Стамбульский ребус

Тревога

Намык красиво выразился, но горькая правда заключалась в том, что если кто и избрал в товарищи смерть, то это были мы, полицейские. Течение нашей жизни определялось убийствами, непрерывной погоней за спятившими, отчаявшимися людьми, которые, утратив душу во тьме жестокости, ищут спасение в преступлениях. Мы шли по оставленному ими кровавому следу, пытаясь разгадать, как и почему они совершили убийство. В награду мы получали не справедливость, а разочарование, и в конце нас ждало не спокойствие, а боль. Поймав одного, мы знали, что кто-то другой уже готовится отнять чью-то жизнь. Лица жертв и убийц каждый раз были разные, неизменным оставалось одно — люди продолжают убивать друг друга. Зачем тогда кого-то ловить и наказывать? Есть ли в этом хоть какой-то смысл? А в расследовании, которым мы занимались сейчас, о поимке убийц пока даже речи не было.

Отправив Намыка в изолятор, я позвонил Лейле Баркын. На часах было три ночи. Она уже спит, подумал было я, но тут же услышал ее взволнованный голос:

— Алло, Невзат-бей?

— Простите, что звоню в такое время.

— Что-то случилось? — напряжение в голосе переросло в тревогу.

— Да, Намык… арестован.

Я замолчал, ожидая ее реакцию. Но с того конца линии не доносилось ни звука. То ли она была настолько потрясена, что не могла говорить, то ли ждала от меня дальнейших разъяснений.

В конце концов она не выдержала и спросила:

— В чем дело, Невзат-бей? Пожалуйста, не томите, говорите, что произошло.

— Вы наверняка в курсе, — ответил я совершенно спокойно, — что кое-кто собирался повесить плакат на здании компании Адема Йездана. Но в планы ваших друзей вмешались охранники, произошла потасовка.

— Потасовка? — воскликнула она с испугом. — Намык… С Намыком все в порядке?

— Он в порядке, в абсолютном порядке.

— Скажите, Невзат-бей… — она сильно волновалась. — С Намыком хорошо обращаются?

— Не переживайте, все хорошо, — ответил я, пытаясь успокоить ее. — Все под моим контролем.

— Когда его освободят?

— Если ничего непредвиденного не произойдет, завтра мы отправим дело прокурору. Дальше решать будет он.

Я рассказал ей все как есть, и ее тревога понемногу начала стихать. Но вдруг она спросила:

— Может, ему что-нибудь привезти? Какую-нибудь еду?

— Мы обеспечим его всем необходимым. Не беспокойтесь.

На этих словах я отключил телефон. Как бы я ни успокаивал ее, у нее были веские причины переживать. Ведь тот самый полицейский, которому она так доверяла, сейчас сидел и думал, как бы вывести Намыка на чистую воду. Как и мы, она оказалась в ситуации полной неопределенности. Услышав мой голос в трубке, она растерялась. А что почувствовала, когда я сообщил об аресте? Была ли это тревога? Скорее всего, она опасалась услышать, что Намык задержан по подозрению в серийном убийстве.

Только я положил трубку, как в кабинет вошел Али. Он как раз закончил допрос охранников. Сначала те старались выкрутиться: утверждали, что дежурили в здании и им пришлось защищаться от людей, которые попытались проникнуть внутрь. Но Али владел особым методом убеждения, так что ему удалось докопаться до истины. Оказывается, Эрджан — старый лис — заслал в ряды защитников Стамбула шпиона. (Значит, Адем Йездан придавал; ассоциации большее значение, чем мы думали.) Поэтому о сегодняшней вылазке они знали заранее. Припарковав внедорожник на улице, по которой Намык со своей командой непременно должны; были проехать, они затаились в ожидании фургона. Защитники города давно были им поперек горла, и теперь они горели желанием выместить накопившуюся злобу.

Да так горели, что даже не заметили, как мы сели им на хвост.

