Кисельные берега

Глава 42

Звенят осенние цикады,

Оплакивая горечь

Свершившихся надежд…

Там же.

Прозрачная речная рябь облизывала свежеконопаченный бок струга и нестерпимо сверкала под летним полуденным солнцем. У Порфирия Никанорыча аж глаза заслезились. Он досадливо утёр их широким рукавом оксамитового кафтана.

- Ну чего там, черти лысые? – прогудел он басом и сплюнул за борт. – До второго пришествия вожкаться будем?

Погрузчики, меланхолично закатывающие вверх по сходням бочонки с грузом, рыка начальственного, однако, не испугались и ходу не прибавили.

- Заканчиваем уж, Никанорыч, - отрапортовал приказчик, пробегая мимо.

Он, собственно, один за всех суетился, выбиваясь из сил. Был ли от этой суеты толк для дела – это уже второй вопрос. А для самого приказчика – явный профит: на нанимателя его показное усердие и навязчивая услужливость впечатление производили. А уж это в любой деятельности – самый главный толк и есть!..

Поэтому Силантий бодрой рысью сбежал на берег и заметался среди рабочих, погоняя их, хватаясь за тюки, пиная бочонки, спотыкаясь и путаясь у всех под ногами. На что Порфирий Никанорыч - купец, владелец двух стругов и каменного дома в Вышеграде - одобрительно крякнул: ну сразу ж видать - дело кипит и спорится. Он потянулся с хрустом и тяжело опёрся о борт. Вот и ладушки…

Чего он распокрикивался в самом деле? Погрузка идёт по срокам и вообще – они в пути целые сутки выигрывают! А что это значит? А значит это то, - купец расслабленно улыбнулся в бороду, - что через пару дней струги бросят якоря у родного причала.

Две любимые дочки бросятся к отцу на шею и поведут под руки домой. Там, в знакомом до боли и родном уюте печной клети будет уже накрыт праздничный стол с пирогами, солёными рыжиками и печёной стерлядью. Лучи солнца будут падать сквозь цветную слюду в оконце, разукрашивая вышитую скатерть яркими трепещущими пятнами. Дочки будут без умолку щебетать, любимая собака Буг – ластится, повизгивая от восторга, а ключница Матрёна – баба здоровая и ядрёная, словно репка, - смахивать слёзы умиления при виде хозяйской радости и хозяйского аппетита…

Как же хорошо…

Порфирий Никанорыч вздохнул, сладко прижмурился, размечтавшись…

Всю жизнь он ходит по этому торговому пути вниз по Большой реке, и всю жизнь каждое возвращение – как праздник. По-прежнему долгожданно и волнующе. Скорей бы ужо…

- Никанорыч! – запыхавшийся Савелий, неожиданно возникший за спиной, выдернул купца из сладких грёз предвкушения. – Там к тебе люди каки-то… Навроде, бродяги. Я уж гнать их велел было, да энтот ихний как зыркнет на меня: передай, говорит, своему хозяину, холоп, что кметь Вышеградского князя говорить с ним желает. Ну, я уж не осмелился – вдруг не брешет?..

Купец глянул строго из-под кустистых бровей на уверенно поднимающегося по сходням парня с выправкой тренированного воина. За руку непрошенный гость волок девицу – юную, розовую и свежую, что твой бухарский персик! За ними, неуклюже переставляя ноги, карабкалась простоволосая старуха, сивые патлы свисали вокруг хмурого лица, придавая ей диковатый, неопрятный вид. Так же, как и девка, облачена она была в платье на немецкий манер. Из открытого выреза рубахи торчала тонкая мятая шея.

Ну разве ж можно подобное напяливать на себя в такие-то годы - срам сплошной и безлепие! Другой бы вышеградец на месте Никанорыча поморщился на нечредимость немчуровой одёжи, но купец на то и купец, чтоб за долгую жизнь свою каких только нарядов и нравов не насмотреться! Видел в своих странствиях и не такое: и баб в штанах, и мужиков в юбках. Так что подумаешь – простоволосая…

- Знаешь его, Никанорыч? – обеспокоенно подпрыгивал рядом приказчик. – Нет? Коли нет, гнать велю короеда – ишь! Прётся на струг, позволенья не дождамшись! Каков!.. Так знаешь, а?

- Вроде того… - купец сунул большие пальцы за кушак и выжидательно прищурился на визитёра, стараясь припомнить.

- Поздорову тебе, Порфирий Никанорыч, - приветствовал гость, приближаясь.

- И тебе не хворать, - отозвался хозяин струга.

- Чай, вспомнишь меня?

Никанорыч медленно, раздумчиво кивнул.

