Кисельные берега

Глава 87

* * *

Цветы, побитые морозом,

Бутонов почернелых не раскроют.

Дыханьем не пытайся их согреть…

Там же.

«Возок» медленно пробирался по Великой. О его уже достаточно покоцанные бока толкались одинокие льдины – вестники замороженных верховий. Голые берега кисли в слякотном и сером предзимье.

- Ближе к Вышеграду, говорят, река уж давно замкнулась, - пробасил Никанорыч, потирая озябшие руки. – Свезло, что хоть до Колбаскова доползли своим ходом, зима здеся припаздывает нонче…

Воздух, пронзительный и ледяной, как ключевая вода, казался живительным эликсиром после изматывающей жары тропиков. Кира пила его всей грудью, жмурясь от удовольствия. Даже серое туманное уныние поздней осени не повергало её в тоску. На душе было отрадно и светло, будто она и впрямь возвращалась из долгих странствий домой. Вернее, было бы… Если бы не одно обстоятельство.

- Чего делать будешь? – отозвалась она. – Здесь зимовать?

Купец запахнул плотнее шубу и поёжился:

- Вечно мёрзну опосля африк энтих. А чего казалось бы? Теплынь на дворе – ни мороза, ни сиверка! Нечё, пару деньков ещё и привыкну… Чего говоришь? Зимовать? Да боже упаси. Дождусь санного пути, загружу обоз и помчусь до дому. В семик управлюсь. Корабли, конечно, туточки оставить придётся, лодочные сараи взять внаём… Расходы, ёжкин дрын. Но куды деваться?..

Шлёпая вёслами по серой ледяной шуге, «Возок» стал разворачиваться, готовясь причаливать.

- Эк льдин к берегу понабило, - обеспокоенно нахмурился хозяин корабля. – Ещё бы чуть припозднились, и не прошли бы уже. Силантий! Силантий! Баламошка ты фуфлыжный! Сроду не дозваться, как за делом! Где шлялся-от? «Лодку, лодку»… Бегемотку! Я ж о том тебе и говорю: спускай, стал быть, лодку с людями. Пущай они багром немного порастолкают льдины от причала… Как бы борта не пришлось заново обшивать опосля вояжа сего… Ох, грехи наши тяжкие…

- Никанорыч, - отвлекла Кира купца от забот насущных, - ты… как насчёт визита ко двору? Планируешь?

Тот замялся, огладил бороду, приподнял пальцем бобровую шапку надо лбом и тут же снова её нахлобучил.

- Да уж, стал быть… не без того. Как же ж… С отчётом-то надоть явиться пред очи короля, с долей барыша опять-таки, как полагается. Не ведаю токмо… встретят как. Сама понимаешь…

Кира покосилась на собеседника, шмыгнула замёрзшим носом:

- С королём понятно. Но я не про то. К ней пойдёшь?

- Надоть… - произнёс купец без энтузиазма, щурясь на движущуюся перед кораблём и подметающую фарватер лодчонку.

- Я, пожалуй, тогда тоже с тобой.

Никанорыч кивнул и шумно воззвал к Силантию, перебивая неприятный ему разговор. Он торопливо направился в сторону носа, на ходу давая громогласные указания бестолковым лодочникам. А Кира обернулась через плечо назад, за корму, на плетущегося позади «Орлика» - изящная стать быстроходной ладьи послабее, нежели у торгового толстопуза, оттого и тащится она следом, по расчищенному пути.

Девушку, правда, интересовало вовсе не самочувствие обложенного льдинами корабля, а сидящий на руле человек. Он возвышался над гребцами, сосредоточенно всматриваясь поверх их голов во взбаламученный флагманом след, стараясь с помощью рулевого весла вписаться в его границы. Кира ясно видела его русую бороду, непокрытую голову и тяжёлую, словно доспех, непромокаемую куртку. Всего лишь от сознания его присутствия – отдалённого, но зримого – у неё сладко и мучительно тянуло под ложечкой.

Конечно же, это был Медведь. Они забрали его по пути, в Эль-Муралы, как и было изначально договорено.

- Медведь… - прошептала она с тоской и, таясь праздных случайных взоров, провела на расстоянии пальцами по его силуэту. Легко и нежно. Непривычно… Странно…

«Вот и вся ласка, доступная мне, - подумала Кира с горечью. – А доступная близость – глядеть на него тайком с борта соседнего корабля, пока видно…»

И так, собственно, всю дорогу. Кроме короткого отрезка пути от Эль-Муралы до Цзудухэ, который объединил их на корабле Синьбао. Кире показалось, промелькнул этот путь светлым мгновением. Мгновением, в которое она была почти счастлива: когда садилась с ним трапезничать за один стол, когда смотрела на него так близко, когда говорила с ним… Почти обо всём. Страж не таился, если спрашивали – отвечал охотно. Иногда спорил, смеялся даже, бывало, над её шутками, но чаще задумчиво молчал, уходя в себя, словно тяготила его горькая дума.

