Выжидательно. Будто обещано им было непременное зрелище…

Кира с неудовольствием, нехотя подняла тяжёлую кружку. Скривилась, демонстративно потёрла рукавом щербатый край и, стараясь не дышать, пригубила.

«И чего я вечно ведусь на эти тупые уговоры: «уважь» да «не обижай»… Дань гостеприимству, черти б его не видали! Впрочем, если честно, не в этом дело: действительно очень хочется спать. И слинять из этого чмошного общества поскорее…»

Отхлебнула ещё раз неожиданно прохладное и приятное на вкус питьё…

«Интересно, этого придурковатого кобеля, который мне уже все ноги оттоптал, не сожрут добрые люди, пока я почивать изволю?..»

Эта мысль под вой гудошников и радостную улыбку старосты мелькнула в Кирином сознании, перед тем, как оно рухнуло во мрак, последней.