Кисельные берега

Глава 55

Летняя послеполуденная безмятежность парка с его журчащими фонтанами и медитативным шорохом листвы казалась, по меньшей мере, странной. А если уж честно – возмутительной! Вопиющей, отвратительной и противоестетсвенной! Циничной, наконец!..

Кира сидела, привалившись боком к стволу дерева, прямо на траве и пыталась перестать стучать зубами – её бил нервный озноб. Подобного эмоционального цунами она ещё не испытывала – ни в своей прошлой жизни, ни за время сказочных злоключений. Теперь в голове было пусто, в животе холодно, а ноздри упрямо обоняли вместо травы и цветов запах горелого мяса. Эта вонь преследовала её неотступно, вызывая приступы тошноты. Кира зарылась носом в рукав, но бархат платья, казалось, насквозь ею пропитался.

Надо растереть в ладонях траву, вдохнуть её горьковато-свежий аромат – может быть, это поможет… Девушка сжала в пригоршнях сочные листья клевера и зашипела от боли в обожжённых пальцах. Откуда это? Она с недоумением уставилась на покрытые волдырями руки. И юбка… Что с ней случилось? Какие огромные дыры… А на белых нижних юбках, просвечивающих в прорехах, коричневые подпалины… Откуда? Ах да! Она же обломала этим любителям садистских развлечений танцы на углях! Или не обломала? Может, ещё больше потешила?

Кира перекатилась затылком по жёсткой ребристой коре старого вяза и тихонько застонала. Боже, что она там вытворяла? Стоило ли? Стоило ли, вереща совершенно не эпично и неэстетично, бросаться в центр залы и, замотав руки собственной юбкой, пытаться стащить с извивающейся в страшных мучениях ведьмы раскалённые башмаки? Стоило ли материть палачей и неуклюже пинать оттаскивающих её прочь стражников? Стоило ли орать на принцессу, называя её во всеуслышание «чёртовой Пепелюшкой» и «недотыкой», а её сиятельного мужа «слащавым мурлом»? Стоило ли истерить и отбиваться от Медведя, пытающегося увести её до того, как удивлённые присутствующие отомрут и начнут кумекать насчёт причин столь странного сочувствия жертве?..

Накумекают ещё, с них станется, какую-нибудь одержимость бесовскую вследствие длительного воздействия богомерзких чар. А у подобных умозаключений, как известно, имеется одно замечательное свойство: уж коли посетили, так сразу моментально и преобразовались в твёрдую, нерушимую убеждённость. А убеждённость приводит к действиям. В основном, к радикальным.

Впрочем, до этого не дошло. Разбуянившуюся девицу стража достаточно поспешно выволокла из пиршественной залы и заперла в соседних покоях до особого распоряжения.

Кира, правда, распоряжения ждать не стала - выбралась через окно в сад и на негнущихся ногах доковыляла до старого вяза. Возле него она и плюхнулась приходить в себя. Могла себе это позволить. Поскольку высокородная публика про выходку бывшей принцессовой кормилицы немедленно забыла: главное действующее лицо увлекательного представления осталось корчиться на полу, к нему всецело и полностью вернулось капризное внимание толпы.

Медведь, красный от гнева и несколько встрёпанный после борьбы со взбесившейся Кирой, решительно направился к креслам новобрачных.

- Ваше высочество, - проговорил он, адресуясь, без всякого сомнения, к принцессе, негромко, срывающимся от негодования голосом, - умоляю вас, остановите пытку! Как можете вы, с вашей чуткой душой и тонкой натурой смотреть на мучения этой несчастной?!

Пепелюшка перевела растерянный взгляд с Медведя на корчащееся в центре зала красное платье, похлопала глазами, будто соображая, о чём вообще идёт речь.

- О! – она искательно, сбоку, попробовала заглянуть в лицо принцу. – Ей, наверное, больно? Как же так?

Принц отвёл с неохотой взгляд от занимавшего его зрелища, поднёс к губам пальчики супруги:

- Милая Габриэлла, конечно, ей больно. Ей и должно быть больно – как же иначе? Эта женщина повинна в страшном преступлении, и я обязан её наказать. А наказание всегда сопряжено с болью. Вы такая умница, должны это понимать.

С благоговением выслушав мудрые речи супруга, принцесса повернулась к Медведю:

- Ведь эта женщина преступница, друг мой! Ты же видел сам, что она сделала с Кирочкой!

- Если уж сама жертва не пожелала наслаждаться местью, - с горячностью воскликнул Медведь, - то кто тогда вообще имеет на это право?!

- В самом деле! Кирочка так великодушна, она наверняка от всего сердца простила заколдовавшую её ведьму! – согласно закивала головой Пепелюшка.

А принц, проигнорировав щебетанье юной жены, смерил Медведя с ног до головы недобрым взглядом.

- Кто имеет право? – переспросил он, растягивая слова. – Слышишь ли ты себя, глупец? Я здесь на всё имею право – в особенности, казнить и миловать. Ты кто, вообще, такой?

- Он медведь, о мой принц! Видишь ли…

- Я кметь князя Вышеградского!

- Вот! – елейно ощерилась державная особа. – Ступай к своему князю, кметь, его и поучай. Хотел бы я посмотреть, как ему это понравится.

Он жестом подозвал стражника, стоявшего навытяжку с парадной алебардой за троном.

- Проводи гостя, - сказал он, вальяжно откинувшись на спинку кресла. - Он стал чрезмерно докучать нашему высочеству.

Страж решительно опустил алебарду, направив остриё в сторону изгоняемого.

Тот сжал кулаки и кинул последний, исподлобья взгляд на принцессу. Потом развернулся и быстро пошёл через залу.

- Мой принц, - пролепетала Пепелюшка, с усилием сведя золотистые бровки на привыкшем к безмятежности челе – незнакомое чувство вдруг посетило её: ощущение чего-то неверного, неладного, тревожного… - Ведьма эта… Она так страшно мычит – мурашки по коже…

Принц, улыбнувшись, вновь поцеловал её пальчики и велел увести казнимую. Дабы запереть пока в замковых казематах до передачи в руки святой инквизиции.

А Медведя тем временем проводили до главного входа. В том смысле, что выпроводили из него. Хорошо хоть в сад, а не в темницу…

В саду он Киру и нашёл. Благо, далеко ходить не пришлось – прятаться она и не пыталась – опустился рядом с ней на траву, осмотрел волдыри на ладонях, покачал головой.

А Кира смотрела на эту голову, склонённую над её руками, и мечтала только об одном: чтобы было у неё право спокойно, легко, между делом, прижаться губами к взлохмаченной макушке и улыбнуться ему, когда он поднимет на неё глаза…

- Надо бы лекаря, - констатировал он, задумчиво уставившись ей за плечо. – Пойду поищу.

- Что с …ней? – с трудом сглотнув и придавив усилием воли сердечное томление, спросила его опекаемая.

- Её разули и унесли. Принцесса вступилась.

Кира отняла у него руки и отвернулась:

- Принцесса… Могла бы сделать это чуть пораньше, чёртова идиотка.

- Она не виновата, - заступился влюблённый кметь. – Если бы не связала себя с этим высокородным негодяем… Любовь застит ей взор, а его влияние отравляет ей душу!

- Перестань! – воскликнула ревнивая соперница. – Ты готов извинить любую её глупость! Оправдать даже за равнодушие к сегодняшнему изуверству!

- Это не так, Кира, зачем ты?.. Равнодушие… Вовсе не равнодушие…

Медведь поднялся на ноги и ушёл.

А Кира осталась сидеть у вяза. Состояние аффекта, вызванное пережитым, понемногу отпускало – голова наливалась свинцом, а обожжённые руки жгучей, дёргающей болью. На сердце было тяжело и муторно, будто не пело и не ликовало оно бурной радостью освобождения и обретения не так давно. В носу остро защипало. Кира откинула голову назад, стукнувшись о жёсткую кору, подняла лицо к небу, чтобы не пролить непрошенных слёз…

Кто-то ткнулся ей в бедро и запыхтел над ухом.

- Сырник… - прошептала она, с изумлением таращась на радостно скалящегося в собачьей улыбке бродягу. – Мой хороший… Мой самый лучший собакен…

Она прижалась лбом к его шелковистой черепушке, заглянула в глупые карие глаза и разрыдалась.

-----------------------------------

После двух недель ежедневного марафона пиров, охоты, фейерверков и минуэтов измученные весельем, позеленевшие от несварения и пожелтевшие от надорвавшейся печени гости принялись расползаться по домам.

За столами собиралось всё меньше панов – зато самых стойких и забурунных. И самых, кстати, обидчивых по части намёков на возможное завершение гостевания. Поэтому новобрачные продолжали выходить к обедам и вечерним застольям, а Никанорыч продолжал ошиваться подле них. Был ему от этой изнурительной стратегии какой-то профит – трудно сказать. Пепелюшка, полностью поглощённая своей любовью и её предметом в бархатном берете, вряд ли кого-либо замечала и различала: Никанорыча от пана Заяцкого, а служку с подносом от графа Олельковича. Или от подружки Кирочки. Эта тоже маячила нынче где-то фоном – фоном, оттеняющим невероятную красоту и невыразимые достоинства возлюбленного мужа.

Впрочем, Кира редко на этом фоне появлялась. Мало ли. Ей ведь могли и припомнить последнее выступление на публике. И бес их поймёт, этих средневековых долдонов, в каком контексте его припомнят…

Она мышкой отсиживалась в своих покоях, нянча забинтованные руки. Принимала пару раз в день лекаря, являвшегося на перевязки, сплетничала с горничной, гуляла в парке с Сырником. Эта вольная псина цыганского образа жизни вновь изображала из себя собачью преданность и верность до гробовой доски. А на деле - до первого шухера. Несмотря на это, а, может, именно поэтому Кире было с ним спокойно - как с барометром, предсказывающим ясную погоду: если Сырник рядом, в череде бед, неприятностей и опасностей наметился просвет. Впрочем, она всё чаще ловила себя на мысли, что не только это свойство непостоянного пса её утешает. Утешением стал он сам - бестолковый, лохматый, никчёмный. Чему она радовалась, когда, выбираясь в парк на прогулку, замечала на дорожке, у входа, его грязно-белую с рыжими подпалинами масть? На этот вопрос она себе ответить не могла. Поэтому решила им не задаваться.Тем более, что подобных вопросов без ответа у неё и без того накопилось...

Кира подолгу просиживала у туалетного столика, заново привыкая к своему отражению.

Каждое утро она с замиранием сердца открывала глаза и первым делом бежала к зеркалу, одновременно и торопясь, и отчаянно труся его равнодушной честности. Но зеркало пока не подводило, неизменно являя её настороженному взору беспокойное, немного излишне бледное, но молодое лицо; растрёпанные после сна, но блестящие и густые, без единой нити седины волосы.

«У меня психоз, - сокрушалась Кира, безропотно принимая помощь горничной в утреннем туалете. – Неужели я теперь всю жизнь буду бояться заглянуть в зеркало? Надо что-то с этим делать…»

Но что с этим делать – было неясно. Психиатры в Колбасковском королевстве, где на свадебном пиру развлекаются пляской ведьмы в раскалённых башмаках, ещё не вызрели, как вид. Средневековые самодовольные лекари в чёрных сюртуках хоть ожоги лечить научились – и то спасибо…

Когда повязки сняли, а ладони покрылись противной, стягивающей кожу коркой, весёлая горничная сообщила об отъезде графини Западловской. Да и, в целом, о постепенном исходе загостившейся шляхты. О вешегородском кмете, вступившемся на свадебном пиру за расколдованную Киру, тоже удалось вызнать: всё ещё в королевском замке, дожидается отплытия каравана иностранного купца – ну, того, что приближен доброй принцессой; что цветочек слямзить пытался; что в соболях щеголяет; понятно, какого? – дожидается, дабы присоединиться.

- Токмо ждать, небось, ему до старости придётся!- фыркнула горничная. – Коли не решится этого бородача заступом от принцессы отковыривать – прилип, зараза, как потные подштанники.

Кира, осенённая вдруг внезапным замыслом, уставилась невидящим взглядом на стену, обитую муаром в завитушках. Потом вскочила и принялась торопливо ходить по комнате, обдумывая идею. Приняв решение, остановилась, натянула с помощью служанки мягкие хлопковые перчатки, оберегая болячки, и задумчиво оглядела себя в зеркале.

- Ну-ка, - приказала она уже усевшейся на стол и болтающей ногами прислуге, - помоги мне переодеться. Схожу, пожалуй, сегодня на обед к их высочествам…

… В пиршественной зале мало что изменилось за истекшие две недели – у Киры даже возникло ощущение дежавю. Народу, правда, стало поменьше. Да и торжественности поубавилось. И платье у принцессы поменялось… Ну, а в остальном – так же светило солнце сквозь распахнутые окна, так же сновали служки с подносами, так же восседали новобрачные, сияя, словно медные пятаки, и так же подле них потел в соболях Никанорыч.

Кира соблюла этикет, присев в неумелом реверансе перед сиятельной парой, не обратившей на неё никакого внимания, и плюхнулась на лавку подле купца.

- Как здоровьице? – поинтересовался тот с таким видом, будто заявившаяся «вежехвостка» сто рублей ему задолжала.

Дело, конечно, было не в ста рублях – Кира ухмыльнулась – задолжала она ему аудиенцию у короля. Никанорыч, значит, ждёт, а вопрос ни черта не решается! Девчонка где-то прохлаждается, отговариваясь лечением, будто такая уж у неё хворь непреодолимая! будто к постели скорбной она прикована! будто не руки, а язык обожгла, холера!..

- Спасибо, - дежурно отреагировала на дежурное приветствие Кира, с тоской оглядывая пиршественные яства – ела она пока ещё тоже с помощью горничной, подносящей ложку, - уже лучше…

Она перевела взгляд с бланманже на потный профиль купца и вздохнула:

- К вашим услугам, Порфирий Никанорыч. Готова служить по мере сил вам и вашему прожекту.

Купец покосился на соседку с недоверчивой надеждой.

- Сегодня же займусь, - заверила она, - вот те крест! Только…

- Только торгашество твоё грабительское неприемлемо! – отрезал купец. – Это ж надо было загнуть – треть прибыли! Я-то на такие риски иду, отправляясь в сей вояж! На мне все расходы, обеспечение, придумка опять-таки! А на тебе чего, девка-соплезвонка? Окромя словечка замолвленного?

Кира осторожно потёрла о колени зудящие ладони.

«К деньгам? Ага, дождёшься прибылей от таких куркулей! К тому, что заживают...»

- В том-то и дело, - вздохнула она притворно, - что без моего замолвленного словечка твоего грандиозного вояжа не состоится. И не пригодятся тогда ни расходы, ни обеспечение, да и придумка втуне пропадёт. Чего зря выкабениваешься, Никанорыч?

Никанорыч напыжился.

- Ладно, - Кира заглянула в его сердитое лицо и добродушно улыбнулась, - не претендую больше, останешься при своих.

- Стал быть, - разобиделся купец, - не станешь просить за своего благодетеля?

- Стану. Скажи только, куда собрался?

Благодетель развернулся к ней всем своим могучим корпусом, уставился испытующе. Ответил неохотно и уклончиво:

- Мыслю, в страны полуденны…

- Впрочем, - Кира снова почухала ладони через ткань перчаток, - какая мне разница – куда? Можешь не говорить, если за идею свою боишься… - она посмотрела на собеседника сбоку, неуверенно, и попросила: - Порфирий Никанорыч, возьми с собой! Боле ничего за услугу не попрошу.

Она подождала, пока купец переварит и усвоит услышанное, оценит неприличность и невозможность подобных путешествий для юных одиноких дев, прикинет расходы, выгоды, сопоставит первое со вторым, а, сопоставив, оправдает предприятие, убедит себя, что ничего невозможного в этой просьбе нет, а после продолжительно и задумчиво выдохнет в бороду, решаясь на ответ:

- Что ж… Отчего не взять, коль охота пришла, - вымолвил он наконец и глянул хмуро на странную девку.

- Побожись! – велела девка.

- Да чтоб мой «Возок» на причале утоп да «Орликом» поверх принакрылся! Нешто не веришь крепкому купеческому слову?

Кира кивнула, вылезла из-за стола и решительно направилась к креслам их высочеств.