Кисельные берега

Глава 95

* * *

Садиться в лодку не спеши.

Куда течёт река

Сперва узнай у девы вод…

Там же.

Деревенька была маленькой и казалась диковатой. Заметённые по самые крыши избушки-полуземлянки походили на курные сугробы: будто разумные зимостойкие кроты прокопали в них ходы, обустроились и затопили печи, пустив дым в закопчённые волоконца.

Если бы Медведь не был местным и не знал окрестности Вышеграда, как свои пять пальцев, он прошёл бы мимо, не заметив присутствия человеческого жилья и узких полузвериных тропок, убегающих с большой дороги в снежный лес.

- Вот и Ямы, - пробормотал он себе под нос, спешился и, секунду поколебавшись, повёл коня по интуитивно угадываемому направлению.

Уставший путник решил рискнуть. Прошлую ночь ему пришлось провести в зимнем лесу, под открытым небом, и повторять это рисковое и утомительное мероприятие снова ему совсем не хотелось. Хотелось в тепло, под крышу и под сухую, пахнущую овечьей шерстью полость. Хотелось горячей печи, горячих щей и – чем чёрт не шутит – может быть, даже бани.

Но вот это уже вряд ли. Ждать подобных милостей от жителей Ям вряд ли стоило: о них вышеградцы говорили обычно мало, плохо и шёпотом. Считалось, что сами ямники – народ угрюмый, нищий и полудикий. Но пуще того – будто в селище этом богопротивном сам Якимка Пономарь, разбойничек Коромылова леса ставку держит.

Последнему домыслу Медведь не особо доверял: княжьи люди, бывало, не раз шерстили Ямы по доносу, но ни разу разбойных людишек и следов их пребывания не обнаружили. Он и сам в тех походах участвовал, мда… Что будет, если опознают его аборигены? Опаску проявят и примут по высшему разряду? Или, напротив, прирежут по ночи спящего?

- Вот и выясним, - сказал княжий кметь своему гнедому. – Мне этих бирюков бояться негоже. Пока при силе да при мече. Хотя на лапотников сиворылых его и обнажать-то грех – покалечу кого ненароком… Если заведутся вдруг или умыслят чего – и так справлюсь.

------------------------

Обождав, пока за стремительным скоком волчицы осядет снежная замять, Ятрыха Латыгорка, ведьма Кривого ельника призадумалась.

Она рассеянно обхлопала себя по бокам в поисках любимой трубки и, ничего не отыскав, сломила веточку со стоически засыхавшей у крыльца дикой яблони. Сосредоточенно погрызла её и сплюнула на снег.

- Ну и..? – осведомились с корявого сука.

Латыгорка покосилась на ворона:

- Ты думаешь о том же, о чём и я?

Ворон возмущённо скрежетнул:

- А о чём ещё? – он яростно встряхнулся и нахохлился, распушившись, как воробей в метель. – Девка шла к тебе с полным кошелём, готова была сколь угодно много заплатить за услуги. И что мы имеем в результате? И услуга оказана, и кошель ейный ни на серебрушку не похудел! Сдаётся мне, - ворон растопырил крылья и нервно ими дёрнул, словно пытаясь удержать баланс на ветке, - облапошили тебя, Ятрыха. Обдурили вчистую! Нагло и умело! Коромыслов лес не упомнит подобного беспр-р-редела!

- Не упомнит, - согласилась ведьма, с остервенением кроша в пальцах пожёванную веточку.

- Вот и не станем создавать пр-р-рецедент, - буркнул ворон и встопорщил перья. – Мы догоним её, когда Шуньята покинет свою пр-р-ротеже и уберётся восвояси, отсыпаться после оборотов. Отнять деньги у девчонки несложно – достанет и нас с Баюном.

- Ты забыл, дурень, - Латыгорка швырнула ошмётки ветки в снег, - что покинет она её, доставив под защиту оружного витязя. Против воина с мечом вас с Баюном маловато будет.

Ворон мигнул глазами-бусинами и тяжело переплюхнулся с яблони на крепкие перила обновлённого крыльца.

- Ты тоже, – каркнул он, - кое-что забыла, колдунья! Забыла, что воин тоже везёт тебе серебро. Которое нынче платить уже не за что! Благодаря этой старой проныре Шуньяте…

- Чёрт! Чёрт! Чёрт!! – Латыгорка врезала кулаком по проконопаченным брёвнам сруба, сруб отозвался тихим деревянным звоном. – Что же делать? – она с мольбой уставилась на своего соратника в перьях. – Я сваляла дурака, продешевила – не спорю! Но этой ведьме, сам знаешь, перечить себе дороже. Она сильнее меня в десятки раз! Как бы я осмелилась отказать?!

