Стамбульский ребус

Без тебя

Я строго-настрого велел Зейнеп и Али идти домой отдыхать. Но когда очередь дошла до меня, прямиком направил свой «рено» к дому Демира. Мне удалось поспать где-то полчасика после возвращения в участок из апартаментов Мукаддера Кынаджи, и конечно же, усталость давала о себе знать. И что? Три самых главных человека в моей жизни в данный момент сидят за накрытым столом и ждут меня. Я верил в исцеляющую силу ослепительного взгляда Евгении, в живительный потенциал дружеской беседы с Йектой и Демиром, а еще — в чудесную способность ракы восстанавливать самые измученные тела и души. Поэтому сейчас давил на газ, желая побыстрее избавиться от навалившейся усталости.

Когда я подъехал к «балатскому дворцу», было уже начало десятого. Выходя из машины, проверил мобильный: Евгения не позвонила ни разу, что было довольно странно. Возможно, как и я, она задерживалась. Волноваться было бессмысленно, сейчас все станет ясно…

Стоило мне войти в сад через калитку, как я услышал сладкий меланхоличный голос:

На этот раз пела не Мюзейен — по ночному саду медленно разливался волной голос Зеки Мюрена[31]. Стол поставили в старой беседке под каштанами. Хотя он находился по крайней мере в десяти метрах от меня, теплый майский ветерок доносил пьянящий анисовый запах.

Сидевшая ко мне спиной Евгения была увлечена разговором с Йектой. Расположившийся прямо напротив них Демир молчал, но на лице у него царило удовлетворение. Казалось, все трое не в первый раз сидят в беседке посреди сада в свете свисающих с потолка лампочек. Как будто они и раньше коротали здесь вечера, общались и пили ракы — такую близость между ними я вдруг ощутил. Я не мог разглядеть лицо Евгении, поэтому на миг меня охватило странное чувство, что я вижу Хандан… Такой, какой она была всегда, будто никогда и не умирала… Лишь чуточку моложе… Или сильно моложе… Такой, какой она была в наши школьные годы… Веселой, полной надежд и безрассудно храброй… Жизнь тогда еще не притупила ее чувства, оберегала ее чистоту и простодушие… И как будто боялась, стеснялась разрушить наши мечты… Стоя чуть поодаль, я какое-то время наблюдал, как Евгения превращается в Хандан, а затем Хандан снова превращается в Евгению, а после обе становятся Гюзиде. Хотя двух из них уже не было со мной, меня вдруг осенило, что в облике всех их я любил одну и ту же женщину… Какую именно? То ли свою подругу детства — хрупкую ученицу лицея, то ли мою опору — спутницу жизни, многострадальную жену, то ли Евгению — женщину, которая заново, несмотря ни на что, научила меня видеть красоту и понимать ценность жизни? Кажется, я любил всех трех сразу или по очереди, а может, меня переполняли чувства к одной и той же женщине, которая жила в каждой из них…

Песня закончилась на той же скорбной ноте, с которой началась:

Я стоял неподвижно, пока Демир наконец не заметил меня.

— Невзат, ты что там стоишь?

После его слов Йекта и Евгения обернулись. Пришло время спрятать грусть куда-нибудь поглубже и выглядеть счастливым. Я изобразил улыбку и подошел к ним.

— Наблюдал вот за вами, — сказал с притворной завистью. — Вам тут и без меня хорошо было. Вы, кажется, спелись…

— Только посмотрите на него! — Евгения устремила на меня укоризненный взгляд. — У него еще хватает наглости жаловаться! Когда ты обещал приехать?

Сегодня вечером она была одета во все черное: серьги с черными камнями, черная блузка, черная юбка.

— Ладно уж, знаю, что опоздал, — сказал я. — Мне даже возразить нечего. К сожалению, это от меня не зависит. Сегодня много с чем нужно было разобраться, простите.

— Не бери в голову, Невзат, — тепло сказала Евгения… — Ты и опоздал-то не сильно.

— Она права, — добавил Йекта. — Мы только что всё накрыли.

Кажется, мои извинения были приняты, я наклонился к Евгении и нежно поцеловал ее в правую щеку. Запах лаванды на ее коже пьянил, и слова сами собой сорвались у меня с языка:

— Ты чудесно пахнешь, — прошептал я, но, увидев ледяное выражение на лицах друзей, тут же пожалел о содеянном. Было чувство, что призрак Хандан снова возник из ниоткуда. Я тут же выпрямился и спросил:

— Как дела, ребята?

