Кисельные берега

Глава 84

--------------------------------------

Второй день подряд над деревней висели тучи. Они сочились обложным меланхоличным дождём, конца которому не предвиделось. Хозяйка дома металась с кувшинами и плошками, расставляя их под текущую крышу и проклинала задержавшийся муссон: ну чего не ушёл-то в положенное время? Уж и солнце выглянуло, понежило народ денёк-другой – и вот те на! Снова здорово! Уж октябрь на исходе, а эти тучи всё никак не угомонятся, так и лезут с моря, так и лезут – будто их там неисчерпаемо! Чтоб им провалиться!

А за ними следом было бы неплохо провалиться этому дармоеду. Которого крышу починить не заставишь. Как начался сезон дождей – чего уж, говорит, починю теперь, когда закончится. А закончился – чего его опять таки чинить, когда сверху не каплет? Опосля, перед сезоном займусь.

Займётся он, как же! Опять к брату идти-кланяться придётся, чтоб пришёл, помог – на кого ж ещё надеяться? Не на этого же мангуста облезлого! Он-то с утра в храм зашорится и ему там на мозги с крыши не каплет! А дома хоть всё обвались жене на голову, небось только рад будет!..

Кира слушала бесконечное брюзжание Каришмы. И дождь. Оба эти звука сливались в умиротворяющий белый шум, под который голова становилась странно пустой от забот и мыслей. Только слабо ныло где-то под солнечным сплетением и щекотало в животе смутное ощущение несбыточности.

«Вот и новая сказка, - подумала она, закинув руки за голову и наблюдая, как долбится о белёные стены мазанки большая серая муха. – Новые люди, от калейдоскопа которых у меня уже кружится голова, новые опасности, новые испытания… Доколе? Доколе, Бригитта? Ты заточила меня в этом мире, пока что? Пока я не загнусь? Или пока не загнёшься ты? Сколько мне этих сказок ещё предстоит преодолеть, прежде, чем ты решишь, что с меня довольно? Или… или не ты это решаешь? Может, твой наниматель оплатил мой вояж до конца времён?»

Вернулся из храма Баларама. Кира поняла это по повысившемуся накалу проклятий в его адрес, постепенно переходящих в визгливую ругань и безостановочный пилёж. Оружием это внезапно оказалось вполне себе эффективным: с помощью ультразвуковой пилы Каришмы непокорный супруг был загнан на крышу, где и принялся с несчастным видом перекладывать и перевязывать полусопревшие пальмовые листья.

Дело шло ни шатко ни валко: ручьи, сочащиеся в расставленные по комнатам плошки, стали, правда, кое-где пожиже, а в некоторых местах и вовсе перешли в капель. Но и только. Ни одну из посудин убрать пока не представлялось возможным.

Кира накинула на плечи домотканое покрывало и села на порожек входной двери – любимый насест хозяина дома. Она зевнула, глядя на дождь и поёжилась: надо бы с мыслями собраться. Приютившая её пара ждёт откровений и признаний, а ей ну вот абсолютно ничего не придумывается! Прям творческий тупик какой-то…Надо, что ли, побольше разузнать о местных именах и прозваниях, о населённых пунктах – чтобы хоть для начала сбрехать что-нибудь вразумительное. Пройтись разве по деревне? С людьми обзнакомиться, повыспрашивать у них то да сё – авось чего и пригодится. Или, вон, Сырника расспросить - он только и знает где-то гайдамакать, небось информации у него, как у дурня махорки…

Да, пройтись можно бы, но… погода, увы, подкачала. Не больно-то раскалякаешься за жизнь посреди деревенской улицы, когда по башке молотит барабанная дробь дождевых струй. Если только…

- Хых! – странно хыкнули сверху.

На крыше что-то мягко зашуршало, будто покатили нечто легковесное, угловатое и бесполезное – хрясь! – и уронили прямо перед замечтавшейся гостьей.

Она охнула и зажала рот ладонью.