- Она сильнее, - ворон почистил клювом под крылом, счихнул зацепившийся за нос пух и самодовольно прошёлся по перилам. – Сильнее, да… - коварная птица издала отрывистые сипы, имитируя, по всей видимости, саркастический смех. – А мы – хитрее! Мы пойдём другим путём.

Ведьма с надеждой и нетерпением посмотрела на своего идейного вдохновителя.

- Ну чего, - не выдержала птица, - ты тращишься на меня, как баран на новые ворота? Уж скатнуть-то наливное яблочко по серебряному блюдечку и посмотреть, где пути этих двух кошельков пересекутся ты могла бы и без моих подсказок!

- Ну могла бы, - дёрнула плечом ведьма. – И что нам с того?

- А если, - возвысил голос раздражённый недогадливостью патронессы ворон, - если это случиться неподалёку от… Ям?

Латыгорка, наконец, поняла. Она хлопнула себя ладонью по лбу и метнулась в избушку, чуть не прищемив дверью сорвавшегося следом за ней ворона.

---------------------------

Медведь спешился, накинул поводья на торчащую из сугроба корягу и позволил себе немного сомнений: не сглупил ли он, сунувшись в одиночку в это сомнительное место? Как бы эта тёплая ночёвка ему боком не вышла…

Впрочем, приехал, дело сделано – не поворачивать же теперь от порога назад.

Отринув колебания, витязь спустился по снежным ступеням в снежную траншею, прорытую к дубовой дверке и решительно стукнул в неё несколько раз кулаком. Потянул на себя за скобу… Из тёмного нутра заснеженного жилья дохнуло застарелой вонью и теплом.

- Здравия добрым хозяевам! – поприветствовал от порога незваный гость и остановился, ожидая, пока глаза привыкнут к полумраку. – Примете в дому своём путника?

---------------------------

Лес уже облили томные и тихие сиреневые сумерки, когда умаявшаяся волчица сделала последний натужный прыжок и, крутанувшись в попытке удержать равновесие, уронила всадницу в в сугроб.

Отплевавшись от снега, Кира приподнялась на локтях и покосилась на тяжело дышащего зверя: ведьма вывалила язык, как запыхавшаяся собака, и ссутулилась.

- Здесь, - просипела она, судорожно облизнув сухой и горячий нос.

Кира огляделась:

- Где здесь?

Вокруг – только снежные холмы и одиночные ёлки, взирающие на неё сверху вниз величественно и угрюмо.

- Да здесь же! – волчица лениво пожевала снег. – В землянке. Дверцу-то видишь? Да не туда смотришь, остолопина! Глаза-то разуй!

Остолопина привстала на коленях, сморгнула сумеречный расфокус и «разула глаза»: прямо под ней вырезанные в снегу сиреневые ступени спускались в сиреневый коридор и вели к сиреневому сугробу с дощатой дверцей.

- Бригитта, послушай… - неуверенно наморщила нос Кира, поглядывая на неприветливо чернеющую в снегу дверь. – А ты не могла бы…

- Не могла! – рявкнула волчица.

Кира вздрогнула и обернулась к ней.

- Я еле лапы волочу, неужто не видишь? А коли и видишь, - хмуро буркнула зверюга, - так что тебе до того? Тут хоть загнись, Киру Андревну опекая, всё одно – мало будет! Давай-ка, дорогуша, сама, без чуткого руководства. Нянькам тоже нужен отдых. Сама-сама-сама…

Ведьма поднялась и потрюхала на заплетающихся ногах в лес. Сумерки скоро поглотили её неброскую серую масть, и Кира осталась одна среди молчаливых и безлюдных с виду землянок.

Ничего другого не оставалось: она со вздохом поднялась на ноги, отряхнула колени и неуверенно спустилась по ступенькам в снежную траншею.

«Ну что ты трусишься, как собачий хвост? – одёрнула она себя. – Ведь там же, за дверью, он! Значит, бояться нечего!»

Впрочем, если не кривить душой и признаться самой себе честно, то предстоящая встреча с Медведем и то, как он расценит её настырную навязчивость – всё это смущало гораздо больше, нежели возможная негостеприимность обитателей мрачного поселения.