Приобнял сначала Йекту, потом Демира.

— Все в порядке, — ответил Йекта за себя и за друга. — Теперь, когда вы с Евгенией здесь, у нас все стало прекрасно. — Нет, он не притворялся, как я, а говорил совершенно искренне. Они оба были рады нашему приходу.

Евгения сразу же поспешила напомнить им о встрече, которую мы назначили через несколько дней:

— Я жду вас в субботу вечером, — сказала она. — Всех… Отказ не принимается.

Никто не стал возражать. А я тем временем посмотрел на стол: салат из рукколы, брынза и дыня. Увидев наполовину опустошенные бокалы с ракы, я сделал вид, что немного расстроен:

— О-о-о, смотрю, вы уже без меня начали.

Демир тут же потянулся за моим бокалом.

— Разогрелись немного перед твоим приходом, Невзат, — он указал на пустой стул. — Ты в нашей компании самый отвязный пьяница. Мы решили, что если не хотим отстать от тебя, то нам нужна фора. Вот и начали чуть раньше тебя.

— Отлично, — сказал я, пока Демир наполнял мой бокал. — Пойду помою руки. Кстати, как там Бахтияр поживает?

— У него все хорошо, даже очень, — опередила всех Евгения. — Когда Демир накануне сказал нам не волноваться, я даже не поверила. Но сегодня увидела своими глазами…

Я был рад, что у старины Бахтияра все хорошо. Но еще больше меня обрадовало то, что Евгения оставила формальности и начала называть моих друзей просто по имени.

— А где он? — спросил я, направляясь к дому. — Хочу повидать чертяку.

Демир крикнул мне вдогонку:

— Я перенес его в комнату рядом с гостиной. Слушай, не в службу, а в дружбу — выключи музыкальный центр… Хоть пообщаемся немного…

Бахтияр узнал меня в тот же миг, как я вошел в дом. Он издал приветственный звук — нечто среднее между стоном и лаем. Включил свет в комнате — пес лежал в деревянной конуре за выстроившимися в ряд пустыми железными клетками. Поднял голову, попытался встать, но не смог.

Я подошел к нему, погладил.

— Привет, Бахтияр… Как поживаешь? Похоже, у тебя все в порядке. — Я продолжал ласково гладить его. — А ты неплохо справился с этой передрягой, дружище.

Он попытался залаять, как бы соглашаясь со мной, но у него опять ничего не вышло.

— Ладно, парень, расслабься. Тебе надо набраться сил. Чем больше ты будешь спать, тем быстрее встанешь на ноги.

После моих слов Бахтияр положил голову между передними лапами — подготовился ко сну, но глаза не закрывал. Наблюдал за мной, пока я не выключил свет и не вышел из комнаты.

Умываясь, я заметил в зеркале, что улыбаюсь, а на лице появился какой-то свет. Возможно, я просто был счастлив…

Отчаянно стараясь не растерять это чувство, я поспешил в гостиную, выключил музыкальный центр и вернулся в сад. Выйдя из дома, сразу же почувствовал запах рыбы, которую друзья начали готовить на мангале. По-прежнему витал анисовый аромат ракы. Демир уже выкладывал на тарелки первую порцию рыбы. Странно, но это был не морской окунь, о котором он говорил накануне, а какая-то небольшая рыбешка желтого цвета. Каждому на тарелку он положил по три штуки…

Немного озадаченный, я спросил:

— Это полосатая барабулька?

Демир вздрогнул, будто я оскорбил его.

— Да что с тобой, дружище? Какая еще полосатая барабулька? Это султанка, обыкновенная султанка. Ты так давно не рыбачил с нами, что, видно, забыл, как какая рыба называется.

— Хм, и правда султанка… — смутился я. — Где вы ее поймали?

Йекта резко огрызнулся:

— У торговца рыбой.

— Вы же вчера на рыбалке были!..

— Были-были! Да разве султанка плавает у Кыналыада?[32] Поймали морского окуня, пять штук. А эту султанку я купил сегодня днем у Шерифа. Он сказал, что она свежая, только что из Измира. Поклялся даже.

