Стамбульский ребус

Безликий палач

Я заметил его на трамвайной остановке недалеко от колонны Константина. Именно так его описывал Шеффан: среднего роста, коренастый, в широкополой темной шляпе, из-под которой не видно лица. Я даже не успел окликнуть его — он тенью пронесся мимо меня, громыхая тележкой для мусора. Бросился следом, но куда там… Когда я выбежал на улицу Диван Йолу, он уже добрался до мавзолея султана Махмуда Второго. Еще и с тележкой. Наверняка молодой — уж больно проворный.

Мусорщик свернул к зданию суда на правой стороне улицы. Запыхавшись, я прислонился к мощному стволу платана у края тротуара и немного перевел дух. Расслабляться нельзя — а то потеряю его.

Приближаясь к зданию суда, я обнаружил, что беглец стоит перед огромными железными воротами и смотрит на меня, как будто поджидает специально. Убедившись, что я его заметил, налег плечом на ворота.

— Стой! — крикнул я, прибавляя ходу. — Стоять, полиция!

Но он всем телом продолжал налегать на ворота. Они были настолько огромными, что казалось, и великану не хватит сил сдвинуть их с места. Однако прямо у меня на глазах ворота распахнулись. Прежде чем войти, преследуемый обернулся и издевательски подмигнул. Ворота начали медленно закрываться.

Нет уж! Такой шанс я упустить не мог. Собрав в кулак последние силы, рванул еще быстрее. Сердце вот-вот выскочит из груди, в висках бил набат. А, да ладно, я бежал со всех ног. Железная створка почти захлопнулась, но я все-таки успел втолкнуть в щель свое обессиленное тело.

Внезапно вокруг стало светло. Темная осенняя ночь в мгновение ока превратилась в сияющее летнее утро. Солнце слепило глаза, в ушах раздавался рев обезумевшей толпы:

— Убей! Убей! Убей!

Что здесь происходит? Куда я попал?

Пока глаза привыкали к свету, я машинально потянулся к кобуре. Но кобуры не было — наверное, отстегнулась, пока бежал. Меня охватила паника. Слепящий свет стал мягче, и я мог осмотреться. Не может быть… Знакомая мне площадь Султанахмет исчезла. Я был в центре античной арены. Здесь когда-то устраивали скачки и кровавые гладиаторские бои. Желающих поглазеть собиралось так много, что на каменных трибунах яблоку негде было упасть. Обескураженный, я пытался понять, что происходит. И тут я снова увидел человека, за которым гнался. Он уже никуда не спешил. В его движениях не было ни капли страха, ни какого-либо стеснения. Он уверенно шел к центру арены — ко мне. Когда он сбросил плащ (теперь на нем был плащ или скорее накидка, по древней моде), моему взору предстало крепкое тело, защищенное черной броней. Правой рукой он держался за шляпу — шляпа была той же. Я думал, что он ее снимет и я наконец разгляжу его лицо. Но под ней оказался стальной гладиаторский шлем, закрывающий лицо. В одно мгновение сборщик мусора превратился в воина. Не успел я подумать, что чего-то еще не хватает, как два римских солдата подали ему двусторонний топор. Воин кивнул и принял оружие. На трибунах установилась тишина. Громадный амфитеатр замер. Он поднял топор, и на стальной поверхности заиграли солнечные блики. Воин повернулся к трибунам, приветствуя собравшихся, и толпа как будто взбесилась.

— Убей! Убей! Убей! — снова прокатился рев.

Кого он должен убить? Недолго я оставался в неведении — те же римляне, что принесли меч, толкнули меня в спину, и я повалился на пыльную землю.

— Убей! Убей! Убей! — неистовствовала толпа.

Я медленно поднялся на колени, но от пинка в спину опять упал.

— Убей! Убей! Убей! — вопила толпа.

Приподняв голову, я увидел приближающегося ко мне решительным шагом воина… то есть мусорщика. Кажется, он и правда собирался сражаться со мной.

— Стой! — крикнул я. — Стой! Что ты делаешь?

Он замер, как будто не мог поверить, что я осмелился заговорить с ним.

— Я отказываюсь с тобой биться, — выпалил я, вставая на колени. — Если ты готов убить безоружного — вперед, нападай!

Он застыл, словно египетский обелиск. Я все еще не мог разглядеть его скрытое шлемом лицо.

— Идиот, — наконец сплюнул он. — Это не бой. Иначе бы тебе дали оружие и на моем месте был бы гладиатор. Но я не гладиатор, а… исполнитель, слуга.

Я так удивился, что позабыл о страхе.

— Но почему? Почему вы хотите убить меня? — спросил я, выпрямляясь.

Вместо ответа я получил сильный пинок в живот и снова распластался на земле.

— Я же сказал: я слуга и просто исполняю приказ. Мне велели тебя убить.

Сдаваться я не собирался. Снова попытался встать.

— Кто велел? — спросил я, отплевываясь от пыли. — Император? Константин?

Он расхохотался.