Она притормозила на середине пути, решаясь на следующий шаг, и.. почти подпрыгнула от неожиданности, когда дверь бесшумно распахнулась ей навстречу. Кира прижалась к снежной стенке траншеи и затаила дыхание, до боли стиснув пальцы в рукавицах: она не столько увидела, сколько почувствовала того, кто замер в дверном проёме, силясь опознать в сгустившихся до синевы сумерках нежданного визитёра.

- Привет, - промямлила преследовательница, ощущая мучительный стыд и, одновременно, ликующую радость от встречи с ним.

Они стояли друг напротив друга и молчали. О чём здесь, собственно, говорить? Выражение его лица скрывала милосердная темнота, за что Кира ей была весьма благодарна. Увидеть сейчас в его глазах досаду, раздражение или неудовольствие относительно её внезапного явления, было бы непереносимо. Хотя… О ком это она сейчас? О Медведе? Когда это ты видела в его глазах что-либо, похожее на раздражение? Он слишком добр. Он ни за что не станет демонстрировать бедной влюблённой девице своё «фи» и намекать на её докучливость.

- Иди за мной, - проговорил он ровным голосом и шагнул обратно, пригнувшись под низкой притолокой.

«Конечно же, он мне не рад, - шмыгнула носом приставучая девка и посеменила следом за провожатым. – Но раз уж я здесь, он делает то, что велит ему его гипертрофированная совесть. Всего лишь. А велит она ему не бросать бедную дурёху на морозе, в ночном лесу, на поживу дикому зверю. Как бы ему этого, может быть, не хотелось бы…»

Он крепко перехватил её запястье и повёл вниз, по земляным ступеням. Внутри было темно, воняло кислыми щами, дымом, портянками и отхожим ведром. Кира тихонько покашляла и попыталась спрятать нос в воротник.

В конце лестницы Медведь откинул тяжёлую шкуру, отделявшую сени от жилой клети и шагнул за неё, втащив следом навязавшуюся на его шею девку.

В зыбком мареве тусклого света, производимого единственной лучиной, Кира увидела тесное помещение с закопчённой печью в северо-западной углу и дощатым столом – в противоположном. По стенам тянулись широкие лавки, с матицы низкого потолка свешивалась, поскрипывая, люлька. Её качала, наступая ногой на верёвочную петлю, измождённая женщина. Она рассеянно сучила шерть на веретено и таращилась в пространство бессмысленным взором. В сторону вошедших она даже не обернулась.

По лавкам сопели, кряхтели и храпели спящие, укутавшись с головой в драные тулупы и латаные зипуны.

- Прошу, не сочти за труд, добрый хозяин, - обратился Медведь к мужику, которого Кира не сразу заметила: он сидел на берёзовой колоде у печи и штопал валенок, - надоть приютить ещё сестрицу мою, нежданно нагнавшую меня в пути.

Мужик поднял кудлатую голову, заросшую бородой до самых глаз. Новоявленная сестрица была удостоена хмурого и недоброго взгляда. Мотнув головой, мужик с презрением сплюнул на земляной пол и вновь угнулся над штопкой.

Медведь молча провёл Киру к свободному месту на лавке и вручил ей своё походное одеяло.

- Захочешь до ветру, - проговорил он всё также ровно и спокойно, - разбуди меня. Одна не ходи.

И ушёл. К своему месту у дальней стены. Там он сел, привалившись спиной к срубу, достал из ножен меч и уложив его на широко расставленные колени, принялся неторопливо полировать лезвие куском войлока. Спать он, видимо, не собирался.

Кира смотрела на его напряжённое, сосредоточенное лицо и было ей очень не по себе: и от спёртости воздуха, от густого, непривычного зловония и от явного хозяйского нерадушия.

«Зачем мы здесь? – поморщилась она, присаживаясь на указанное место. – Жесть какая-то… Уж лучше бы брели всю ночь по лесной дороге, чем…»

Как наяву она увидела трескучий мороз, пробирающий до костей, чёрную, беспросветную ночь, стаю голодных волков, учуявших одиноких, выбившихся из сил путников и – потрясла головой, отгоняя видение. Только теперь, живо представив себе, как вдвоём с Медведем они вынужденно покидают сомнительно пристанище и уходят в ледяную тьму леса, Кира почувствовала, что встать не сможет даже под страхом смерти. Словно вся тяжесть сегодняшних переживаний, потрясений и впечатлений, долгой дороги и утомительных скачек на волчице – всё это сразу навалилось пыльным мешком усталости, придавило к лавке, обездвижило и обезволило.

Девушка судорожно зевнула и поёжилась, заворачиваясь в одолженное ей одеяло.