— По виду и правда свежая, — сказала Евгения, разделывая рыбу вилкой. — Ну, всем приятного аппетита!

Несмотря на то что был не сезон, султанка оказалась прекрасна на вкус. Йекта, проглотив несколько кусочков, поднял бокал с ракы и сказал:

— Добро пожаловать за наш скромный стол.

— Выпьем за дружбу! — подхватил Демир и поднес свой бокал к бокалу Йекты. Потом, повернувшись к Евгении, добавил: — И за новых друзей!

Глаза Евгении светились от счастья.

— За вас, ребята, — сказала она, глядя на меня с легкой завистью. — За нерушимую дружбу!

Настала моя очередь, но я не мог ничего сказать: слова застряли в горле. Я молчал не потому, что не хотел говорить. Просто мне вспомнилась горькая, мучительная правда, связывавшая нас — троих мужчин. И я вдруг почувствовал, что за нами из тени каштанов наблюдает призрак. Да, сейчас среди нас была еще одна женщина. Ее не было видно. Она не заходилась веселым смехом вместе с нами и ни о чем не говорила. И хотя мы не упоминали о ней, все трое знали: она всегда здесь. Хандан… Наверное, мне следовало поднять бокал за нее, как вчера это сделала Евгения, — за девушку, которая подарила нам эту дружбу. Но такой тост погубил бы вечер: не осталось бы ни радости, ни прекрасной беседы. Я решил промолчать. Если бы Евгения не поспешила мне на помощь, моим друзьям еще долго пришлось бы стоять с поднятыми бокалами и ждать, пока я удивлю всех пламенным тостом.

— И за Бахтияра — за то, что он собрал нас всех вместе, — закончила вместо меня Евгения. Она не знала, что именно я чувствую. Просто поняла, что что-то пошло не так. Может быть, подумала, что я вспомнил о жене и дочери. Как бы там ни было, я был бесконечно благодарен ей за то, что она спасла меня в этой непростой ситуации. Я попытался отвлечься от мыслей о Хандан, поднял свой бокал и поддержал ее тост.

— За Бахтияра… За его здоровье, — произнес твердым, громким голосом.

Мы сделали по несколько глотков ракы и поставили бокалы на стол. Я боялся, что опять не смогу говорить какое-то время, поэтому обратился к Демиру:

— Как тебе удалось заметить меня в такой темноте?

— У него глаз как у ястреба, — сказал Йекта. — Он не только такого огромного человека, как ты, может разглядеть. — Тут же показав на ветви дерева над нами, продолжил: — Он по силуэту спящей на ветке птицы может сказать, кто это: воробей, зяблик, щегол или голубь. Всех до одного пересчитает.

Стоило Йекте упомянуть ястреба, как у меня в памяти всплыли детские воспоминания, и я спросил у Демира:

— У тебя ведь когда-то давно был ястреб?

— Да, отличная была птица, — ответил он с глубоким вздохом. — Красивая. У нее правое крыло было сломано — она прямо в сад к нам упала…

Евгения разволновалась: казалось, она держит в руках раненую птицу и слушает, как бьется ее сердечко.

— За ней гнались другие хищники? — спросила она.

— Боюсь, что так и было, — очень серьезно ответил Демир. — Другие хищники… Самый злобный из этих хищников — человек. Ястреба подстрелили из пневматической винтовки.

— Ты дал ей необычную кличку… — я пытался вспомнить. — Кажется, Хазан?

— Хюзюн…

— Хюзюн? — Евгения была поражена. — Ты назвал хищную птицу Хюзюн?[33]

— Не я, а мама, — растерянным голосом ответил Демир.

— Почему?

— Когда она первый раз увидела птицу, сказала, что заметила в ее глазах какую-то странность. Уж очень печально она смотрит… Хотя я ничего подобного не заметил. Нет, ответил я ей тогда, она смотрит как любой другой ястреб… Может, ей просто больно, но никакой печали там нет. Это же хищник. Но мама так не считала — говорила, что я ошибаюсь и у птицы кровоточит не крыло, а дух. Она прямо заладила: давай назовем ее Хюзюн, хотя у меня был свой вариант — Картаджа. Да ладно с ним, с именем, не это главное. Проблема была в отце, который не слишком-то любил животных. Я боялся, что он будет возражать — мол, птицы разносят болезни, давай лучше мы ее отпустим и тому подобное. Так что, когда мама предложила назвать ястреба Хюзюн, я понял: она на моей стороне, и тут же согласился. Хорошо, что я так сделал. Стоило отцу увидеть птицу — он тут же разворчался. Но не устоял перед маминым напором, ведь даже после стольких лет брака он все еще был без ума от нее. Мама сказала, что нельзя выбрасывать несчастную раненую птицу, потому что это ужасный грех. Тогда отец сдался и позволил Хюзюн остаться.