Киру это беспокоило. Может, мучилась она, неприятности какие случились с ним во время пребывания в Эль-Муралы? Что за услугу потребовал от него знакомец, помогший с Кириным освобождением?

«Ничего особенного, - пожимал плечами Медведь. – Надобно было сопроводить караван до Исфахана. Разбойников развелось на караванный тропах, что грязи. С одной шайкой даже по пути схлестнуться пришлось. А окромя сего – спокойное путешествие, будто в Вышеградский лесок за грибами сходил».

«Чего ж, - фыркал Никанорыч, - кроме тебя там прям-таки некого было в охранительный отряд нанять?»

«Желающих немало, - улыбался витязь. – Токмо всем жалованье требуется ссужать, а я-то бесплатный, за услугу подряжённый. У энтого скупердяя, - подмигнул он, - половина отряда таких одолженцев, как я. Умеет мой добрый Шмуль экономить ради благополучия своей мошны!»

Медведь смеялся. Никанорыч негодующе сплёвывал. Кира ненадолго успокаивалась. Потом вновь замечала тень, время от времени набегающую на светлое чело возлюбленного, и начинала метаться, испытывая почти физическое страдание от гложущих его переживаний. Вполне убедившись, что ей не показалось, она вновь подступала к Медведю с расспросами. Тот поначалу отмахивался да отшучивался, но после всё же решился признаться:

- Известия до меня дошли недобрые, - выдавил он с неохотой. – Не хотел пугать вас раньше времени… Вдруг – пустая трепотня? Так ведь бывает. Думал, до Цзудухэ доберёмся, там-то можно будет разузнать достоверно…

Он отодвинул от себя недоеденный ужин и посмотрел почему-то не на Киру, вызвавшую его на откровенность, а на Порфирия Никанорыча, замершего с ложкой у рта.

- Не томи ужо… - пробасил купец, с сожалением опуская черпало.

- Бают, будто Сяньский император принял «Сигизмунда Великолепного» приветливо, а наследственную чету с подобающим ей почтением. Но принц Колбасковский… повёл себя как-то… по-разному говорят… неправильно в общем. Вроде как насмехался он над обычаями и порядками двора, кобелился по жёнам сановников и даже как-то умудрился своими действиями или словами так оскорбить самого императора, что…

- Мать моя пресвятая богородица…. – выдохнул купец, уже догадываясь об исходе.

- Короче, умертвили Альбрехта Колбасковского, - поморщился Медведь. – А корабль с командой и вдовой его выставили из столицы вон с позором и поношением.

Кира ахнула.

«Бедная Пепелюшка! – мелькнула первая мысль. – Чёртова проныра! – ужаснулась мысль вторая. – Она же теперь вдова! А это значит, ничто не мешает обнадёженному поклоннику вновь начать увиваться вокруг несравненных прелестей принцессы!»

- Чёрт! – вырвалось у Киры.

Она швырнула на тарелку надкусанный кусок сыра и выскочила из-за стола.

- Ох ты ж, - покачал головой Никанорыч, глядя ей вслед, - растревожил девку…

- Переживает за подружку, - согласился Медведь. – Они очень дружны… Ты бы, Зарема, успокоила, подбодрила её, что ли… Может, лжа всё это злая, и на «Сигизмунде» по-прежнему благополучно. Вот доберёмся до Цзудухэ…

Зарема внимательно посмотрела на Кирину зазнобу, на непритворное беспокойство в синих глазах и кивнула:

- Я поговорю. Не изволь беспокоиться, добрый витязь.

И продолжила с аппетитом обедать. Она была единственным человеком за столом, кроме ещё разве что капитана, кому на «Сигизмунда Великолепного» и его пассажиров было глубоко начхать.

… Цзудухэ не развеял чёрные слухи. Напротив.

