Кисельные берега

Глава 16

* * *

Я видел батрака в стогу –

Весенний ветерок донёс до слуха

Богатырский храп…

Там же.

Кусты жасмина, склонив ветки на белые перила террасы, роняли белоснежные лепестки в тончайший фарфор белоснежных чашек. Белые изогнутые ножки барочных стульев путались в белом шёлке широких юбок двух элегантных дам, коротающих утро за чайным столиком белого мрамора. Белые пухлые пальчики одной подцепили серебряными щипчиками кристально белый кусочек колотого сахара. Белая ручка другой сделала томное движение, заставившее качнуться раскрытый веер из белого кружева.

- Бог мой! Ну конечно же! Неужели вы сомневаетесь, дорогая моя? Конечно, я об этом знаю! Вы прямо с языка у меня новость сняли! И ещё раньше вас – будьте уверены! Ещё до завтрака – сразу, как Зося моя одеваться подавала, так и сказала: вот, мол, пани, будьте покойны, всё будет, как и планировалось! Вот уж, говорит, и герольд прокричал нынче на Бршечишновском рынке. Сама, говорит, своими ушами слышала! Так что смело, говорит, собирайтесь, пани, в Колбасково – кому ж, говорит, как не вам, с вашей-то харизмой и родовитостью! То-то шанс, говорит, для ваших дочек, потому как – кому, как не им! Кому ж тогда и блистать при дворе и претендовать на ту самую… партию… ну, вы понимаете, я надеюсь…

- О, пани Збжевска, всемерно и…

- … И я вам доложу – до чего ж болтлива эта лопоухая Зося – ну что с необразованной прислуги возьмёшь! Я, конечно, её немедленно осадила и приструнила – всем известна моя скромность, я не терплю никаких славословий в свой адрес! Вот прям органически не переношу!..

- Безусловно, пани Збжевска, всем известно и…

- …Но, с другой стороны, чего уж кривить душой: ведь если посмотреть фактам в лицо – смело и открыто, беспристрастно, без этой моей глупой скромности – всё ведь верно! Если наступить на горло моей застенчивости, стоит признать – кому, как не моим дочерям представляться в Колбаскове королевской фамилии и рассчитывать на благосклонное внимание самого… ну… вы понимаете, пани Козловская…

- О! Абсолютно, знаете ли…

- Всё-таки наш род – по двоюродной тётке кузины пасынка моей сводной бабушки – роднится с самими князьями Огузскими! Вы понимаете? Вы, полагаю, осознаёте значимость, так сказать, сего обстоятельства?.. Это само по себе.. Это невероятно важно, даже если не принимать во внимание прекрасную генетику, доставшуюся моим дочерям по женской линии – что стать! что красота! что здоровье! А воспитание? Я уж об этом позаботилась, вы знаете, пани Козловская, мою щепетильность… Вечно я этим грешу, дорогая, из-за своего комплекса неполноценности – всё стремлюсь сделать на высшем уровне, чтобы не в чем было себя потом упрекнуть! Вот и приданое девочкам обеспечила: у каждой в кармане не вошь на аркане – а по два медных кувшина в сундуке, дюжине грогроновых сорочек и трём опоросным свиньям! Получи да распишись! С таким приданым, слава богу, и в столицах не стыдно показаться… Я о своих девочках, слава богу, позаботилась – я ж мать!..