Евгения ничего не ела и не пила, она как завороженная слушала эту историю.

— И как она? Поправилась?

— Нет, — ответил Демир, опустив глаза. — Умерла через месяц. Помню, мама так и сказала: птица знала, что умрет. Поэтому у нее был такой печальный вид. Я думаю, мама увидела свое будущее в глазах Хюзюн — болезнь, которая была не за горами. Через несколько месяцев ей поставили диагноз: Альцгеймер. А ястреб — птица, которая дорожит свободой больше всего на свете. Как бы хорошо за ней ни ухаживали, в замкнутом пространстве ей не выжить. Так что Хюзюн, потеряв свободу, утратила желание жить…

— И тогда Демир решил стать ветеринаром, — тихо сказал Йекта, как будто он сам прошел через все это. — Потому что не смог помочь Хюзюн…

Демир слегка покраснел. Возможно, он застеснялся. Хотя все же рассказал кое-какие подробности.

— Ты прав. Поначалу я решил стать ветеринаром из-за Хюзюн. Но позже понял, что и правда люблю животных. Всех-всех, до единого. И неважно, какой это вид или порода. Потому что даже самые дикие из них не так безжалостны, как люди. Гораздо честнее и невиннее, чем люди, и менее опасны. Я всегда был счастлив, общаясь с ними. Вот почему я выбрал профессию ветеринара.

Я вдруг вспомнил, как Демир ругался со своей семьей.

— Но Бюньямин-амджа никогда этого по-настоящему не понимал, — сказал я. — Всегда надеялся, что Демир станет адвокатом. Даже на смертном одре думал об этом…

Демир виновато улыбнулся.

— Мой покойный отец просто не принял этого. Я и говорить-то особо не люблю. Разве такой человек может стать адвокатом? Если бы я сделал, как он хотел, то не смог бы выбрать университет и занятие себе по душе. — Он бросил на меня ехидный взгляд. — А как насчет тебя? Разве семья была в восторге от твоего выбора?

Как только речь зашла обо мне, Евгению было не остановить.

— И правда интересно, Невзат. Как отреагировали твои близкие?

Эти события, которые были столь важны для меня в прошлом, я, как и Демир, сейчас вспоминал с улыбкой.

— Сначала они очень разозлились. Отец у меня всегда был на стороне левых. Говоря левые, я имею в виду кемалистов. Поэтому, конечно, полицию он сильно недолюбливал. Говорил, что полицейские — это орудие в руках государства. Считал, что я, по крайней мере, мог выбрать карьеру военного — отправился бы тогда учиться в военный лицей Кулели или военно-морской — на Хейбелиаде. Все ворчал, откуда, мол, вообще возникла идея про полицию. Я никогда ему не признавался, но все началось с него. Он был учителем литературы. Писал стихи, как Йекта. Обожал читать романы. Первым романом из его библиотеки, который я открыл для себя, была книга Агаты Кристи «Убийство Роджера Экройда». Я не мог разгадать убийцу вплоть до конца книги. А когда закончил читать, сразу же вернулся к началу: перечитывал все снова и снова. Потом во мне пробудился интерес к детективным романам. Я проглатывал их один за другим без разбора. Этот мой интерес впоследствии и привел меня в полицию. Но отцу я, конечно, ничего об этом не говорил. Не хотел, чтобы он считал себя виноватым в моем выборе профессии, которую он презирал.

— В этом плане Йекта — самый счастливый из нас, — сказал Демир, переводя разговор на нашего поэта. — Рауф-амджа никогда не мешал ему. Захотел изучать архитектуру — пошел в архитектурный. А после университета ни дня по профессии не работал.