- Каришма! – взвизгнула Кира. – Скорее! Мужик твой с крыши сверзился!

Брахман лежал, раскинувшись тощими мосластыми конечностями, по виду совершенно бездыханный. Тёплый безразличный дождь поливал его тело, полируя до коричневого блеска.

- А-а-а! – заблажила Каришма, застыв в дверном проёме и вцепившись руками в свои отвислые щёки. – Да на кого ж ты меня, сиротинушку, покинул, о возлюбленный супруг мой?! Ох, не слышать мне боле пенья птиц, не видеть солнечного света – весь мир во тьме горькой, беспроглядной!

Скорбящая вдова тяжко плюхнулась на четвереньки и поползла мимо посторонившейся гостьи под дождь, завыла, раскачиваясь в бессильной муке, принялась мазать лицо грязью и трепать седые патлы.

- Ох, не осталось мне боле радости в жизни, окромя как последовать за тобой, о величайший и светлейший среди жрецов Бхавани! Ох, пусти меня, Баларамушка, лягу подле, обниму твои крепкие плечи, согрею дыханием умолкшие навек уста!

Кира заслушалась.

«У тётки прям талант поэтический! Пошла бы в плакальщицы, деньгу бы заколачивала, вместо того, чтобы круглые сутки на жизнь жаловаться да у брата побираться. Хотя, может, у них тут профессиональные плакальщицы не в традиции?..»

Гостью так увлекло проникновенное выступление внезапно овдовевшей хозяйки, а сама безутешная вдова настолько вошла в творческий раж, что обе были несколько обескуражены, когда незадачливый крышестроитель нелепо задёргал конечностями и принялся, кашляя и отплёвываясь от дождя, переворачиваться набок. С кряхтением усевшись, он покрутил головой, прислушиваясь к ощущениям, и зычно высморкался в лужу.

Воскресение ему в профит не зачлось. Остолбеневшая поначалу Каришма плюнула в сердцах, поднялась на ноги и поплелась смывать с лица грязь страдания.

- Благополучен ли почтенный брахман? – проявила участие Кира и склонилась к потерпевшему, помогая подняться. – Не продуло ли его во время столь стремительного перемещения с крыши к крыльцу?

Жрец пристрастно ощупал грязными руками грязную голову и, убедившись, что она нигде не треснула подобно яичной скорлупе, молча похромал в дом. На его лысом затылке стремительно формировалась великолепнейшая гематома.

- Вашу неучтивость, достопочтенный Баларама, - пробурчала ему вослед обидевшаяся молчанием хозяина гостья, - оправдывает только сотрясение мозга. Врождённое… - добавила она, подумав, и тоже поспешила под крышу.

… Утро следующего дождливого дня показало со всей очевидностью, что в сотрясённом мозгу жреца Бхавани и в самом деле произошли тектонические подвижки. Он что-то беспокойно бормотал, блуждая по комнатам, сшибая чаны и плошки, расставленные под потолочной капелью. Даже на утреннюю службу в храм не пошёл. Вместо этого уселся на свой порожек и нахохлился.

Каришма попыталась его пнуть, чтоб с дороги подвинулся, но была неожиданно перехвачена за лодыжку ополоумевшим супругом.

- Ой-ой! – возопила она, хватаясь руками за воздух. – Что ж ты, дурья башка, делаешь?!

- Умолкни, ничтожная! – с пафосом заявила дурья башка. – Ведаешь ли, на кого замахнулась нечестивой ногой своей?

- На свалившегося с крыши старого осла? – уточнила сварливая жена, высвобождая ногу.

Оскорбление скатилось с гордого облика досточтимого брахмана, как с гуся вода.

- Видение посетило меня, о женщина, во время пребывания на крыше. С крыши ближе к богам, потому-то Бхавани решила явиться мне там, а не в нашем маленьком захудалом храме. «Я одарю тебя, мой верный жрец!» - послышался её дивный глас, схожий с шелестом дождя и шорохом листвы. И я узрил божественный лик! Он был столь прекрасен, что в невыразимом блаженстве приобщения я остолбенел и покатился вниз, грянувшись оземь! Ибо никто из смертных не в силах выдержать сияния сего чудного образа…

Каришма заинтересовалась.