- О, вы, конечно, редчайшая мать, невероятнейшая и…

- А своему дурню стоеросовому я сразу сказала, ещё до венчания: чтоб, говорю, у Стаси и Катажины были обеспечены все перспективы на устройство достойной партии – такое, говорю, моё условие! Иначе, говорю, не видать вам, светлый пан, моей руки, как места в дворянском собрании! И что ему, как вы думаете, оставалось делать? Конечно же, согласиться! Ведь он был безумно, просто безумно в меня влюблён! Вы не поверите, дорогая пани, какие он мне элегии посвящал – шарман! Негодяй… Ослепил доверчивую женщину стихоплётством своим и тремя тысячами дохода – из которых, как выяснилось впоследствии, и полутора чистыми не набегало!! И вот – полюбуйтесь: перед вами пани Збжевска – несчастнейшая из женщин… Где теперь моя наивность и открытость сердца, расположенного к людям? Эта дубина бессмысленная всё растоптал! Ах, бедные мы, беззащитные женщины – так много терпим из-за своей сердечной мягкости…

- Ах, бесспорно, пани Збжевска, всё из-за сердечной мягкости!.. А что же Габруся? Берёте её с собой в Колбасково? Или…?

- Габруся? Что ещё за…? А, Габ… Вон вы о ком! Путаете меня вечно, дорогая пани! Я уж и позабыла, что она Габруся... Девочки мои её вечно то Попелкой, то Копчушкой кличут – уж все привыкли к этому в доме давно!.. В Колбасково, говорите?.. Ну… даже не знаю, что вам и ответить. Вы, право, как спросите, пани Козловская – хоть стой, хоть падай - не в обиду вам будет сказано… Вы видели-то хоть её, Габрусю эту вашу? а?

- Я…

- Вот именно! «Я…» Ох, пани, эта девчонка – моё наказание и боль. А для семьи – ужасный конфуз. Да-да! Понимаете, она ведь совершенно полоумная! А зачушка такая – смотреть страшно! Вот куда её такую? Ко двору? Вместе с девочками моими? Им в позор, а мне в укор? Побойтесь бога, пани Козловская! С таким семейным довеском мои девочки разом лишаться всех своих блестящих перспектив! Не верю, чтобы вы это с тайным умыслом спросили – нет, нет и нет! Надеюсь, по недомыслию?..

- О!.. Натурально, пани Збжевска, по…

- Нет уж, дорогая моя! Принести в жертву благополучие и будущее своих детей – молю, не требуйте этого от меня. Я на подобное не способна, хоть и сочувствую бедной дурочке совершенно искренне. Но что я могу сделать? Лучшее для неё – это моё абсолютное убеждение - оставить девчонку в покое, в тепле, в добре да не на виду. Пусть и дальше приживается подле кухни да сопли рукавом вытирает – существу скорбному разумом большее лишь во зло, пани. Вот что я вам скажу! Вот так-то!..

- Неужто полоумная? Ах, пресвятая дева, какая неприятность…

- Неприятность? Хм… Дификюльтэ – как это говорим мы, образованные люди. Да, мадам Козловская, увы, мадам Козловская, ничего не попишешь – это мой крест! Я взвалила его на себя, когда согласилась стать женой этого ничтожного человека. Он ведь, негодяй, скрыл от меня, что его дочь от первого брака совершенная дурочка! Но я не ропщу, знаете ли. Нет, вы не подумайте! Я склонила голову смиренно, как истинная христианка и покорилась злой судьбе. Девчонка живёт - как сыр в масле катается, у меня с этим, всем известно, строго! Сыта, одета, обласкана – что ещё дурочке надо? Но на люди её выводить, в общество? Нет уж, увольте… Это уж, знаете ли…

- Конечно, дорогая пани Збжевска, раз оно так, то само собой… о чём же речь…

- Вот я и говорю – ни к чему этот цирк! Достаточно позора и так я от её существования в своём благородном роду приняла! Другая бы на моём месте давно уж спрятала этот мужнин подарочек с глаз долой – на дальний хутор или в скорбный дом… Но я – нет! Я этого не сделала, как видите! Потому что я – не такая!..

Пани Збжевска в порыве чувств звонко прихлопнула по чайному столику ладонью, припечатывая своё решительное утверждение, и откинулась на подушки кресла. Кружевной веер в её пухлой ручке негодующе затрепыхался, обмахивая сердитое лицо хозяйки.