— Он все передергивает, Евгения. Не слушай его, — тут же отреагировал Йекта. — На самом деле я очень люблю архитектуру. До сих нор у меня в домашней библиотеке большая часть книг посвящена архитектуре. Особенно — архитектуре Стамбула. Дело в том, что после университета я хотел остаться там преподавать, но старики, которые всем в университете заведовали, не позволили мне. Тогда я занялся поэзией. А что мне оставалось делать? Отец никогда не одобрял мой выбор. Он так и не прочел ни одного моего стихотворения.

— Может, ты просто не знаешь об этом, — я попытался заступиться за Рауфа-амджу. — Может, он твои стихи тайком от тебя читал?

— Знаю, Невзат, прекрасно знаю. Ничего он не читал. Если бы читал, я бы сразу понял. Он бы что-нибудь сказал, хорошее или плохое. По крайней мере, рассказал бы кому-нибудь о моих стихах. Но ничего подобного так и не случилось. Отец всегда вел себя так, будто я вообще не писал стихов. И не понимал, зачем я этим занимаюсь. Ведь он не интересовался ни литературой, ни искусством.

Не будь я знаком с его отцом — поверил бы ему. Поэтому я запротестовал:

— Ты несправедлив по отношению к отцу… Рауф-амджа прекрасно пел.

— Невзат прав, — сказал Демир. — Твой отец правда здорово пел, особенно когда немного выпивал. Прямо как Мюнир Нуреттин[34]. Клянусь, весь Балат усаживался, чтобы послушать, как он поет.

— Так и есть, — сказал Йекта, и глаза его вдруг наполнились слезами. Наверное, сейчас он по-настоящему начал вспоминать своего отца. — Он не был большим любителем поэзии, но прекрасно исполнял песни, написанные на стихи Яхьи Кемаля.

Внезапно мне показалось, что откуда-то издалека доносится чувственный голос Рауфа-амджи.

— Точно! Я помню, как однажды он пел эту песню у вас дома. Как же она называлась? Очень красивая песня… В макаме Нихавенд[35]. Как же она начиналась?

Йекта начал напевать:

— В таком случае, — сказала Евгения, снова поднимая бокал, — давайте выпьем за отца Йекты — Рауфа-амджу.

— За Рауфа-амджу…

— Да упокоится он с миром… — прошептал я.

— Погодите, — сказал Йекта, поднимая руку. — Тост не только за моего отца. За всех наших отцов!

— За наших отцов, — прозвучали наши голоса в темноте. — За прекрасных, достойных людей!..

Мы чокнулись, сделали по несколько глотков ракы и поставили бокалы на стол. Я поймал на себе благодарный взгляд Йекты…

— Спасибо, Невзат…

— За что?

— За то, что ты добрым словом вспоминаешь моего отца… — Я никак не мог разглядеть его глаза: наполнились они слезами или нет. — Больше даже за то, что заступился. Такие отпрыски, как я, иногда ведут себя очень глупо.

— Дружище, ты не одинок в этом. У всех у нас время от времени случаются промахи.

— Нет, Невзат, — сказал он, качая головой. — Не у всех. У тебя такого не бывает. И не отпирайся, меня не проведешь. Ты вовсе не такой, каким кажешься. Ты очень крутой и сдержанный, но в глубине души — я знаю — ты очень сентиментальный. — Он повернулся к Евгении, которая внимательно слушала нас. — Все считают, что из нас троих я самый эмоциональный, но это не так. На самом деле пальма первенства принадлежит Невзату.

Она ничуть не удивилась.

— Я знаю, — вытянув руку, коснулась моей ладони. — Вот если бы только он сам смог признать это.

Что с нами выделывал этот поэт?

— Хватит уже, Йекта, — предупредил я. — Думаю, стоит перейти от анализа характеров к чему-нибудь другому.

Он сделал вид, что не услышал моих слов, и, поскольку алкоголь уже начал приятно согревать его, продолжал рассказывать Евгении обо мне:

— В молодости я написал для него одно четверостишие.

Что за черт? Я понятия не имел, о чем он говорит. Но Евгения уже заерзала от нетерпения.

— Неужели? Может, прочтешь? — предложила она.

Недурно. Даже если бы Евгения попросила его не читать, Йекта и тогда бы прочел свой стих. Можно было понять это, только взглянув на его лицо. Я же чувствовал себя немного странно. С одной стороны, было любопытно услышать, что он там про меня написал, с другой — непроизвольно обнаружил себя в центре всеобщего внимания. Впрочем, нашему поэту было далеко наплевать на мои чувства, и он начал:

По правде сказать, мне это даже понравилось, но я не подал виду.