Её жёлчное лицо с застывшим в маске морщин злобным недовольством вытянулось и как-то провисло. Она втиснула на порожек, рядом с мужем, свой объёмный зад и всплеснула руками.

- Да неужто ж сама Бхавани? Вот уж чудо расчудесное! И чем одарила она тебя, о Баларама?.. Наконец-то! За столько лет преданного служения!

Брахман выдержал театральную паузу, знатно помариновав дрожащую от любопытства супругу и заставив заскучать гостью, а после значительно изрёк:

- Великая Бхавани даровала мне мудрость пандита и пророческий дар! – жрец воздел корявый палец и потряс им над своей многомудрой, если ему верить, головой с синей шишкой на затылке.

- Что? Мудрость пророка?.. Это ещё зачем? – разочаровалась Каришма и лицо её вновь собралось в гармошку брезгливого раздражения. – Вот уж одарила так одарила! Спасибочки, чего уж… Хоть бы спросила поперву – нужно ли оно нам, дарование это дурацкое! Спросила бы у своего верного слуги: хочу наградить тебя, досточтимый, что возьмёшь – мудрость али серебра горшок? Я ж вижу, сказала бы добрая богиня, что голодаешь ты, бедный мой Баларама, что жена твоя благонравная сносила свои последние башмаки десять лет назад… Так нет же! Кто ж когда спросит одариваемого? Всучили мудрость свою никчёмную – что хошь с ней, то и делай! Хошь в кашу клади, хошь на хлеб намазывай!

И она, забившись на порожке, как перевёрнутый на спину жук, с трудом подняла на ноги рыхлое тело:

- Латай теперь крышу своей мудростью, жрец, и к шишке её прикладывай!

- Дура! – взорвался новоявленный пандит и пророк. – Что б ты понимала, ничтожная женщина, в божьих дарах! Горшок серебра когда-нибудь истратится, а те дары, что я получил давеча, не иссякнут никогда! Только они могут насытить духовно и накормить телесно в дни скудости и неблагополучия!

- Это как же это?

- А так! Я нынче вижу сквозь стены – ничто не способно укрыться от проницательного взора пророка Бхавани! Вот проверь! Спроси, к примеру, о чём-то, что сокрыто от меня в этом доме!

- Да что же ж может быть от тебя…?! Да как ты подумать мог, что я…!

- Спроси-ка у меня: где находится тайник, в котором добрая жена прячет от своего мужа и господина сладкие бурфи, кои поедает тайком в углу, за занавеской?

- Где? – ахнула уличённая сладкоежка.

Кира хихикнула в кулак. Про конфетный тайник даже она, прожившая в доме всего пару дней, и то знала – конспиратор из Каришмы никудышний.

Брахман метнул на супругу уничтожающий взгляд. Та сникла.

- Или, может быть, ты, негодная, хочешь, чтобы я назвал сколько мер нута принесла ты днесь от брата своего скупердяя? И где спрятала тот мешок, о котором мне не рассказала?

Каришма совсем расстроилась.

- Или может…

- Довольно, довольно! – замахала она в панике руками на опасно прозревшего супруга и, вполне уверовавшая в его сверхспособности, торопливо поковыляла расчехлять заначки.

Запасливая жена снесла рассованные по углам продукты, отрез шифона и новый медный котёл к ногам наимудрейшего, поклонилась боязливо и, подпустив в голос плаксивости, умолила принять её чистосердечное раскаяние. Когда Баларама, набив полный рот липкой, приторной помадкой, благосклонно кивнул, она подобрала юбки и лихо понеслась, косолапя, по деревне. Ей не терпелось рассказать соседям о чудесах, случившихся в её доме, и о супруге своём, мудром брахмане, облагодетельствованном самой Бхавани. Лично.

