Кисельные берега

Глава 47

-----------------------------------------------------------

Утекали сквозь пальцы томительные дни. Бездеятельные, однообразные, пасмурно-дождливые… Всё, казалось, увязло в томительной хандре непогоды. Даже жизнерадостная Пепелюшка поскучнела, снулая стала какая-то… Задумалась, может, о чём?

Кире это предположение казалось более, чем нелепым: боже, о чём это растение может задуматься? И, главное - ЧЕМ?

Вот сама Кира – дело другое. Ей-то меланхолия вполне пристала. И вполне объяснима в её случае. Хоть и тяжко – ох, как тяжко! – её непрошенное присутствие…

В непривычной среде средневековой теремной жизни, в непривычном качестве незаметной старухи-приживалки бывшая хозяйка жизни впервые в жизни затосковала. С каждым днём чёрная змея неведомого ей ранее уныния всё крепче сдавливала грудь – так, что и вздохнуть порой бывало трудно. Она морщилась, прижимая ладонь к рёбрам, и распахивала слюдяное окошко в надежде на облегчение. В горницу заползала влажная морось сада, заставляя ёжиться и плотнее кутаться в битую молью овечью безрукавку.

От вида серого неба, полинявших цветов и деловито квохчущих под окном мокрых кур легче не становилось. Становилось страшно. От монотонности и бессмысленности прозябания в гостеприимном доме Порфирия Никанорыча. А самое главное – от бетонной глыбы безнадёги, давящей на сутулые плечи старухи с каждый днём всё сильнее.

Каждый новый день отнимал у неё одну за другой крупицы надежды, которые она, словно бережливая нищенка, усердно копила в пригоршне. Скудное богатство её таяло, словно снег, и ничего с этим поделать несчастная была не в состоянии.

Спасенья не видать. Выхода нет. Она застряла в этой сказке. Надолго. Придёт ли к ней избавленье? Или она сама должна попытаться что-то предпринять? Может ли она здесь, в этом дурацком, перевёрнутом мире повлиять на собственную судьбу? Позволены ли сказочными законами попытки к спасению? Или здесь всё предопределено жёсткими рамками известных сюжетов, и все старания вырваться за них заранее обречены?

А если всё же попробовать? Куда, в какую сторону кидаться? С чего начать? Пуститься странствовать в поисках Бригитты по миру? Выдержит ли подобную эскападу её немощное тело?

Прижав ладони к лицу, Кира тихонько завыла. Но тут же опомнилась. Зло сжала кулаки - так, что костяшки пальцев побелели - и ударила ими о стену.

Боль от удара отдалась в лопатки и скрючила спину – ну и пусть! Как ещё побороть паническое, неудержимое стремление к бегству? Безрассудное желание – прямо сию минуту, не медля – выскочить на улицу и бежать до самого порта, не останавливаясь! Сесть на любой отходящий струг! И плыть! Потом идти – всё вперёд и вперёд!.. И снова бежать!.. Потом… Да неважно что потом! Лишь бы что-то делать – стремиться, надеяться! Искать спасения деятельно, а не ждать его, завывая у окошка от безысходности!..

- Ну хватит! – процедила Кира сквозь зубы. – Что с тобой, тряпка? – она ударила себя по дряблым щекам. – Совсем тебя не узнаю! Может, не только тело твоё увяло, но и решимость, которой ты всегда так гордилась, протухла совсем?

Хватит думать и сомневаться. Если не можешь не действовать – действуй, чёрт бы тебя побрал!

Старуха торопливо шагнула к сундуку, резко откинула крышку, с грохотом приложив её о зазвеневшие брёвна сруба, и принялась лихорадочно перетрясать тряпки. Выкинула на пол пару полушалков, тёплые постолы и шерстяной шугай.

Дрожащими от возбуждения пальцами зашнуровав обувь, кое-как намотав на голову платок и на ходу продевая руки в рукава, она хлопнула дверью горницы и неуклюже посеменила по лестнице вниз – колени при каждом шаге скрипели и клинили.

«Что же Пепелюшка? – осведомилась совесть. – Неужели ты бросишь её здесь, с сёстрами, соверешенно беззащитную?»