… На другом конце беломраморной галереи бесшумно качнулись белоснежные качели, увитые свежими цветами из сада. Медленно воспарили и неторопливо опали воздушные шлейфы из органзы.

Девушка в утреннем белом платье качнула ножкой в атласной туфельке, сообщая импульс качелям, лениво перелистнула страницу парижского альманаха мод.

- Опять, - сказала она, подавляя зевок, - маман насчёт Пепелюшки разоряется…

Её сестра, тяжело вздохнув над хрустальным блюдом с пирожными, выбрала, наконец, кремовое. Надкусила без особой охоты и отложила:

- Что делать, Катажина, - сказала она, брезгливо оттирая липкие пальцы белоснежной салфеткой, - если каждая сплетница в округе норовит наступить маменьке на больную мозоль. Пани Козловская не исключение…

Сёстры снова замолчали, скучающе глядя в сад.

- Что твой Иржи? – подала голос старшая. – Не отпирайся – я видела, как Зося вчера передавала тебе тайную записку. Да ладно, не кривись! Видела я всё – вон за тем кустом сирени вы шушукались. Скажешь, нет?

Стася равнодушно пожала плечами.

- Что ты с ним вожкаешься? От скуки?

- Собираюсь с ним сбежать.

- Что? – рассмеялась Катажина, подняв глаза от модного альманаха. – Вот странная! Да маман тебя убьёт! И я её понимаю: что в самом деле за партия такая – Иржи Вознюк! Из вчерашних торгашей семейство – ни лоска, ни блеска, ни благородства, ни…

- Ну да, ну да. То ли дело мы: троюродная печка левому сапогу князей Огузских…

Катажина захихикала:

- Скажи спасибо, что маман тебя не слышит!..

- Я лучше скажу тебе, сестрица: пан Вознюк устраивает меня во всех отношениях – и состоятелен, и молод, и собой хорош. Вот подберёт тебе маменька благородного старикана – то-то обзавидуешься на моего Иржичка!

Сестра ахнула и запустила в Стасю альманахом:

- Иди к чёрту, душенька! Не собираюсь я за старикана! В Колбаскове, на королевском балу, можно будет себе какого угодно жениха выбрать – буду рыться в них, как в сору! Такого себе добуду, что сама станешь локти кусать, с Иржичком своим сравнивая! Вот! И вообще – королевский бал это такие возможности! Такие..! А вдруг сам принц меня заметит?

- Ха! – фыркнула Стася, отправляя растрёпанный альманах в обратный полёт. – Ну и фантазёрка ты, сестрица. О такой возможности всерьёз только наша матушка может рассуждать! Ты уж совсем… Как будто не ясно, что невеста принцу нашему давно подобрана – из Большемокрицкого королевского дома. А пляски эти со смотринами в Колбаскове – так, дань традиции.

Катажине отповедь не понравилась. Она сердито пнула атласной туфелькой белоснежного пуделя:

- Какая же ты гадкая, сестрица! Вечно лезешь везде со своим здравомыслием – помечтать не даёшь!

Стася пожала плечами и скормила остатки пирожного обиженному псу. Тот деликатно чавкал в тишине. Сёстры скучали.

- Пресвятая дева! Какое томительно утро, - простонала старшая, изнывая от безделья. – Хоть бы Своржецкие скорее вернулись из своего дурацкого путешествия! Они хоть и жлобы, но всё равно с ними как-то веселее…

Стася зевнула:

- Подожди ещё, самое страшное впереди… Сейчас пани Козловская уйдёт, и маменька примется три часа пересказывать нам содержание их двухчасовой беседы… о-о-о… А потом час мурыжить кухарку наставленьями по поводу обеда при нашем непременном присутствии – дабы мы учились на её примере правильному, с её точки зрения, домоводству. Кошмар… А потом мы…

- Кто это? – Катажина внезапно сделала стойку, запреметив нечто в саду.