Не успело солнце добраться до зенита, чего, впрочем, за тучами всё одно не углядишь, как двор жреца наполнился любопытствующими. Они жались у плетня, укрыв головы пёстрыми накидками от нескончаемого дождя и перешёптывались, таращась на пророка и пандита милостью божьей.

Брахман, исполненный гордого достоинства, подозвал Киру:

- Принеси-ка мне, дева, книгу, не сочти за труд, - он кивнул в сторону комнаты за своей спиной.

- Какую книгу?

Пандит посмотрел на гостюшку, как на слабоумную: что за странный вопрос?

- Ах, книгу… Ну, конечно, благочестивый, сию минуту!

Книга в доме была одна – большая, тяжёлая, с потрёпанными углами и полустёртым текстом. Она лежала на почётном месте молельного закутка – пунджарума и украшалась бумажными финтифлюшками, символизирующими воздаяние особого почитания фолианту, хранящему на своих полуистлевших страницах священные тексты божественных гимнов.

Доставленную ему драгоценность Баларама разложил на коленях, покхекал, прочищая горло, и провозгласил алкающим мудрости односельчанам – артистично, с надрывом и подвыванием:

- Ангирасы, приближаясь, достигли этого

Самого отдалённого сокровища Пани, скрытого в тайнике.

Эти знатоки, разглядев обманы, снова

Отправились туда, откуда они вышли, чтобы проникнуть в гору!..

Народ обомлел. И аж присел под гнётом неведомой и непонятной заурядному уму великой тайны смысла. Который непременно должен содержаться в строках священной книги и словах пандита. Некоторые из присутствующих, те, что пожиже и послабее духом, ретировались незамедлительно, не вынеся свалившейся на них и придавившей своей огромностью мудрости. Благоговейно откланявшись, они оставили у крыльца узелки с куриными яйцами и чечевичными лепёшками.

- Со своим быстрым луком с тетивой,

Направляемой вселенским законом,

Брахманаспати достигнет того, что он хочет.

У этого взирающего на людей бога стр е лы, которыми он стреляет,

Прямо попадают в цель; на вид кажется, что они возникли из уха…

- многозначительно заявил пандит.

После подобного впечатлились даже оставшиеся недоверчивые и кинулись улепётывать восвояси, потрясённые доверенным им знанием. Не забывая, тем не менее, оставлять подношения.

Многолюдный прибой схлынул, оставив на берегу растерянную Каришму. Она сглотнула и на полусогнутых отправилась собирать дары односельчан, немедленно уверовав в величие мудрости и её несомненную практическую пользу.

Напыщенный, как индюк, Баларама сиял. Выгнув рёбра колесом, он проследовал к столу, дабы закусить чем Бхавани послала и в полной мере насладиться торжеством мужского разума над поверженной и пристыженной бабьей глупостью.

--------------------

… - С тех пор зажили брахман со своей супругой сытно и мирно, - поведала Кира Сырнику интонациями бабушки-сказочницы из фильмов Роу, - потому как на сытый желудок скубаться лениво да сумно…

Сырник согласно поводил хвостом по земляному полу и растянул чёрные губы в собачьей ухмылке. Кира отщипнула ему зернистого творога из своей миски и положила в улыбающуюся пасть. Усиленно зачавкав, пёс смолотил угощение в мгновение ока.

- Тут можно было бы сказочку и закончить, как положено – на мажорной ноте, если бы… Если бы не припёрся, друг Сырник, к нашему начитанному пандиту и заслуженному ясновидящему некий дхоби – деревенский стиральщик белья Мотия и не принялся бы парить брахману мозг своим пропавшим ослом. Чтоб его тигры съели…

-----------------------

- Скажи-ка, почтенный пандит, - пролепетал проситель, беспрестанно кланяясь, - куда подевался мой осёл? Всю округу исходил я вот этими самыми ногами! И по имени его звал, и овсом в торбе шуршал, и людей расспрашивал – всё впустую. Я уж ни есть, ни пить не могу – об нём лишь и беспокоюсь…

Чужестранная гостья, подметающая в это время крылечко благословенного дома, двусмысленно ухмыльнулась, заметив, как задёргался у великого ясновидящего глаз.

