Кисельные берега

Глава 44

----------------------------------------------

Ежевечерняя кухонная тусовка дворни являлась непременным завершением хлопотливого дня. Ночи северные к концу лета становились зябки, а здесь, в уюте остывающей печи, было куда как приятнее и пообщаться, и пофлиртовать, и чаю с баранками откушать, и разбитную Груню за коленку под столом пощупать.

Пепелюшке, с её юной восторженностью и невзыскательностью, нравились эти посиделки. Нравились молодые, ладные батраки и смешливые девки. И дед Бирюк, всегда чего-то мастерящий в углу, и толстая, заботливая кухарка с дичайшим именем Полидекста, закармливающая всех пирогами и ватрушками. Ну и, конечно, деловая и строгая Матрёна. Которая, несмотря на всю свою строгость, весь вечер только и ждала своего звёздного часа: когда же расшалившаяся молодёжь наестся да нагогочется, да глазами настреляется, да запросит, наконец, новую сказку. Надо будет непременно поломаться для виду, пофыркать, сердито отмахиваясь руками, оттягивая тем самым желанное. Ну а уж опосля третьего поклона можно и сдаться, сильно не затягивая – а то ведь и отступиться могут… И вот тогда-то начать – как бы нехотя, снизойдя до надоед, как бы импровизируя на ходу - обозначить зачин заранее заготовленной, придуманной и отшлифованной истории.

Все замирали… Что и говорить, умела ключница и сочинять, и рассказывать, и держать внимание слушателей – вот, видимо, было её истинное призвание.

Но, бывало, для разнообразия и к Кире начинали приставать, вытребывая сказку. А что? Баба она пожитая, странствующая: много видела, много знает – сразу видно. Отчего ж не поделиться с жаждущими развлечения в отсутствии телевизора?

«Странница» не знала как отвязаться от просителей: поведай да поведай, баушка… Приходилось обычно спасаться бегством в свою опочивальню. Но однажды Кира сдалась и согласилась:

- Нууу… Что ж вам рассказать…

Она вспомнила своё последнее горькое приключение – служанку Синей Бороды, так легко сторговавшую себе молодость и красоту в обмен на фальшивые медяки – вздохнула тяжко и с наслаждением распяла её в сочинённой на ходу сказке.

Затаив дыхание, публика слушала о том, как в некоторм царстве, в некотором государстве жила на свете вредная тётка, иссушённая чёрной работой и ядовитой завистью ко всем вокруг. К старости, не дождавшись от судьбы шанса на лучшую участь, она решила подстегнуть свою немилостивую фортуну и отправилась к колдунье. Поделившись с ней скромными сбережениеми и своей душевной болью, решила, что вправе рассчитывать если не на избавленье, то хотя бы на конструктивный совет.

Колдунья монеты приняла и просительницу выслушала. Покумекала, побренчала лягушачьими лапками на поясе да и выдала рекомендацию. Коли, говорит, не побоишься греха, то сделай так: заберись нынче барину в постелю, лежи там и жди судьбы своей.

Подивилась вредная тётка чудным словам колдуньи, да, поразмыслив, решила довериться. А вдруг выгорит?

В ту же ночь набелилась она, нарумянилась, заплела седую паклю в девичью косу, нарядилась в лучшую свою рубашку и улеглась в барскую постель. Лежит – ни жива ни мертва… Слышит – шаги по всходу, дверь скрипнула… То барин вернулся в опочивальню опосля ужина.

Как заметил он, что не один сегодня ночует, поначалу-то обрадовался, губы раскатал – как же! постель его согрета некой нетерпеливой, отчаянно влюбленной в него молодайкой. Но как с потёмок пригляделся, с кем это он собрался порезвиться, возопил в брезгливом ужасе и зашвырнул с переляку верную служанку свою в открытое окошко.

А и ударилась та о сыру землю! Да токмо не разбилась, а напротив – превратилась в красну девицу, в беспамятстве поникшую на садовую травку-муравку.

В то же мгновение в одной из крестьянских изб упала замертво юная дева и боле не вздохнула и на безутешных родителей не взглянула, как того они не просили… Отдала она красоту свою и юность старухе, прибегшей к чёрному колдовству. Вместе с жизнею молодой отдала…

Проснулся поутру барин-боярин, вышел прогуляться под окошком – глядь! – что за диво дивное? что за красота неписаная? Подхватил с травы-муравы прелестницу на руки, принёс в дом, привёл в чувство горячим поцелуем. Да и оставил подле себя.