«А не пошла бы она! – Киру аж затрясло от негодования. – Мне что ж теперь – жизнь на эту идиотку положить? А как же я? Кто обо мне позаботится? Да и потом, где я её бросаю? В лесу, что ли, волкам на съеденье? В тепле, в добре, и нос у неё в табаке, и уши в шоколаде…»

Дверь в кухню была приоткрыта. Полидекста, румяная и необъятная, как праздничный пирог, деловито ощипывала кур.

- Чиво, баушка? – приветливо осведомилась она у заглянувшей в её владения няньки Никанорычевой любимицы. – Проголодалась? Так от – пироги свеженьки, недавно достала из печи. Возьми, коли хочешь…

Кира молча ссыпала с противня в платок пирожки. Связала концы ткани в узел.

- Тю! – удивилась кухарка аппетиту субтильной старушки и, поглядев на неё внимательней, насторожилась. – А куда это мы намылились?

- На богомолье, - буркнула беглянка и сунулась было к дверям.

Неожиданно проворная, несмотря на габариты, тётка кинулась ей наперерез и заступила дорогу.

- Ума ты лишилась, старая? – упёрла она руки в боки. – Кто ж опосля лета на богомолье ходит? Али не видишь, чего на улице деется? Куды тебе с твоими прострелами? Не пущу – так и знай! Ещё и Никанорычу нажалуюсь, как возвернётся! Ты глянь, чё удумала – извести себя решила, не иначе!

«Вот холера досужая!» - выругалась Кира про себя, а вслух сказала:

- Да не заводись ты! Раскричалась… Пошутила я, понятно? Ну какое богомолье в зиму – ясен пень! Всего лишь к причалу хотела сбегать, Габрусю поискать. С утра ушла и до сих пор торчит там, не обедамши. Если домой не пригоню, так покормлю хоть…

После отъезда хозяина дома единственным развлечением заскучавшей Пепелюшки, кроме вечёрок на кухне, стали ежедневные походы на причал. Там она, кутаясь в тёплую персидскую шаль, наблюдала за отплывающими, но более – за прибывающими судами, выглядывая среди них багряные паруса стругов Порфирия Никанорыча. А заодно уж – знакомые и желанные цвета Колбасковских вымпелов: не плывут ли гонцы от принца, не везут ли в хрустальном ларце утерянную туфельку, дабы примерить её девицам Вышеграда в поисках той единственной…

Гонцы не плыли.

Пепелюшкину няньку это обстоятельство тоже обескураживало: ведь было бы совсем недурно сбагрить, наконец, эту докуку в кудряшках принцу и вздохнуть свободно. Но нет! Принц отчего-то и не чухается. А по сказке, между прочим, должен землю копытом рыть! Хлыщ мажорный…

… Кира нахмурилась и крепче прижала к себе узелок с пирожками, готовясь дать бой чрезмерно заботливой кухарке, если та и поход на причал сочтёт для немочей старушенции чрезмерным. Но та понимающе кивнула: мотивы, связанные с чьим-либо кормлением, были ей близки и понятны. И заслуживали одобрения.

Тем не менее, не остыв ещё от готовности к борьбе за правое дело, она сочла нужным немного поворчать:

- Пошутила она… Вы погляньте-ка! Шутница! Да рази таким шутят? Да рази над добрыми людьми богомольем-то потешаются? Ох, накажет тебя, баушка, господь бог за пустословье, так и знай – накажет!..

- Наказал уж, - буркнула под нос Кира. – Куда боле…

- Куда боле? - возмущённо фыркнула Полидекста, плохо понимая о чём идёт речь. – Никогда не говори «плохо», потому что на каждую жалобу судьба всегда укажет как может быть ещё хуже!

Она с достоинством тряхнула многослойным подбородком и собралась было вернуться к недощипанным курям, как вдруг резко распахнувшаяся дверь пихнула кухарку в широкую спину.

- Ой! – пискнула ввалившаяся в кухню Пепелюшка. – Я нечаянно!.. – и уставилась на Полидексту заполошным взором.

Та сердито махнула на неё рукой и потёрла ушибленное место.