- Нашёл же ты время явиться ко мне со своим ослом! – Баларама не нашёл ничего лучшего, как возмутиться. – Недосуг мне нынче – я должен проследовать в храм, совершить обряд в честь всеблагой и всеведающей Бхавани. Иди-ка ты домой, Мотия, иди… Говорю ж – недосуг мне!

Мотия послушно попятился:

- Добрый пандит, - проскулил он, протискиваясь в калитку задом, - спроси у всеведающей Бхавани про моего осла! Неужто жаль ей будет указать место, ежели тот, к кому благоволит она, попросит? А, может, и сам ты то место узришь, коль постараешься, а? Век не забуду, добрый пандит!

Брахман вернулся в дом и уставился на потолок, с которого уныло сочился непрекращающийся дождь.

- Жена, - окликнул он повелительно, - где мой зонт? Я в храм. Буду поздно.

Радетелю о чужих ослах был выдан смешной зонтик из пальмовых листьев и полосатый дождевик, пропитанный от влаги жиром. Экипированный таким макаром жрец перешагнул через свой любимый порожек и посеменил по деревенским улицам. Только не в храм. А по буеракам и перелескам, искать проклятого осла. А как же? Для поддержания реноме требуется прилагать усилия. Это раньше было хорошо и спокойно, когда знали деревенского жреца, как бездельника Балараму. Ни спроса с тебя, ни ожиданий! А теперь? Теперь, когда почитают, как премудрого пандита, приходится из шкуры лезть, стараясь не ударить в грязь лицом. Назвался, как говорится, гуайявой, полезай в кузов. Ничего не поделаешь…

Весь день тщеславный брахман бродил по окрестностям, напрасно молясь о чуде своей небесной покровительнице. Вернулся только под вечер злой, как чёрт и грязный, как свинья. Скинув дождевик, хозяин дома повалился на циновку с видом снятого с креста мученика.

Обнаружив у мученика жар, верная жена немедленно запричитала над ним, как над умирающим, заохала, захлопотала, принялась растирать плешивую голову супруга маслом.

- Что это? – забеспокоился Баларама в температурном возбуждении. – Слышишь, жена? Будто кто-то за стеной шуршит и вздыхает?

Каришма прислушалась:

- Охти… - и в страхе прижала масляную руку ко рту.

- Вдруг это воры? – застонал болящий. – А? Что же делать, коли воры? А? Что же это – не побоялись гнева Бхавани, негодяи? Пришли грабить своего жреца и учителя?.. Поди-ка, Каришма, выгляни – чего там?.. Посвети фонарём… А я пока… - воспалённые глаза брахмана заметались по комнате в поисках укромного местечка и с вожделением застыли на сундуке. – Иди, иди, Каришма… Я пока…

Но Каришме идти сражаться с ворами совсем не улыбалось:

- А чего это я? Вон, - она уставилась на гостью, - вон пусть она фонарём посветит! На что мы её кормим-то?

- Вот ещё! – вознегодовала Кира, которая тоже слышала тяжёлое сопение и зловещие шорохи за тонкой глиняной стеной мазанки. – Ваши воры, ваше имущество – а я разбирайся! И, кстати, не забывайте, кто я такая! (А кто я, собственно, такая? Самой бы знать…) И что вы обещали доставить меня к моим почтенным родичам живой и невредимой!

- Да, да, - зашелестел испуганно хозяин, - обещались… невредимой…

- Ну так сам иди! – заорала подутихшая за последнее сытное время супруга, с облегчением возвращая себе привычное и такое родное амплуа. – Брахман ты или не брахман, возгря баранья!

Она легко вздёрнула тощее тело мужа на подламывающиеся ножки-палочки и и принялась выпихивать его за дверь.