— Какой еще император? Какой такой Константин? Я думал, ты умный. А ты, оказывается, такой же невежда, как и другие. Разве где-то еще есть императоры? Я выполняю приказ города, его духа.

— Что за город? — я недоумевая смотрел по сторонам. — О чем ты вообще говоришь?

Он сбросил шлем с головы. Передо мной стоял Намык, тот самый, с которым мы беседовали накануне вечером. Палачом, собиравшимся казнить меня, оказался хирург Намык Караман, руководитель Ассоциации защиты Стамбула, возлюбленный Лейлы Баркын.

Как будто не замечая моего удивления, он окинул взглядом трибуны и сказал:

— Византий, Константинополь, Стамбул. Какой еще город это может быть? Это он, тот самый, который вы грабите, загрязняете и расхищаете. Пора вам держать ответ за это. Город требует с вас расплаты за все преступления.

Он занес топор над головой. Снова на стальном лезвии ослепительно заискрились блики.

— Не надо! — крикнул я изо всех сил. — Не надо!

Толпа, возбужденная видом поднятого топора и предвкушавшая исполнение приговора, взревела так, что я не слышал себя:

— Убей! Убей! Убей!

До чего же страстно они скандировали это!

На секунду я и сам поверил в то, что меня нужно убить. В голове мелькнула мысль: если столько людей хочет этого, наверное, моя кровь действительно должна пролиться.

Мой взгляд метнулся к острому лезвию, и во мне пробудился животный страх… животный страх и безмерное желание жить. Из последних сил я метнулся к ногам Намыка, надеясь повалить его на землю. Но тот оказался тяжелым, как мраморная статуя, — даже не покачнулся. Мощным пинком он отбросил меня назад — туда, где я должен был встретиться с лезвием уже летящего в мою сторону топора. Пытаясь защититься, я поднял руку. Я знал, что она не остановит острую сталь — топор перерубит руку, как ветку, и вонзится в мой череп. Но это единственное, что я мог сделать. Затаив дыхание я с ужасом ждал конца. Толпа смолкла.

Вдруг раздался какой-то звук. Наверное, император подал сигнал: время пришло? Нет, это звонок. Кто-то звонил в ворота ипподрома. Что за ерунда? Откуда там взяться звонку? Но звук становился все громче. Я не мог открыть глаза. Топор палача все никак не опускался.

Наконец я приподнял веки: сквозь ресницы хлынул все тот же ослепительный свет. Я не зажмурился, а попытался разглядеть предметы вокруг. Первое, что я увидел, была фотография. С нее на меня с улыбкой смотрели жена и дочка. Взгляд скользнул дальше, и я заметил горшок с пурпурной фиалкой, старый коричневый шкаф, нежно-лиловые обои. На тумбочке не умолкая трезвонил будильник.

Выключив его, я снова улегся и сделал глубокий вдох-выдох. Все мои мысли занимал увиденный сон. Что это значит? Неужели подсознательно я считаю Намыка виновным? Когда мы допрашивали его вчера, я почувствовал к нему какую-то симпатию. Мне нравилось, что он защищает Стамбул. С другой стороны, Недждет никак не хотел оставить в покое Лейлу. Это могло досаждать Намыку. К тому же у него была личная неприязнь к занятиям Недждета. Уже только поэтому мы могли спокойно внести его в список главных подозреваемых. Но Намык так открыто нам обо всем рассказал, во всяком случае о том, что касалось Недждета. Не побоялся раскрыть свое истинное отношение к убитому археологу, а это ведь могло стать поводом для подозрений. По сути, он сам оговорил себя. Конечно, это может быть хитроумный маневр. Намык мог играть с нами, пытаясь показать, что он тут ни при чем. Иначе зачем ему рассказывать все это?

Хорошо, допустим, это так. Тогда при чем здесь второе убийство? Сценарий повторился один в один: жертве перерезали горло, труп оставили у исторического памятника, в руку вложили монету, телу придали форму стрелы, указывающей на место следующего преступления. Каков мотив? Зачем преступник или преступники убивали этих людей? Во сне Намык говорил про Стамбул. Неужели все это во имя города? Кто-то мстит за бесчинства, которые тут творятся? Да бросьте! Это чистое безумие…

Внезапно у меня в памяти всплыло лицо Намыка. Его непоколебимое спокойствие. И решимость в глазах, когда он сказал, что они защищают город от варваров. У него были единомышленники, безоговорочно верящие ему. Большая их часть — люди семейные, среднего возраста и с детьми. А еще тот рыжий паренек, который взглядом бросал вызов всем и всему. Было видно, что он очень уважает Намыка и готов выполнить любое его указание.

Так, если продолжу размышлять в том же духе, то к обеду придется задержать Намыка. Но пока рано о чем-либо говорить. Предположения родились из глупого сна. Никогда еще я не арестовывал кого-либо лишь из прихоти своего подсознания. Не сделаю этого и впредь. Особенно когда речь идет о таком, как Намык. Ведь он пытается хоть что-то сделать ради Стамбула.

Тут я напомнил себе, что слишком плохо его знаю, к тому же не всегда убийцами становятся плохие люди.