Эти показания подтверждали правдивость слов Намыка — значит, все они уже завтра окажутся на свободе. Нас это никак не устраивало, потому что нам нужны были еще хотя бы сутки, чтобы обследовать белый фургон: вдруг там найдется улика с одежды убитых, отпечаток ноги или пальца, пятнышко крови — все, что могло бы помочь в расследовании. Кроме того, я хотел посмотреть, продолжатся ли убийства, пока основные подозреваемые будут у нас под контролем. В общем, нужно было, чтобы все они задержались здесь хотя бы на сутки. Вопрос можно было уладить с прокурором: вряд ли он станет мешать нам в таком важном и сложном деле.

Я отпустил Али, чтобы он немного отдохнул у себя в кабинете. А сам соорудил импровизированную кровать из двух кресел и, укрывшись плащом, задремал…

Намык пришел в таверну Евгении. Уселся на мое обычное место и с обожанием смотрел на мою любимую женщину. Так значит, этот гусь влюблен вовсе не в Лейлу, а в мою Евгению!

Сон сменился.

Лейла зашла в сад у дома Демира, рядом с ней шел мальчик. Я окликнул их, но они не слышали. Я побежал к ним. Снова крикнул: «Лейла-ханым!» Но обернулся только ребенок. И я тут же узнал его — это был Умут, сын Йекты. Я так и остался стоять пораженный. Лейла обернулась и произнесла с улыбкой: «Здравствуйте, Невзат-бей. Познакомьтесь, это мой сын». Умут, которого уже три года не было в живых, со странным выражением лица протянул мне руку. Я попытался пожать ее, но не смог, лишь пустоту хватал. Я поднял голову — глазами Лейлы на меня смотрела Хандан. Она как будто спрашивала: «Ты что, Невзат, забыл? Мы же умерли три года назад!»

Я очнулся. Было уже светло. С трудом поднялся с кресел. После такого наверняка буду опять мучиться со спиной. Вчера Зейнеп дала мне таблетку про запас. Я проглотил ее, запив водой, оставшейся в стакане еще с вечера. Подошел к раковине, умылся. Мне было неспокойно, как будто что-то грызло изнутри. Не выспался? Или не пришел в себя после сна? Мне нужно было освежиться. Вырваться из этой комнаты, хранившей тяжесть длинной ночи, из этих коридоров, из этого здания.

Спустился к Али, но его в кабинете не оказалось. Куда он подевался? Я обратился к дежурному.

— Али-бей в изолятор ушел, инспектор, — сообщил тот.

Неужели решил устроить очередной допрос без моего ведома?

— Что он там делает?

— Спит, — ответил дежурный с веселой ухмылкой. — Сказал, что у себя не смог уснуть. А в первой камере слева есть свободная койка. Он там и лег.

— Вот ведь негодник, — усмехнулся я, хотя ничего смешного в этом на самом деле не было.

Я спустился в изолятор. Завидев меня, дежурный вскочил на ноги. Видно, он боялся получить от меня нагоняй, поэтому сразу же сдал Али с потрохами.

— Я не виноват. Говорил ему, что, мол, нельзя… Здесь ведь изолятор. Но он меня не послушал…

— Где он?

— Вон там, в первой слева.

Дверь камеры была приоткрыта. Али сладко посапывал, устроившись на жесткой деревянной койке, словно на пуховой перине. Мне стало жалко его будить. Я просто вынул из кармана кожаной куртки, которой он укрылся вместо одеяла, ключи от его машины и вышел.

Запрыгнув в машину, я направился к воротам Эдирнекапы, расположенным на самом высоком из семи холмов Стамбула. С каждой минутой, с каждой секундой все больше автомобилей наводняло улицы, еще полчаса — и по ним уже будет не проехать. Мне хотелось лично проверить, как справляются наши команды наблюдения. Въехав в Старый город, я проехал мимо полуразрушенных крепостных стен, которые будто только вчера пережили удары пушек Мехмеда II Завоевателя. Медленный поток машин снес меня в сторону станции Везнеджилер.

Я как раз проезжал мимо мэрии, когда вдруг затрезвонил телефон. Звонила Лейла Баркын. Должно быть, после вчерашнего ночного разговора ее по-прежнему одолевала тревога.

— Доброе утро, Лейла-ханым.