- Ступай! Задай этим негодяям жару, мой храбрый Баларама! – пыхтела она, выдавливая упирающегося храбреца во двор. – А я посвечу… Щас…

Победив свою жертву и захлопнув за ней дверь, добрая женщина бросилась шариться по углам в поисках уличного фонаря. Но не успела: душераздирающий вопль несчастного, грохот и звуки борьбы донеслись из-за тонких стен почти сразу. Что-то тяжёлое ухнуло об стену, сотрясая домик из глины и навоза… Что-то загудело низко и печально, замораживая кровь в жилах…

Сырник, не будь дурак, немедленно забился в угол и прикинулся ветошью. Хозяйка истерично завизжала. Что оставалось делать Кире посреди всеобщей паники? Ясен пень – возглавить оборону.

Она решительно схватила первое, что попалось под руку, а под руку ей попалась драгоценная книга со священными гимнами, и ринулась наружу. Из-за спины ей под ноги упала полоска света, обеспеченная наконец-таки мобилизовавшейся супругой героического брахмана и осветила два борющихся на земле тела.

- А-а-аа! – воинственно завопила Кира, вскидывая для удара тяжёлый фолиант и… замерла.

Она склонилась ниже, всматриваясь… Потом ещё ниже…

На утоптанной земле база визжал и бился в конвульсиях запутавшийся в уздечке несчастный брахман. Под ним утробно ревел, пытаясь поднять голову и суча копытами, офигевший осёл, никак не ожидавший подобного приёма в родной деревне.

Спазм судорожного, неудержимого смеха согнул Киру пополам, заставил попятиться и повалиться в пароксизме на входной порожек. Она хваталась за живот, стонала и задыхалась, не в силах остановиться. Когда ей уже стало казаться, что дело может кончиться плохо, и она весьма близка сейчас к пародоксальной смерти от припадошного веселья, девушка зажмурилась и принялась громко и глубоко дышать, раздувая щёки. Но владения собой хватало ненадолго: стоило ей бросить взгляд в сторонубезумной сцены поимки вора или вспомнить увиденное в свете фонаря, как новый приступ гомерического хохота накрывал её вновь.

Кира корчилась от смеха всё время, пока верная супруга выпутывала своего защитника из уздечки, приводила его в чувство и поднимала с земли напуганного осла.

Когда Каришма перешла к даче объяснений сбежавшимся на крики соседям, Кира, икая, вползла в дом. Потому что её истерическое веселье совсем не вязалось с вдохновенной версией событий, внезапно симпровизированной сообразительной хозяйкой.

- Вот, люди добрые, - вещала она с небрежным достоинством, - не далее, как сегодня до полудня дхоти Мотия пришёл к моему мужу и господину с просьбой отыскать пропавшего осла – и что же? Пандит весь день взывал к Бхавани, чтил её песнопениями, а к вечеру, как видите, она сама привела заблудшую животину и повергла её к ногам мудрейшего!

- И вправду, - перешёптывались люди, тараща потрясённые глаза, - это осёл Мотии. Ведь он же? Ну конечно! Не видишь разве – уздечка-то приметная! И ухо одно рваное… Ну точно тот самый! Вот чудеса! Видно, божеское благоволение и впрямь пролилось на голову нашего Баларамы! Бхавани щедро даровала ему не только мудрость великую, но и своё покровительство!.. А где же сам благочестивый жрец?

- Сам благочестивый жрец устамши, - отрезала его PR-агент и супруга по совместительству. – Вам кажется, добрые люди, просветление легко даётся? Вы бы поменьше тревожили почтенного пандита по пустякам, вот что я вам скажу! А то прётся каждый со своим ослом! Вы б ещё о курице его молиться попросили! Впредь только с чем-то стоящим! И сперва – ко мне!

Люди покивали согласно, поцокали языками и принялись расходиться. Счастливый Мотия увёл своего потеряшку, оставив у двери вязанку уже ощипанных кур и мешок гороха.