«Нельзя спать, - подумала она. – Не зря же Медведь бодрствует, наверное… наверное… не доверяет… Подвоха… может… ждёт…»

Глаза слипались непреодолимо. Сознание ускользало, путалось в переплетении яви и сумбурных сновидений, пока окончательно не провалилось в беспокойные, прерывистые сны забытья. Кира даже не успела прилечь, заснула сидя, прижавшись затылком к бревенчатой стене. Голова её переодически скатывалась на плечо и падала вперёд. Тогда девушка вздрагивала, вскидывалась, обводила храпящий полумрак душной клети мутным взором и вновь теряла сознание.

Ей снился слабый настойчивый стук. Что это? Ах да, это же спелые яблоки падали на жестяную крышу курятника в саду у Збжевских… Куры косили бессмысленным глазом за сетку-рабицу, подёргивая пёстрыми шеями и возмущённо хлопая крыльями.

«Надо постелить на крышу одеяло, - сказала Кира курицам, - и не будет так греметь…»

Она скомкала одеяло Медведя и принялась пропихивать его сквозь ячейки сетки. Одеяло сопротивлялось.

«Да помогите же мне! – нервничала затейница. – Тяните на себя!»

Куры помогать не желали. Они нервно перекудахтывались, сплетничая о беспримерной глупости млекопитающих, дела и намерения которых так часто расходятся: ну зачем, спрашивается, пихать одеяло в курятник, если собиралась накинуть его на крышу?..

… Голова перекатилась на грудь – Кира вскинулась.

В землянке всё так же колебался огонёк лучины. Всё на том же месте сидел Медведь, откинув голову на стену и прикрыв глаза. На коленях его всё так же дремал обнажённый меч, бликуя в неверном трепещущем свете древесного огонька. Неопознанные объекты на лавках всё так же сопели и бугрились под кожухами. Изменилось только положение женщины у люлюки: она более не пряла, тупо таращась в стену, а тихо спала, скрючившись на боку. Изменилось ещё кое-что… Кира, обведя осоловелым взором землянку, не сразу сообразила что.

Ах да, берёзовый чурбак у печи был пуст. Где же хозяин? Спать пошёл? Может, и спать – мало ли… Тебе-то что за дело? Впрочем, вот же он – затыкает тряпками волоковое оконце…

«На месте… - почему-то с облегчением выдохнула Кира, пошевелилась и зашипела от боли в затекших членах. – Вот чёрт… Чего это я сплю сидя? Дурацкие куры…»

Она прилегла на лавку, подтянула колени к животу и моментально провалилась в новый сон.

Того, как хозяин накинул лохматый тулуп и скрылся за входной шкурой, через пару секунд скрипнув входной дверью, она уже не видела и не слышала. Ну а если бы и видела – так что? Мало ли за какой надобностью он вышел…

Медведь приоткрыл глаза и посмотрел вослед ушедшему. Поправил меч, сжав пальцы на рукояти и заметно напрягся. Хотя была ли причина для чрезмерной бдительности и изматывающего ночного бодрствования, Медведь толком даже самому себе объяснить не мог. Впрочем, он не объяснял, он чуял. Звериным чутьём недавнего обращенца. Смутное беспокойство точило его изнутри и чем дальше, тем больше.

Наверное, всё из-за дурной славы селения. Из-за чего ж ещё? Не из-за птицы же, попросившейся погреться со стужи в человеческое жильё…

… - Стучит кто-то в волокушу, - заметил он хозяину лучину назад. – Будто птица клювом долбит. Можа, на тепло просится…

Хозяин, не взглянув на гостя, натянул заштопанный валенок и прошаркал к дымовой щели, заткнутой тряпьём. Он потянул тряпичный кляп из оконца, впуская в угарную духоту землянки глоток воздуха и морозное облачко пара. Закутанный в это облачко, словно призрак в туман, в волокушу протиснулся взъерошенный ворон. Птица спрыгнула на шесток, нервно почистила крыло и сипло клекотнула.

Хозяин посмотрел на ворона исподлобья и, как показалось Медведю, кивнул. А, может быть, то огонёк лучины мигнул тенями?

Оттопырив крыло, ворон суетливо почистил под ним клювом, шумно вспорхнул на волоконце и сгинул в черноте ночи за ним. Мужик раздумчиво поскрёб в затылке, покосился на дремлющего кметя и его обоюдоострый меч, накуксился. Но затем, словно решившись, торопливо, стараясь не шуметь, накинул тулуп и последовал вслед за вороном. В ночь. Только не через волоковое оконце, а через дверь.