— Доброе утро, Невзат-бей. Простите, что беспокою вас в такую рань. Но я очень переживаю за Намыка.

— Совершенно напрасно. Поверьте, Лейла-ханым, с ним все в порядке. Вы только зря себя изводите.

Нет, ее не убедить.

— У меня к вам просьба: могу ли я с ним увидеться?

Здесь я ничем помочь не мог.

— К сожалению, это невозможно. По закону с ним может встретиться только адвокат.

— Ах вон оно что… Ну, тогда я сейчас же попрошу кого-нибудь из своих знакомых.

Она не могла успокоиться. Думаю, под маской искренности скрывалось сильнейшее напряжение. Возможно, причиной тому были неприятности с полицией, которые Намыку довелось пережить в прошлом. Или же кое-что посерьезнее. Не могу исключить, что ее с Намыком могло связывать тяжкое преступление — например, убийство пятерых человек. И хотя Намыка задержали из-за сущей мелочи, она была не в силах успокоиться.

— Невзат-бей… А с вами мы могли бы встретиться?

Меня так и подмывало спросить, что она собирается мне рассказать, но это было бы невежливо. Не хотелось просто так взять и разрушить наши отношения, которые я выстраивал уже несколько дней подряд.

— Конечно, — ответил я. — Вот только я сейчас не в участке. Еду к мечети Сулеймание.

— Отлично, я как раз выхожу из дома. Буду на месте через десять минут.

Я положил трубку и взглянул на часы — десять минут восьмого. Что же, время еще есть. Эта встреча могла оказаться даже полезной: посмотрим, в каком она состоянии. Кто знает, вдруг она и правда сообщит что-то важное. Хотя как у нее за ночь могла появиться новая информация? Как бы то ни было, не стоило сейчас забивать этим голову.

Я продолжил путь к улице Шехзадебаши, которая, как мне взахлеб расписывал отец, когда-то была средоточием развлечений для жителей со средним достатком. Эту улицу также именовали Межколонной — за то, что по обеим ее сторонам стояли сохранившиеся со времен Византии мраморные колонны, от которых сейчас и следа не осталось.

Команду, дежурившую у мечети Беязыт, возглавлял инспектор Неджати, малый не самый сообразительный, но довольно усердный. Мы встретились с ним в круглосуточном кафе. Он доложил, что за ночь они проверили пятерых сборщиков мусора и единственный белый фургон. Один из мусорщиков оказался армейским дезертиром, а один из сидевших в фургоне — бизнесменом, разыскиваемым за выписку поддельных чеков. Остальные были чисты.

Я дал указание оставаться на месте, пока не прибудет новая команда, а сам поехал дальше.

Теперь по старым улочкам с деревянными домишками, которые тихо доживали свой век, я направлялся к мечети Сулеймание. Добрался до залитой солнцем длинной площади позади здания Стамбульского университета. Остановился перед четырехугольным острокупольным фонтаном для омовений. Ни наши ребята, дежурившие у мечети, ни другие служители правопорядка не попросили меня переставить машину. Никому не было до меня дела. Лавки вокруг уже давно открылись, но толпы туристов пока еще не набежали.

Я подошел к воротам, которые вели к тюрбе султана Сулеймана Великолепного и его любимой женщины — Хюррем-султан. И только решил позвонить Экрему, отвечавшему за наблюдение в этом месте, как заметил его самого: он сидел за столиком в кафе на углу. Заведение было известно своей тушеной фасолью куру фасулъе.

— Приятного аппетита, — пожелал я ему, усаживаясь на стул рядом. — Вместо того чтобы с открытым ртом смотреть на меня, лучше закажи мне тарелку супа.

Придя в себя, Экрем отложил ложку и принялся докладывать о случившемся за ночь. По его словам, они проверили примерно восемь сборщиков мусора, но ни один из них не вызвал подозрений. Большинство оказались цыганами, которых волновало только одно: добыть себе пропитание. Что касается фургона, за всю ночь им не встретился ни один — ни белый, ни даже черный, синий или красный.

И снова ничего… Взяв ложку, я принялся за чечевичный суп.