Стамбульский ребус

Всепожирающий огонь

Если бы Евгения увидела меня в таком виде, она бы сразу поняла, в чем дело. Я поднялся наверх, вытер голову полотенцем и переоделся. Выпив немного ракы, почувствовал себя лучше. На улице сгущались сумерки, и блики от фонарных столбов падали на ковер в гостиной, создавая причудливые тени. Я не стал включать свет и даже не взглянул на стол в другом конце комнаты, на котором стояли приготовленные Арифом блюда. Усевшись в кресло рядом с окном, медленно потягивал ракы. С каждым выпитым глотком расслаблялся все больше.

Через приоткрытые занавески виднелись стены соседних домов с осыпавшейся штукатуркой, крыши из красной черепицы и выцветшие трубы. Как приятно было смотреть на эти простые жилища и как приятно было видеть их скромных хозяев. Эти люди стоически переносили все подбрасываемые жизнью трудности. Наблюдая за ними, я всякий раз думал, что не стоит воспринимать жизнь слишком серьезно.

Я все сидел и сидел в кресле, пока наконец звон старинных часов, доставшихся мне от покойного отца, не возвестил о скором приходе Евгении. Нужно было взять себя в руки. Или хотя бы сделать вид.

Первым делом я задернул занавески. Мне не хотелось, чтобы Евгения увидела эту простую картину за окном. Включив свет, я поразился разнообразию блюд на столе. Ариф обещал, что стол произведет впечатление, и в этом не было ни капли преувеличения. Он предусмотрел все: от посуды и столовых приборов до графина с ракы, стаканов и даже салфеток. Мне оставалось только поставить рыбу в духовку и достать ее, как предупредил Ариф-уста, ровно через полчаса.

Только я подумал, как отблагодарить своего приятеля за старания, как раздался звонок в дверь. Меня охватило чувство, близкое к панике, но отступать было поздно. Глубоко вздохнув, крикнул, что иду. Спустился по лестнице вниз, открыл дверь.

Она стояла передо мной в белом коротком жакете и бежевом платье. В руках — огромный букет ромашек, на губах — застенчивая улыбка, а в зеленых глазах — растерянность.

— Привет, Евгения, проходи, — после моих слов неуверенность в ее взгляде исчезла.

— Благодарю, — ответила она, но заходить не стала. Показала на Бахтияра. — Классный пес. Твой?

Мгновенная симпатия к собаке — в этом не было ничего фальшивого. Евгения всегда была открытой и искренней. Особенно в сравнении со мной.

— Ты про Бахтияра?

— Бахтияр? Красивая кличка.

— Да, вроде как мой, — отреагировал я, в тысячный раз мысленно благодаря пса за то, что он помог мне начать разговор. — Мы тут за ним вместе с соседями присматриваем.

На губах у Евгении появилась улыбка. Такая же невинная, как ромашки в ее руках.

— У него такой любящий взгляд.

Я подумал, что после этих слов Евгения зайдет в дом, но она осталась стоять в свете фонаря и, обернувшись, сказала:

— Чудесный район, Невзат. Таких мало осталось в Стамбуле.

— Что уж говорить, да. И люди здесь замечательные. Всегда можно забежать на чашечку чая и поболтать. Соседи приходят за кофе или солью в любое время.

— Наш Куртулуш был таким же, — сказала она, наконец проходя. — Каких-то десять лет тому назад. А теперь мы даже не знаем, кто живет в соседней квартире. Не говоря уже о жителях соседних кварталов.

Евгения остановилась на том самом месте, где на меня чуть больше часа назад нахлынула внезапная печаль. На лице у нее появилось страдальческое выражение.

— Я вдруг вспомнила про дом на острове Хейбелиада. Там когда-то жил мой дед. — Она осматривала комнату так, будто ей когда-то уже приходилось бывать здесь: зеленые кресла, огромный курдский ковер на полу и старые картины на стенах. — Дом был очень похож на твой. Да-да, двухэтажный каменный дом. Мы частенько проводили там лето. — Она повернулась ко мне, и я увидел вспыхнувший во взгляде огонек. — У тебя прекрасный дом, Невзат. Именно таким я его себе и представляла.