- А, это… - близоруко прищурилась её сестра. – Это Пепелюшка, кто ж ещё… Только она могла растянуться посередь садовой дорожки с полной корзиной клубники. Идиотка… Все ягоды раздавила, наверное…

- Да нет же! – Катажина нетерпеливо поднялась с качелей и наклонилась, заглядывая в просветы меж ветками жасмина. – Я не о ней! Что я, дурочку нашу не узнаю, что ли? Во-он, видишь? – вытянула она палец. – Что за девица с ней? Впервые вижу…

Теперь и Стася привстала, заинтересовавшись. Но, вглядевшись пристальней, зевнула и снова рухнула в кресла:

- Это коровница наша новая. Управляющий, пан Зевчак, кажется, на прошлой неделе принял. Говорят, немая…

- Всё-то ты знаешь, душенька! – скривилась её сестра. – Потому, должно быть, что слишком панибратствуешь с прислугой – это такое вульгарите, фу!

- А что делать? – равнодушно пожала плечом Стася и поправила белоснежное кружево на корсаже. – Помирать со скуки? Так хоть какие-никакие новости, сплетни и разнообразие…

Она порывисто поднялась, прошуршала шелками к беломраморным перилам и легко присела на них – воздушная, точёная, изящная.

- Эй! – помахала рукой в сад. – Попелка! Поди сюда, растяпа! И подружку свою прихвати…

________________________________________________

Курносая девушка со светлыми кудряшками, выбивающимися из-под чепца, вздрогнула. Суетливо заозиралась, подскочила и… невозможным образом тут же врюхалась ногой в корзинку. Уже почти собранные в неё с земли ягоды жалобно чвакнули, а деревянное сабо плотно застряло.

Спутница её потянулась было помочь, но… вместо корзины ухватила руками воздух: неугомонная девица уже неслась, приволакивая пленённую ногу, на зов.

Сёстры, наблюдавшие сие происшествие из своего беломраморного парадиза, остались в целом вполне удовлетворены разыгранной в саду комедией положений.

- О боже! – тем не менее простонала Катажина, мученически закатывая глаза. – Стой там, умоляю! Стася, скажи же уже этой зачушке, чтоб не поднималась на ступени – она же вся в клубнике и в грязи – фи! Слышишь? Стой там, дурында!

Пепелюшка затормозила у подножия лестницы и забавно потрясла ногой – тщетно: после пробежки корзина села на башмак ещё крепче.

- Что же ты, милочка? – осведомилась Стася, любовно полируя ноготь на холёной ручке. – Неужто весь сегодняшний урожай клубники пересвинячила? Неужто ты думаешь, пан Зевчак или, тем более, маменька, тебя за это похвалят?

- Ах, сестрица! – расстроено всплеснула руками воспитуемая. – Я ведь не нарочно! Такая – просто невероятная – случайность!..

- Случайность? – рассмеялась Катажина. – У тебя таких случайностей по десятку на дню, росомаха! Я удивляюсь! Как можно быть настолько бесподобной неудачницей! А? Ну расскажи нам, не таись: что ты делаешь для того, чтобы ни минуты не прожить без происшествий? Должно быть, к бабке-шептунье ходишь, чтоб заговаривала она тебя на ежедневный конфуз, а? Иначе как объяснить? Стася, дорогая, может, у тебя есть более рациональные объяснения?

Стася подула на ноготок, внимательно его осмотрела:

- Отнюдь. Мне кажется, твоя версия с бабкой-шептуньей самая вероятная… Бог мой, Пепелюшка! Сними уже эту корзинку с ноги – что за вид! Пусть в конце-концов эта поможет, - она, не глядя, мотнула головой в сторону новой работницы. – Коровница, если не ошибаюсь? Впрочем, не ошибаюсь… - она помахала рукой перед носом, - аж здесь смердит…

- О да! – радостно закивала Пепелюшка, присаживаясь на ступеньки и с готовностью протягивая пленённую корзиной ногу. – Пан Зевчак нанял её как раз перед святым Онуфрием. Как нашу Войцеху прострел в поясницу свалил, так и… - нога при непосредственной помощи коровницы выскочила из башмака. А после уж из клубничных тисков выковыряли башмак.

- Правду говорят, что она совершенно немая?

- О, совершенно, сестрица! Ни словечка ни выговорила за всё время, бедняжка. Даже…

- Какой кошмар! – экспрессивно воскликнула Катажина и пренебрежительно фыркнула. – Как же она исполняет свою работу, хотела бы я знать? Как пан Зевчак объясняет ей что делать? Зачем нужно было брать ущербную?

- Так она ведь…

- И как маменька позволила? Ума не приложу!

Стася рассмеялась:

- Маменьке всё, что не дешевле, то и предпочтительней, душечка! Или ты этого не знаешь? Готова поспорить, убогую эту взяли за еду, а не за жалованье. Ну что, Пепелюшка, угадала я?

- О, сестрица, я…

- Обо всём-то ты осведомлена, пани Всезнайка! Прям как наша матушка досужая – вся в неё! – сцедила яд сестрица через змеиную улыбочку.

Стасе это сравнение совсем не показалось лестным:

- Что ж, - парировала она, прищурившись, - обе мы дочери своей матери. Кому что досталось: кому умение и стремление быть в курсе событий – что, к слову сказать, не вовсе уж никчёмное качество, а кому-то – патологическое отсутствие вкуса в выборе шляпок, душечка!

Пока Катажина яростно краснела и по-рыбьи хватала ртом воздух, силясь придумать достойный ответ на столь оскорбительное обвинение, её сестрица поспешила сменить скользкую тему наследственности:

- Ну и как же зовут эту новую работницу? – вновь обернулась она к Пепелюшке.

- А…

- Впрочем, какая разница? Если она сама не может назвать своего имени, люди вправе ей его дать. Ведь верно? Иначе, как к ней обращаться с распоряжениями?

Катажина, почуяв новую забаву, поспешила сменить гнев на заинтересованность. К тому же её только что осенила и весьма утешила блестящая идея: ответить на оскорбительный выпад младшей сестры не сейчас, а позже – при маменьке. Пусть! Пусть мадам Збжевска узнает, какого мнения её драгоценная Стася о хорошем вкусе своей родительницы!

Этот коварный замысел немедленно вернул девушке благостное расположение духа. Подхватив на руки белого пуделя, она чмокнула его в чёрный нос и слегка перегнулась на перила рядом с сестрой:

- Ты знаешь, душечка, совершенно правильная и своевременная мысль! И как же мы … м-м-м… это назовём?

Сёстры брезгливо оглядели новую коровницу с ног до головы: её грубо выструганные, массивные сабо с налипшим на них навозом, суконную коричневую юбку с истрёпанным подолом, грязный мятый фартук, покрасневшие руки с лопинами мозолей на ладонях, побуревший от старости, замызганный чепец на немытых волосах, чрезмерно загорелое лицо и облупившийся нос…

Коровница в ответ глядела на них хмуро, насупившись.

- Наша Пепелюшка-зачушка по сравнению с этой, - хихикнула Катажина, - просто принцесса английская…

Стася сморщила носик:

- Да уж… Страшилище, как все простолюдинки… Посмотри, мон ами, что за юбка? Неужто нельзя привести в порядок? Неряха… А эти ужасные волосы и… облезлый нос?..

- А как от неё коровником разит! – старшая из девиц Збжевских спрятала нос в холке пуделя. – Пресвятая дева… - она демонстративно закашлялась. – Пусть будет Вонючка.

- Боже, сестрица, ну что за моветон! – не согласилась Стася. – Как мы станем именовать её при посторонних? Ты, что ж, в хорошем обществе рискнёшь произнести это неизящное слово? Давай, чтоб комильфо. По-французски, что ли…

- Ммммм… Салё*? По-иностранному как-то уж слишком изящно для этой грязнули выходит…

- А по-моему – прекрасно! Для дворовых, прислуги будет она Вонючкой. А между нами и при Своржецких, скажем, Салё! Ну как?