— Когда, черт возьми, ты это написал?

— Еще в лицее, в последнем классе…

— Понятия не имел.

— Да я же тебе никогда не читал…

— Прекрасные слова! — прошептала Евгения. — Особенно про ребенка в слезах. Мне это сравнение больше всего понравилось. — Она отняла свою руку от моей и как бы не всерьез упрекнула: — Я не знала, что ты умеешь грубо выражаться, Невзат!..

— О-о-о, видела бы ты его в молодости! Он матерился как солдат! Все время с кем-то ругался и дрался.

Похоже, сегодня Йекта собирался окончательно застыдить меня.

— Да если бы! Самым большим драчуном у нас всегда был Демир.

— Чушь собачья, — сказал ветеринар. — Это ты всегда попадал в передряги, но из-за того, что я был самым крупным из вас, влетало именно мне. Это меня постоянно вызывали к директору.

— Представляю, какими вы были в школе, — захихикала Евгения и снова потянулась к бокалу с ракы. — Давайте выпьем за вас троих.

— За нас! — повторил Йекта. Язык у него и правда немного развязался. — За наше детство… И ушедшую молодость… За разбитые мечты… За угаснувшие воспоминания…

Наконец-то пропала вся фальшь. Мы стали самими собой, позабыв ненадолго о прошлом и позволяя эмоциям свободно разгуливать. Их было так много, что никто из нас долгое время не отваживался заговорить. Опять пришлось отдуваться Евгении.

— Итак, Йекта, — сказала она, взглянув затуманенными от ракы глазами на нашего трубадура. — Момент настал.

Тот сразу же понял, о чем она говорит, но, как обычно, решил нас немного помариновать. Когда его высочество был в настроении, то не утруждал себя расспросами, слушает его кто-нибудь или нет, — сразу брался читать свои вирши. Но если стервеца вежливо попросить: «Йекта, дорогой друг, прочти-ка нам что-нибудь» — вот тогда начиналось настоящее представление. Он выделывался, кривлялся как мог, затягивал так, что уже и ждать было невыносимо.

— Неужели? — начал он игру в кошки-мышки. — Момент для чего?

— Да для чего же еще? — осек я его. — Для стихотворений твоих.

— Я же только что прочитал одно…

— Ограничимся этим четверостишием?

— Когда речь идет о поэзии, дело далеко не в количестве… — начал он наставлять нас на ум.

Тут уже Демир не выдержал:

— Давай уже, Йекта… Обещал — так читай!

Обычно он и на Демира особо не реагировал, но в этот раз с нами была Евгения, и перед ней было не совсем удобно. Поэтому он согласился.

— Ладно, ладно… Но если вам не понравится, я не виноват…

Все, кто был за столом, в один голос гаркнули:

— Йекта!

— Хорошо… — наконец сдался он. — Стихотворение называется «Без тебя». — Откашлявшись, он начал:

Пока он читал, Евгения скользила взглядом по моему лицу. Она чувствовала, что в юности, в прошлом, с нами троими произошло что-то трагичное. Но она никак не могла решиться спросить об этом. Как будто бы ждала, что я сам ей расскажу. Но я бы не смог. Поэтому просто закрыл глаза и позволил поэзии захватить меня.

— Чудесно, — прошептала Евгения абсолютно искренне. — Великолепно!.. Какой счастливице ты посвятил все это?

Это был очень невинный и вместе с тем опасный вопрос — такой, после которого вся радость, весь восторг этого вечера мгновенно угасли, наполнив легкомысленную беседу отчаянием и горем.

Йекта не ответил. Точнее, просто не смог. Демир предпочел убраться восвояси:

— Поставлю-ка я рыбу на гриль, пока огонь совсем не погас, — сказал он.

Нам с Йектой бежать было просто некуда. Совсем сбитая с толку Евгения уставилась на меня — она так и не получила ответа на свой вопрос. Я лихорадочно соображал, как бы спасти зашедшую в тупик ситуацию, но в этот момент Йекта собрался с духом и сказал:

— Я написал это стихотворение для Хандан — единственной женщины в моей жизни.