Мне следовало сказать, что с ее приходом дом стал еще красивее, но я ограничился одним словом «спасибо».

— Это я должна тебя поблагодарить, — сказала она, слегка дотронувшись до моей руки. — За приглашение.

— Пойдем наверх, там уже все готово. Посмотрим, понравится ли тебе.

— Почему бы и нет? — ответила она, и на ее губах снова заиграла ласковая улыбка. — Сюда?

— Да, прошу. Наверху нас кое-что ждет.

Евгения ступила на первую ступеньку, и лестница предательски заскрипела. Кажется, моя гостья немного смутилась.

— Не переживай, — я пытался изобразить из себя жизнерадостного хозяина. — Лестница просто приветствует тебя.

— Ах вот как? — как обычно, подыграла она. — Значит, в этом доме говорящая мебель и все остальное? Ну, здравствуй!

Евгения шутила, но ей было невдомек, что вещи в доме действительно говорящие. С этими вещами я делил свою боль, горе и ярость, им я излил душу после трагедии. Единственные свидетели моей беспомощности, они терпеливо выслушивали все. Ступеньки, деревянные оконные рамы, расшитые занавески, трюмо, старинные часы, ковры, небольшой книжный шкаф, цветы в горшках — все эти вещи, делавшие дом моим, испытывали тот же гнев, что и я. Они так же плакали и проклинали судьбу. Именно дому и вещам я был обязан тем, что сумел выдержать обрушившиеся на меня горе и невыносимое чувство вины. Я никогда не смог бы рассказать об этом Евгении.

— Да, они и правда разговаривают, — сказал я. — Возьмем, к примеру, лестницу. Не смотри, что ступени радостно приветствуют тебя своим скрипом. На самом деле они большие любители поворчать. Наступишь на одну — а тут и другие начинают скулить и стонать. — Показав на небольшую люстру под потолком, я продолжил: — Зато эта красавица в зеленой юбчонке никогда не жалуется. Нажмешь на выключатель — и она тут же широко улыбается тебе в ответ.

— А это? — она показала на рисунок, с которым моя дочь заняла второе место на межшкольном конкурсе. Акварель под названием «Лодки в проливе Золотой Рог».

Я ответил не сразу.

— Этот рисунок… — слова давались с трудом. — Он напоминает мне о том, что мир не ограничивается одним домом. — Меня вновь начало терзать чувство, похожее на угрызения совести. — Но в то же время и говорит, что дом — тоже часть мира.

Мой голос все-таки дрогнул, и Евгения почувствовала: что-то пошло не так. Она посмотрела на меня. Улыбка мало-помалу угасла, лицо помрачнело. Я ждал, что она вот-вот спросит об авторе рисунка. Но она не спросила. Обычно она смело шла навстречу трудностям, однако на этот раз, как и я, предпочла скрыть свои чувства.

— У этого рисунка есть своя философия, — сказала Евгения, отводя взгляд.

— Да, — кивнул я.

Дальше говорить было не о чем. Ни одна тема не шла на ум. Моя гостья была в таком же затруднительном положении. Само собой, она улыбалась и с любопытством оглядывалась по сторонам, но я видел, что внутри у нее бушует буря.

Поднявшись по лестнице, мы наконец оказались в просторной гостиной.

— Ух ты, — Евгения на мгновение нарушила неловкое молчание. — Это место и правда очень похоже на дом моего деда на острове. Только не говори мне, что их проектировал один и тот же человек!

Ее попытки казаться веселой выдавали в ней посредственную актрису.

— Вполне возможно. Дому около семидесяти.