И так со временем попал под власть красоты неземной, медоточивой лести и злобного умысла, что и жену свою прогнал из дома, оженившись вдругорядь на найдёнке своей.

Зажила служанка – как сыр в масле. Да только – вот беда – стали со временем беспокоить её… - тут Кира задумалась, почесала нос и, не найдя подходящего сказочного синонима, закончила неуверенно, - рецессии… То прелестная ножка вдруг сморщится, посереет, покроется грубой кожей и старческими пятнами; то тонкие пальчики вдруг сведёт буграми артроза; то нос скособочится, приняв прежнюю форму… Надолго пугающие превращения не задерживались – уходили через пару минут, словно кошмарные виденья. И на глаза посторонним пока не разу не попались, но… Новоявленная барыня занервничала.

Что делать? Неужто её благополучие временно? Вдруг вернётся старость, безобразие и нищета так же внезапно, как внезапно была дарована красота?..

Кира неторопливо взяла с блюда пирожок с тыквой и принялась жевать. В кухне висела выжидательная тишина.

- Ну? – понукнули нетерпеливые. – Дальше-то что?

- Всё, - пожала плечами сказочница. – Чего вам ещё?

- Как это «чего»? – удивились слушатели. – Ты уж доскажи об этой пролазе: превратилась она обратно али нет? была наказана за грех тщеславия али с рук ей всё сошло?

- А разве, - в свою очередь удивилась Кира, - жить в напряжении и страхе быть раскрытой, опозоренной, вернуться в ничтожество – не лучшее наказанье?

Кухня недоумённо молчала.

- Впрочем, - Кира утёрла губы тыльной стороной ладони и, отчего-то рассердившись, спихнула с колен мирно дремавшего кота, - за что её наказывать, хотела бы я знать? За то, что лучшей жизни человек хотел? И фарта, наконец, дождался?

Кухня возмутилась:

- Она же грех какой совершила! Ради желанья своего пакостного душу христьяньску загубила – девку-то, а? Разве не повод для наказанья?

Разочаровавшая слушателей сочинительница вздохнула:

- Ну ладно. Коли уж вы так жаждете крови, пожалуйста… Побежала, значит, наша героиня, терзаемая страхом, снова к колдунье. И уж не медяки ей понесла в кошеле, а жемчуг скатный.

«Помоги, - говорит, - озолочу!»

А та ей в ответ:

«Золотом, барыня-сударыня, греха не откупишь, у меня тута не церква…»

«Что же мне делать? – возопила несчастная. – Скажи! Я на всё готова!»

Колдунья спрятала кошель за пазуху и огорошила страдалицу:

«Терзает тебя неупокоенный дух погубленной девки. Коли встретишь её в полнолуние да заглянешь в мёртвые глаза – исчезнет твоя краса, аки утренний туман. Так что спасенье твоё в одном: зажмуривай очи крепче в лунные ночи и не броди одна в пустых переходах терема…»

- Всё? – осведомилась кухня.

- Наверное… Я ещё пока не решила, какой пытке её подвергнуть: заставить её жить и дрожать, наградить её паранойей и маниакально-депрессивным психозом или свести с призраком и превратить из барыни обратно в ничтожество.

Слушатели недовольно захмыкали и забубнили обескуражено: сказка без хэппи-энда, который непременно должен заключаться в справедливом воздаянии и торжестве условного добра над условным злом, обманула ожидания. Не понравилась.

Только дед Бирюк, тихонько плетущий в углу корзины, посмотрел на Киру, прищурившись, и сказал негромко:

- Не придумала она, ишь ты… Вон оно как… Не придумала – это хорошо, это правильно – в таком деле торопиться не надо… Думай лучше. Потому как оченно важно – как и что… С воздаянием ошабиться – жизню свою поломать…

- Чего-чего? – не поняла Кира.

- Тётушка Матрёна! – подскочила Пепелюшка. – Расскажи лучше ты – больно занимательно у тебя выходит! Про Давида и Голиафа можно? Ой, девочки! Мне так нравится эта история!

Все с готовностью навострили уши.

А Кира отошла к приоткрытому окошку, уставилась дальнозорким стариковским взглядом на полную луну и впервые подумала о приближающейся осени - здесь, на севере, её дыхание уже ощущалось… Да, скоро очень. А за её короткой промозглостью – зима. Только в её жизни ничего не поменяется: будет она по-прежнему вечерами стоять у этого окна в жаркой кухне и с тоской смотреть на опостылевший двор. Не в силах что-либо изменить. Не в силах вырваться из сетей удручающей, неумолимой безысходности.

Где же ты, Бригитта? Помоги! Услышь меня! Сжалься…