«Всё так и было, - подтвердил местный градоначальник, к которому с визитом и дарами нагрянул северный купец. – Удивительным хамлом оказался наследник чужеземного короля. Добрые сяньцы потрясены случившимся. И восхищены терпением и благородством нашего наигуманнейшего императора, отпустившего юную жену принца домой невозбранно. Сие деяние достойно быть увековеченным в хрониках. Я уже подал ходатайство об этом в государственный архив…»

Градоначальник потряс шкуркой соболя, полюбовался игрой солнца на блестящем, искусно выделанном мехе и, понизив голос, доверительно сообщил гостю:

«Хотя, по моему скромному разумению, зря её отпустили. Опрометчиво это. Не к добру. Не проходят для молодого, неокрепшего и несформировавшегося разума подобные потрясения бесследно. Помяните слово пожившего на свете старика…»

… Убедившись в непоправимости случившегося, Медведь помрачнел, замкнулся в себе. Кире на её вопросы отвечал односложно и невпопад. Да и вообще будто не замечал её.

«О чём он думает? – мучалась влюблённая девица. – Беспокоится о ней? Примеривает на себя её страдания? Опасается, как пережитое отразится на свежести розовых щёчек и на восприимчивости и без того скудного разума? А, может, взвешивает свои нынешние шансы?»

Устав от сомнений, Кира забилась в каюту на «Возке» и весь первый день отплытия из Цзудухэ прохлюпала носом. Даже не вышла с Синьбао проститься.

«А не пошёл бы он! – подумалось с неожиданной яростью. – Кто он такой, чтобы я расшаркивалась перед ним и фальшиво улыбалась из ложной вежливости? Утырок, дважды меня предавший? Пусть катится, козлина, на все четыре стороны! Не сказала я ему и не скажу ничего про деревню крылатых – пусть утрётся!»

Эта маленькая месть доставляла ей тем большее удовлетворение, чем дольше капитан «Стремительного Дракона» топтался на палубе «Возка», захаживая кругами у двери её каюты: надеялся, небось, до последнего, что Кира расщедрится и укажет ему в припадке всепрощения дорогу к вожделенному местечку, затерянному посреди огромной Страны Слонов.

Но Кира не расщедрилась.

«Скажи ему, - заявила она Зареме, когда та в очередной раз, закатывая глаза, явилась к ней передать жалобные намёки Синьбао на взаимодействие, - что я не святая пустынница, чтобы угождать одолжениями в обмен на подлости. Мне это органически претит».

С тем вышеградские струги и отчалили, оставляя на причале, среди пасмурного ветреного дня несгибаемую фигурку знаменитого мореплавателя в широких пёстрых шароварах, подпоясанных кумачовым кушаком…

Следом за Никанорычевым флагманом отвалился от пристани «Орлик» с Медведем на борту в качестве охраны и, по совместительству, в качестве сменщика рулевого. С тех пор и до самого Колбаскова Кира могла наблюдать знакомую стать возлюбленного только иногда и только издалека. А уж словом перемолвится и вовсе не удавалось: дорога выдалась спокойной, охране не пришлось беспокоиться, бегать для переговоров к Никанорычу. И для пустой болтовни времени не находилось – струги торопились что было мочи. Команды выбивались из сил, сменяя друг друга на вёслах в стылое осеннее безветрие. Даже сам хозяин с Силантием не брезговали работой гребцов – близился к концу ноябрь, а с ним и речной судоходный сезон.

Никанорыч не уставал ежедневно причитать о неминуемой зимовке на чужих, негостеприимных – хорошо, если хотя б не разбойных! – берегах.

Но ему, как обычно, свезло.

Ничего удивительного в этом Кира не углядела. Люди невезучие, считала она торговлей и дальними опасными вояжами с крупными прибылями не занимаются. А если и занимаются, то недолго: как раз до первой и последней встречи с разбойничьими челнами или до первой партии испорченного товара.

А Никанорыч всю жизнь куролесит по миру – и хоть бы хны! Ни разу банкротом не объявлялся. В шелка да в жемчуга дочерей наряжает, дворню вниманием не обижает, на богоугодные заведения жертвует, посадника прикармливает. На всё ему серебра достаёт. Небось и на чёрный день не один клад прикопан.

Вот и теперь, несмотря на столь позднее возвращение, Великая его пропустила аж до самого Колбаскова. Удача беспримерная. Купец, скорее всего, это осознаёт и ценит, но, боясь сглазить, жалится и прибедняется постоянно.

…Пока струг причаливал, Кира собирала своё скромное имущество в узелок.

- Где остановишься? – поинтересовалась Зарема, увязывая свой, гораздо более увесистый и пузатый.

Было в нём место для цветных шалей, вышитых шёлком туфелек, меховых безрукавок и самоцветных бус, накупленных влюблённым купцом на рынках Эль-Муралы и Цзудухэ.

- Как это где? – удивилась её непристроенная и неустроенная подружка. – Странный вопрос. Там же, где и ты, на Никанорычевой фатере. Скажешь ему, что ты меня уговорила.