— Да, прямо как у деда, — сказала она, продолжая этот, казалось бы, бессмысленный, но спасавший нас разговор. — Шестьдесят или семьдесят лет. Не знаешь, кто построил ваш дом?

— К сожалению, нет. Отец знал, но его уже давно нет в живых. Жаль, я не спросил у него. А дом твоего деда? Ты знаешь, кто его построил?

Она ответила очень серьезно, как будто это был самый важный вопрос на свете:

— Имя мне неизвестно. Знаю, что он был друг моего деда. Крупный темноволосый армянин. Дед говорил, что этот армянин был тот еще упрямец и договариваться с ним было очень трудно. Несмотря на дружбу, он ни куруша не уступил, когда брал деньги за постройку.

— Ну… — протянул я. — Может, это один и тот же человек.

Евгения подошла к окну. Она по-прежнему держала цветы в руках, и я как раз собирался забрать у нее букет.

— А какой вид отсюда? — спросила она.

Мне-то самому вид нравился, но вообще-то я не очень хотел, чтобы она увидела бедные дома напротив. Но теперь, когда Евгения раздвинула занавески, я даже испытал некоторое облегчение. Сегодня вечером я был готов говорить о чем угодно, кроме погибших жены и ребенка. Я не хотел возвращаться к призракам этого дома. Боялся, что, если речь зайдет о тех, кто мне всегда будет дорог, потеряю контроль и разрыдаюсь. Евгения чувствовала это и делала все возможное, чтобы поддержать меня. Быть может, не только меня, но и себя. Наверное, еще до того, как нажать на дверной звонок, она поняла, что ее приход сюда — огромная ошибка. Но она не спасовала. Из любви ко мне предпочла просто скрыть свои эмоции, как это обычно делал я. Хотя это было не в ее стиле. И как долго она сможет сдерживать свои чувства здесь, в доме, насквозь пронизанном воспоминаниями о двух безвременно ушедших душах?

Но Евгения не сдавалась.

— Да уж, без вида на море, — продолжила она начатую игру. — А у нас-то в доме на острове прямо из гостиной была видна пристань. Море как будто омывало нам ноги. Днем приходилось щуриться от солнечного света, ночью — от лунного. Ну, ничего… Тут тоже неплохо. Есть во всем этом какой-то шарм. Не знаю почему, но вечером эти облупленные стены, крыши и дымящие старые трубы выглядят притягательно.

— Не поверишь, но перед твоим приходом я как раз думал о том же. Мне нравятся черепичные крыши.

Она снова задернула занавески и повернулась ко мне.

— Да… — Ее улыбка по-прежнему была лишена естественности. — Думаю, главное не то, на что мы смотрим, а те чувства, которые пробуждает в нас тот или иной вид.

На какую-то долю секунды между нами возникла такая близость, что я подумал: сейчас Евгения подойдет и обнимет меня. Но нет, она не подошла. Протянула цветы и спросила:

— Куда их поставить?

— Ваза на кухне, — ответил я, забирая у нее букет. — Давай поставлю.

— Если нужна моя помощь… — начала она.

— Нет-нет, все уже готово. Проходи за стол…

Я сделал несколько шагов и тут вспомнил:

— Там справа стоит старый проигрыватель. Он все еще в рабочем состоянии. Посмотри, рядом должны быть пластинки. Если хочешь, поставь какую-нибудь из них…

— Проигрыватель? А, вот же! Вижу. Отлично, как же давно я не слушала пластинки!

Оставив Евгению, я пошел на кухню за вазой. Нужно было еще отыскать ее, потому что цветы в доме не появлялись уже давно. Коричневая в белый цветочек ваза, которую много лет назад купила Гюзиде, отыскалась в шкафу. Она была покрыта пылью, поэтому пришлось ополоснуть ее. Пока я наливал воду, из гостиной донесся хрипловатый голос Мюзейен Сенар[6]:

Жаль, что Евгения не выбрала что-нибудь более веселое, но ничего не поделаешь.