- Носятся, как скаженные! Ни пути, ни дороги не различают…

- Ты чего такая взбаламученная? – Кира с подозрением оглядела подопечную. – Случилось чего?

Та быстро-быстро закивала головой и всхлипнула:

- Ой, Кирочка…

Полидекста замерла, позабыв о своём бытовом ранении, и настороженно уставилась на шмыгающую носом девчонку.

- Ну?! – возопила она в нетерпении. – И чиво? Долго-от будешь из нас жилы тянуть, горевестница?

- Порфирий Ник… анорыч… - промямлила Пепелюшка. – Он… он…

- Да что же он, холера тебя забери?! Неужто помер?..

- Нет-нет! – испугалась девчонка.

- О господи!..

- Приехал? – подсказала Кира.

- Да… То есть нет… То есть…

На всходе послышались громкие голоса, топот сапог, грохот заносимых и сгружаемых сундуков.

Отпихнув бестолковую девку с прохода, кухарка с приживалкой ринулись в гостевую клеть.

- Силантий! – выдохнули обе, позабыв о традиционных, церемонных приветствиях. - Никак прибыли?

Приказчик отвлёкся от руководства носильщиками. Развернулся на каблуках чинно и горестно смял в руках войлочный колпак.

- Плохую весть привёз я в этот дом, тётка Полидекста, - продекламировал он давно, видимо, заготовленную и отрепетированную фразу и картинно поник главой.

На лестнице охнули купеческие дочери, торопящиеся встреч прибывшим. Марфа Порфирьевна побледнела, привалилась к перилам, придержала за локоток испуганную младшую сестру. Тишина повисла в тереме, словно бы в душных пажитях перед грозой. Только за спиной у Киры жалобно похрюкивала Пепелюшка.

- Прибыть-то мы прибыли… оно что ж… - вновь подал голос Силантий, скорбно повиснув усами. – Оба струга – и «Орёл», и «Возок», да ещё ладейку шестивёсельную Порфирий Никанорыч прикупил… Все нагружены дополна, от товаров трюмы ломятся – токмо знай барыши подсчитывай… Вон и подарочки домочадцам, - повёл рукой на сундуки приказчик, - запасены, всё честь по чести. Оченно удачно начинался поход нонешний. Да и закончился бы неплохо, кабы… Кабы вернулся на своих кораблях вместе с нами сокол наш ясный, Порфирий Никанорыч!..

Аникея тихонько завыла, цепляясь за руку старшей сестры.

- Да говори толком! – выдохнула Марфа. – Что с батюшкой? Остался где болящий? Или… или… уже нет… его боле…

- Слава те, господи! – размашисто, истово перекрестился приказчик. – Жив батюшка ваш! Жив и здоров: когда оставляли мы его, ни на что не жаловался, окромя невозможности домой возвернуться, к любезным дочерям. Молю святого блаженного Авиасафа, чтоба и ныне в том же состоянии прибывал!..

- Невозможности? – вытаращила глаза кухарка. – Какие ещё такие невозможности? Говори, ирод, что с батюшкой нашим Порфирием Никанорычем? Довольно ужо сиротинок-то наших загадками изводить! Али не видишь – лица на бедняжках нет!

- Да я-то что? – вскинулся Силантий. – Я и говорю, как есть: жив, стал быть, отец наш родной! О сём сказал же? Доложил тут же, дабы успокоить дщериц его наидрагоценнейших, - он отвесил поклон в сторону замерших на лестнице девиц. – О том, что в добром здравии упомянул? А то как же! Без промедленья – только порог переступил! Мыслил и дале поведать, так ты, как всегда, встрянешь-перебьёшь! Вздорная ты баба Полидекста!

Марфа выдернула локоть из цепких пальцев сестры и торопливо спустилась по ступенькам. Приблизилась вплотную к приказчику, нахмурила брови соболиные, взглянула на него в упор потемневшим взором:

- Силантий, что случилось?

- Ох, Марфонька свет Порфирьевна, - вздохнул тот, немедля добавив скорби в выражение лица и плачущих интонаций в голос. – Удерживает его чудище лесное, трёхглавое у себя в плену. И на откуп ни злата, ни серебра не берёт!..