- Эй, Вонючка! – любезно обратилась к немой Катаржина. – Нравится тебе твоё французское имя? Отродясь, должно быть, ты более благозвучно не прозывалась. На деле какая-нибудь затрапезная Грася или Войцеха…

- Да не всё ли ей равно? – хмыкнула младшая и ловко попала в коровницу вишенкой с пирожного. – Она ж всё равно глухонемая… Хоть горшком назови…

Пепелюшка, посиживавшая на ступеньках всё это время и тщательно оттиравшая фартуком башмак, пострадавший от клубничного замеса, осталась, наконец, довольна результатом: фартук, правда, был теперь грязен, зато башмак – чист. И левая нога, принявшая витаминную ванну, тоже чиста. Гораздо более, кстати, чем правая. Пепелюшка обулась и довольно притопнула, как на примерке.

- Я разве не говорила? - удивилась она, задрав голову к белоснежному раю небожителей, и невинно хлопая ресницами. - Она ж не глухая. Слышит-то всё. Говорить только не может. Зато грамотна – вот! Как благородная пани… Имя своё пану Зевчаку на бумажке написала. А ещё…

- Фу, Пепелюшка! – обиделась старшая сестра. – Какая же ты гадкая! Почему сразу не сказала?

- Так я…

- Боже, Катажина! Ну что такого, в самом деле? Сказала бы она раньше – и что? – Стася забрала у сестры пуделя, посадила на широкие перила и почесала ему за кудрявыми ушами.

- Просто обидно, понимаешь? Мы тут стараемся, из кожи вон лезем, душу христианскую пытаемся окрестить! А, выходит, зря всё – имя-то у неё есть! И никто теперь по-нашему именовать её уже не будет…

- Вот ещё! Конечно же будет! Или, может быть, скажешь, у Пепелюшки имени другого раньше не было? Просто имя – что имя? – вещь безликая. А прозванье, что мы придумываем – не в бровь, а в глаз! Потому и цепляется.

- И всё же, - Катажина склонилась к сестре. – Давай смягчим немного? Пусть хотя бы не Салё… а… Фюме*, скажем… Или всё же Салё?.. Или Фюме?..

Стася равнодушно пожала плечами – забава ей уже наскучила:

- Ах, Катажина, как угодно! Разве это имеет значение?..

Внимание сестры-заводилы полностью переключилось на Зосю, корчившую ей из-за куста сирени недвусмысленные рожи. Горничная делала руками нелепые, корявые знаки, призванные обозначить таинственность исполняемой ею миссии, и уже без всякой таинственности помахивала в воздухе розовым надушенным конвертом.

- Пойду прогуляюсь, - доложила Стася и сбежала по ступенькам в сад, тщательно огибая чумазую парочку.

Катажина хихикнула вослед сестра, поскольку явление Зоси не осталось ею незамеченным. А насчёт прислуги распорядилась:

- Ладно уже, ступайте! Забирай, Пепелюшка, подружку свою в её коровник, нечего здесь ошиваться… Да прибрать за собой не забудь, недоразумение ходячее!

Пепелюшка бодро вскочила и ухватила коровницу за руку:

- Пойдём же, Вонючка! – воскликнула она весело и потянула её за собой. – Мы и вправду задержались. Пан Зевчак заругает! Он такой забавный, когда сердится…

Она легко шагнула со ступеньки… прямо в клумбу. Лилия под пяткой сочно хрустнула. Хозяйка пятки ойкнула, отпрянула в сторону, заполошно отдёрнула ногу и угодила ею прямо в многострадальную корзинку…

------------------------------------------------

* Салё (фр.) – вонючка

* Фюме (фр.) – навозница