Поставив ромашки в вазу, я вернулся в гостиную. Евгения сидела в кресле рядом с проигрывателем и перебирала пластинки. Заметив меня, она вскинула голову:

— Я еще одну пластинку нашла. Тоже Мюзейен поет. «Всепоглощающий огонь». Тебе нравится мой выбор?

— Песни неплохие, но немного печальные.

— Не такие печальные, как жизнь, Невзат, — ответила она задумчиво.

— Ты права. Может, сегодня вечером нам стоит держаться подальше от разговоров и песен, нагоняющих печаль?

Она посмотрела на меня, как бы спрашивая, возможно ли это. Я не стал развивать эту тему и предложил поужинать.

В шаге от стола Евгения остановилась.

— Невзат, что это такое?

— Это мезе, — ответил я беззаботно. — Выглядят очень аппетитно, правда?

— Аппетитно? Да стол просто шикарный! Только посмотрите на это! Закуска из морского окуня, скумбрия, макрель в маринаде. Где ты все это достал? — Не дожидаясь моего ответа, она начала показывать на другие тарелочки: — Ого! Соус из икры трески, пюре из фасоли, закуска из нута топик, йогуртовый соус хайдари, артишоки в оливковом масле. Чего тут только нет! Баклажаны имам байылды, салат из шпината, закуска из солероса. А это что? — спросила она, указав на блюдо, названия которого я не знал. — Стой, не подсказывай, — подцепив вилкой небольшой кусочек, она попробовала. — О, кажется, поняла! Эта трава называется затар, верно? Это блюдо из Антакьи. Великолепный вкус! У нас в «Татавле» такого нет! Признавайся, как ты все это приготовил?

Кажется, Евгения немного успокоилась. У меня тоже отлегло от сердца. В приподнятом настроении я стал расхваливать закуски:

— Подожди-ка, ты сначала попробуй морского окуня, а потом уже говори.

С ее лица не сходило удивленное выражение.

— Где ты раздобыл морского окуня?

— Друзья прислали из Фетхие. Эта рыбина тянула на два с половиной килограмма.

— Скажи правду, Невзат, кто все это приготовил?

Я не собирался скрывать правду, но решил немного потянуть время.

— Сейчас, сейчас, только пристрою это куда-нибудь, — сказал я, осмотрелся и поставил вазу с цветами на журнальный столик — на обеденном столе места не было.

Евгения наблюдала за каждым моим движением; она по-прежнему стояла.

— Чего же ты не садишься? — спросил я.

Мой вопрос заставил ее напрячься. Она окинула взглядом все четыре стула, стоявшие вокруг стола.

— И куда же мне сесть?

— Куда захочешь. Больше никого не будет. Только мы вдвоем.

Евгения выбрала ближайший к окну стул. Я сел напротив.

— Скажи мне наконец, — теряя терпение, воскликнула она, — кто приготовил все эти деликатесы?

— Ты поверишь, если скажу, что я сам? — По ее лицу я понял, что нет. — Ладно. Я расскажу, если ты нальешь ракы.

Она хитро улыбнулась и потянулась за графином.

— Так и знала, что это не ты. А что насчет морского окуня? Ведь тоже не ты?

— К сожалению, нет. Я полный ноль на кухне. Готовил мой друг. Рыбу, мезе и все остальное.

— И он велел тебе запекать рыбу не более тридцати минут? — спросила она, наливая мне ракы.

— Да, точно.

— И кто же этот друг?

— Ариф-уста. Раньше у него было свое мейхане. Ариф-уста из Текирдага.

— Ариф-уста? — переспросила она, ставя графин на стол. — Нет, не слышала.

— Ариф давно уже не занимается питейным бизнесом. Но он был знаком с твоим отцом. И он всегда хорошо отзывается о «Татавле».

— Но почему ты не приходишь в «Татавлу» вместе с ним? — спросила она, добавляя воду в мой стакан с ракы. — Мы бы угостили его своими закусками.