Она выцепила из-под руки Заремы яркую бирюзу и навесила себе на шею.

- Я поносить! – остановила она возмущенное восклицание. – Ты же не против поделиться просыпавшимися на тебя благами с той несчастной, которая пристроила беглую наложницу к лучшей жизни?

Зарема усмехнулась, но спорить не стала.

------------------------------

Порфирий Никанорыч снял квартиру над галантерейной лавкой по узкой мощёной улочке, неподалёку от королевского дворца. Здесь он разместил девиц, Силантия, Сырника и нанятую в Колбаскове прислугу. Команда получила расчёт и позволение добираться до родных краёв самостоятельно. Кому невтерпёж. А кому терпит, тот может дождаться санного пути и помочь благодетелю с обозом – в накладе не останется. То же предложение, на ужине в тесном семейном кругу, прозвучало и в адрес Медведя.

Медведь отмолчался.

Но Никанорычу, человеку деловому, требовалось знать наверняка. Поэтому, когда в конце трапезы подали кофий, купец к разговору вернулся:

- Что решил-от? – осведомился он. – Знать мне надобно – нанимать охрану для обоза али ты останешься да самолично сим займёшьси?

- Не знаю что и ответить тебе, Порфирий Никанорыч, - с неохотой признался страж. - Должно, останусь пока… Но как после… Может статься, до санного пути и не добуду здеся…

Киру аж затрясло от негодования:

- Чего пристал к нему, Порфирий Никанорыч? – проговорила она дрожащим от переполнявших её эмоций голосом. – Не знает он! Как наведается во дворец, прощупает почву вокруг юной вдовы, тогда и определится! Неужель не понятно?..

- Зачем ты… - нахмурился Медведь.

- А что? – Кира подпрыгнула на своём стуле. – Что? Я где-то ошиблась? Ты разве не собираешься с нами во дворец принести соболезнования прекрасной Габриэле? Нет? Не попытаешься её утешить, заменить докобелившегося муженька? Да если она тебя пальцем ноги поманит, ты будешь счастлив ей платочки подносить для утирки вдовьих слёз!

- Кхм… - подал голос купец. – Тебе что, девка, шлея под хвост попала? А ну-ка, подите отседова, балаболки! – он махнул рукой Зареме. – Подите, подите, займитесь чем-нибудь там… Пока мужики о деле спокойно поговорят.

Зарема послушно выскользнула из-за стола и потянула кипящую и булькающую ревнивой яростью Киру за собой.

- Успокойся, - прошептала она умиротворяющее. – Разве не говорила я, что витязь этот не для тебя, глупая? Ты только зря тратишь скоротечное время молодости и красоты на несбыточное! Не успеешь оглянуться, как свежесть твоя увянет, и останешься одна без крова и семьи! Ох, подруженька, - покачала персиянка головой осуждающе, - надобно срочно найти тебе мужа: и по жизни устроишься, и беситься перестанешь. Ибо наличие мужа благотворно действует на самосознание и баланс жидкостей в организме…

- Зарема, отстань!..

- …Оглянись вокруг, говорю! Да вот хоть Силантий – чем плох? Все дела уважаемого Порфирия Никаноровича ведёт – стал быть не дурак. Зарабатывает отменно, а уж ворует у хозяина своего, мыслю, ещё того боле… Будешь как пахлава в меду кататься!

- Отстань, сказала! – Кира выдернула руку, обессилено привалилась к холодной стене коридора и запрокинула лицо к давно не беленому потолку. – Не могу я…

Зарема помолчала, что-то кумекая:

- Ну ладно… Хочешь, погадаю тебе?

- На чём? – простонала Кира.

- Могу на червивых яблоках, на лягушачьих потрохах или… по чёрной курице ещё могу.

- Чудесный набор, - Кира отлипла от стены и вздохнула. – А в будущее можешь заглянуть?

- Попробую…

Девушки добрались до своей комнаты и притворили дверь. Ясновидящая уселась на кровать и сконцентрировалась, обратив взор внутрь себя.

- Что видишь? – Кира в нетерпении грызла заусенец.

Зарема вздрогнула и, выходя из транса, уцепилась взглядом за паутину в углу, потом сморгнула и потрясла головой.

- Знаешь… Так странно… - она хихикнула. – Видела его в необычной одёже и странном колпаке… и… он будто пишет что-то на… пергаменте, протягивает его тебе. Вокруг шум, вой, грохот, словно все джинны преисподней вырвались на свободу и… что-то ещё… большое красное… красное кругом…

Кира пожала плечами:

- Херь какая-то. Ты бы, дорогуша, поменьше пивом за ужином злоупотребляла.