- То, что видал тебя в дружине князя нашего – насчёт сего не сумлеваюсь. Прозванье вот только вряд ли припомню…

- Не страшно, то без надобности. Бо я к тебе не по княжьим делам, а со своей просьбой нижайшей, с расчетом на благодеяние…

Купец поскучнел. А проситель продолжил:

- Ведая о твоём христианском человеколюбии и сердце добром, решился просить: возьми женщин этих на струг, им до Вышеграда надобно. Попали они в сложную переделку, измаялись от бед и опасностей, на их долю выпавших – надо подсобить страдалицам.

- Родня твоя, кметь?

Страж покачал головой:

- В лесу встретил. Не смог отказать болезным в помощи… Вот, хлопочу ныне… Знаю, и ты не откажешь. Так ведь? Возьмёшь? Может, пристроишь их в Вышеграде в хороший дом прислуживать, где не обидят напрасно, а?

Купец внимательно окинул взглядом сосватанных ему пассажирок.

Старуха таращилась на провожатого в немом изумлении: не ведала, что ли, для чего он их на струг завёл? Странно… Впрочем, бес с ней, с каргой – на миловидное личико девчонки смотреть куда как приятней! Оно так и светится внутренней безмятежной радостью, озирается вокруг – всё ей ново, всё кругом любопытно!..

- Ну что? – гость смотрел на собеседника испытующе, хмуро, совсем не как проситель. – Презришь бедолаг?

Ещё бы! Попробуй откажи княжескому кметю в «нижайшей просьбе»! И пожинай потом проблемы…

Хотя, собственно, - купец почесал маковку, - не только ведь в том дело. А и в другом – отчего бы и не помочь двум несчастным? Авось, зачтётся ему, авось, упадёт доброе деяние в копилку небесную. И за то, станется, простит ему господь, что в Бухаре он на полсукна гнильём торговал…

- Отчего ж, - принял решение Порфирий Никанорыч, - не довезти? Довезу в лучшем виде. И пристрою к хорошему дому… Надоть пожалеть души христьянские – чай, не звери мы каки…

Кметь слегка склонил голову, спины не заломал:

- Благодарствую…

- А ты? – вдруг подала голос старуха. Её встревоженный взгляд ощупывал лицо кметя. – Ты разве не с нами?

Парень, не глядя на неё, покачал головой. Потом взял руки своей юной спутницы в обе ладони, погладил тонкие пальчики…

- Прощай, - сказал он ей, потупившись. – Чаю, не свидимся боле…

- Да? – пролепетала Пепелюшка, чувствуя себя весьма неуютно. – Отчего же? Заезжайте в гости, прошу вас! Усадьба Збжевских – это по старой дороге, от Пшчины совсем недалеко: главное, сразу за осиной повернуть на росстанях вправо, а иначе к Богуславским нечаянно нагрянете. То-то они удивятся!..

Кметь улыбнулся вымученно и сделал шаг назад, выпуская её руки.

- Не спускайтесь пока с палубы, - попросил он Киру, - я буду уходить, оглядываясь, потому что… Мне лишь бы до лесу добраться в человечьем обличье, чтобы народ не пугать превращением, в судорогах у всех на глазах не биться…

Он что, уходит? Совсем? Окончательно и бесповоротно?

Кира сглотнула.

Она его больше не увидит?

- Постой! – она поймала его за рукав уже на сходнях. – Как же так? Послушай… Но ведь… Ты собираешься в одиночку с этим?.. Не лучше нам?.. То есть… Можно же вместе искать выход! Давай отправим Пепелюшку домой, чтобы тебя не колбасило в постоянных трансформациях, а сами отправимся на поиски Бригитты! Разве так не правильней, чем..?

Он вздохнул:

- Не правильней, Кира. Ты сама разве не чувствуешь, что лесная жизнь измотала тебя? Сколько ты ещё сможешь так? – Кира прикусила губу. – Ведь никто не скажет, сколько нам придётся бродить в поисках нашей призрачной надежды… Может, всей жизни на это будет мало…

Он осторожно отцепил её пальцы от своего рукава.

- Давай просто договоримся: если кто-то из нас встретит её первым, непременно замолвит словечко за другого. Пойдёт?

Коровница кивнула, не в силах возражать: в носу нестерпимо щипало, горло сдавил спазм…

- Вот и ладно… - он глянул поверх её плеча на свою бело-розовую фею и вздохнул. – Прощай, Кира. И удачи тебе.

А потом развернулся и сбежал по сходням. На берегу замешкался, поправляя сапог, перебросился парой фраз с грузчиком…

- Эй! – окликнула его Кира, опомнившись. – Скажи имя своё!

«Боже, какая же я растыка! Ведь так и не спросила!..»

Он оглянулся и вопросительно наморщил лоб.

- Имя! – прокричала Кира с таким отчаянием, будто знание это могло для неё что-то изменить.

- Медведь! – откликнулись с берега. – Ты ведь знаешь моё имя – меня зовут Медведь!

Он ощерился почти по-звериному, помахал ей рукой и быстро зашагал в сторону леса, часто оглядываясь. Но не на Киру. А на милую, добрую и очаровательную девицу, которой – увы! – не было до него никакого дела.