Я взял стакан с побелевшей водкой. Евгения не стала добавлять себе воду, сидела и крутила стакан.

— Что же, — начал я, — добро пожаловать в мой дом.

Я предложил выпить за нее, но она вдруг сказала:

— Нет, Невзат. — В ее глазах появилась решимость. — Не за меня. Выпьем за Гюзиде и Айсун. — Она тихонько коснулась своим стаканом моего. — За твою жену и твоего ребенка…

Я не знал, как реагировать. Еще в дверях, буквально с первого взгляда, она почувствовала, в каком состоянии я нахожусь. Но промолчала, решила дождаться подходящего момента. Сейчас же, уступив своей природе, предпочла не прятаться от проблемы. Но я оказался не готов к этому, поэтому замер со стаканом в руке.

Она заметила, что я не пью, и тоже не выпила.

— Но почему, Невзат? — тихо спросила она. — Почему мы не можем выпить за них, не можем поговорить о них? Они по-прежнему часть твоей жизни. Разве ты не замечаешь? Память о них делает тебя тем, кто ты есть на самом деле. Боль, которую ты испытываешь, делает тебя сильнее. Если речь обо мне, то я никогда не представляла тебя отдельно от них. Мне такое и в голову не приходило. Они были всегда и есть сейчас. Теперь они мне такие же родные, как и тебе. Невзат, неужели ты не понимаешь? Я полюбила тебя вместе с ними.

Слушая Евгению, я все отчетливее понимал, что выгляжу не в лучшем свете.

— Проблема не в тебе… — подавленно сказал я.

— Но тогда в чем? — спросила она и устремила на меня пронизывающий взгляд. — Ты их не предавал, Невзат. Мы полюбили друг друга. В этом нет ничего предосудительного. Мы не грешили, никого не обворовывали. Я уверена, что они желали бы тебе только счастья. Почему ты чувствуешь себя виноватым?

Я опустил глаза на свои руки, лежавшие на столе.

— Не знаю… — мой ответ прозвучал беспомощно. — Возможно, из-за того, что я так и не отыскал убийц. Или же потому, что они погибли случайно, вместо меня, а я не смог их спасти… — Подняв глаза, я посмотрел на нее, моля о пощаде. — Все слишком запутано, Евгения. Поверь, мне бы очень хотелось освободиться от чувства вины. Но это так тяжело… Да, я переживал, когда пригласил тебя сюда. Но вместе с тем мне ужасно хотелось, чтобы ты пришла. Извини, это несправедливо по отношению к тебе.

— Вовсе нет! — твердо ответила она. — Никакой несправедливости я тут не вижу. Ты зря мучаешь себя, не нужно этого делать. Мы все можем сосуществовать в твоей жизни. Не пытайся скрыть от меня свою жену и дочь. Повторю, я принимаю тебя вместе с ними и люблю вас троих.

Я отвернулся, чтобы она не увидела мои увлажнившиеся глаза.

— Спасибо… — только и смог выговорить я.

Какое-то время я молчал, потом слова начали вылетать сами собой:

— Ты замечательный человек, Евгения. А я просто дурак. Я не знаю, как справиться с ситуацией: что с этим делать, как жить…

— И я не знаю, — она коснулась моей руки. — И понятия не имею, кто может это знать. Так что я предлагаю поднять наши стаканы и выпить за Гюзиде и Айсун.

Я увидел, что в ее глазах тоже стоят слезы. Но она сдержалась, не расплакалась. Снова подняла свой стакан и сказала:

— За твою жену и ребенка. За двух замечательных людей, сделавших тебя тем, кто ты есть.

— За Гюзиде и Айсун. — Теперь слезы лились из моих глаз рекой. Мы чокнулись, и я выдавил из себя: — За двух замечательных людей… за моих жену и дочь…

Мы потягивали ракы, когда зазвучала новая песня. Снова комнату заполнил грустный голос Мюзейен Сенар: