Стамбульский ребус

Город, рожденный из пепла. Константинополь Юстиниана

Император смотрел на Святую Софию. На самый величественный храм в мире. На святилище, которое — подобно священному облаку в небесах — оберегало Константинополь от всевозможных напастей. Оно источало свет Божий и своим великолепием затмевало все — даже город, над которым возвышалось. Это была территория Неба, порожденная единством человеческого духа и разума. Самый крупный, просторный и светлый из когда-либо созданных храмов… Собор Святой Софии.

Император Юстиниан смотрел на собор — воплощение единства святости и знаний. На красоту, которую могут создать только наполненные верой души. Константинополь, украшенный храмами павших богов, отныне принадлежал христианскому Богу. Город, обласканный милостью Бога, даровал Ему самый величественный из храмов. Новая религия изменила внешний вид города, превратив его из римского полиса в нечто совершенно необыкновенное. Этот Божий дом заставил всех обратить взоры на мощь, красоту и богатство империи.

Юстиниан смотрел на дом Божий. Бог всегда был милостив к нему, несмотря на его неблагородное происхождение. Он открыл ему двери во дворец и превратил в человека, вершившего судьбу Рима еще до того, как стал императором. Юстиниан был тайной силой за спиной своего дяди Юстина. Он был истинным разумом, сердцем, доблестью и совестью империи. Бог всегда был благосклонен к Юстиниану. Даже в самые ужасные моменты он был наделен щедростью Божьей. Хотя Бог не любил трусов. Но даже когда Юстиниан совершал самые страшные ошибки, Бог не оставлял его. Бог не любил глупцов, но не злился на его самые дурные поступки. Самым ценным, что император получил от Бога, была Феодора — «дар Божий».

Юстиниан смотрел на храм, который он явил Богу, а Феодора стояла рядом с ним подобно стройному тополю. Великолепный храм был одним знаком его любви к Богу, Феодора — другим. Если империя была красным яблоком, то одна его половина — Юстиниан, вторая — Феодора. Сам Бог шепнул это на ухо Юстиниану. Император хранил «дар Божий», как дарованную ему священную реликвию. Хотя Феодора была отнюдь не из священного Иерусалима. Место, откуда она пришла, нельзя было назвать святым. До того как стать императрицей Римской, Феодора была императрицей римских борделей. Кружившей голову танцовщицей на сценах Рима. Царицей без короны из римской глуши.

Феодора стояла рядом с Юстинианом. Это был самый счастливый день константинопольской зимы. Храм наконец достроен. Пятилетние работы завершены — упорство, интеллект и труд явили себя в новой постройке посреди старого города. Император с императрицей смотрели на свою мечту, которую они вынашивали пять лет. Двое до безумия влюбленных и одержимых страстью друг к другу людей. Два безгранично верящих друг другу соратника. Рука Феодоры лежала в руке Юстиниана. В его мощной ладони она была словно птица, нашедшая убежище от всего зла этого мира. Но кто и кого защищал — было неясно. Феодора пришла сюда с улиц — там она узнала гораздо больше, чем император, воспитанный лучшими римскими учителями. Не будь Феодоры — не было бы и Юстиниана. Не будь Юстиниана — для Рима не настала бы вновь золотая эпоха и Константинополь не возродился бы на его пепелище.

Стоя рядом с Юстинианом, Феодора смотрела на Святую Софию. Из римских борделей она вынесла урок о людской подлости, из шатров римских солдат — о беспощадности, а из кроватей римских благородных мужей — о двуличии человеческой природы. И когда народ Константинополя восстал, она хранила спокойствие. Не пришла в недоумение, когда благородные римские мужи присоединились к восстанию. Не испугалась, когда народ предал Константинополь огню, и даже когда Юстиниан решился бежать. Со всей своей грацией она взяла императора за руку и посмотрела ему в глаза, как будто смотрела в глаза собственного сына. Мягко, но при этом довольно резко сказала: «Ты император. Лучше смерть, чем изгнание. Правда, есть кое-что пострашнее смерти — самому нести смерть».

Как второй полноправный повелитель, Феодора, стоя рядом с Юстинианом, смотрела на величайший храм в мире. Ее заостренное лицо излучало безграничную гордость. В холодных глазах царила храбрость, которой могли позавидовать славнейшие воины. На губах — острая, как клинок ножа, ярость: она летела перед кинжалами легионеров и без разбора — будь то женщины или дети — отнимала жизни. Жизнь тридцати тысяч человек. Эта ярость вырвала Юстиниана из рук обезумевшей толпы. Феодора была самой честолюбивой, безжалостной и бесстрашной из женщин. Она была «Божьим даром» императора.

Юстиниан смотрел на Святую Софию, стоя рядом с Феодорой — женщиной, которая освободила его сердце от страха, а разум — от сомнений. Его возлюбленная была образцом невероятной преданности в мире, где его со всех сторон окружало предательство. Она сама была богиней, спасшей его от парализующих пут безнадежности. Ее послал ему Бог. Восстание, несомненно, также было промыслом Божьим, как и сожжение Константинополя. Не подожги его бунтовщики — Юстиниан не возродил бы город из пепла.

Император смотрел на Святую Софию, стоя бок о бок с императрицей. Он посвятил этот храм Богу в качестве платы за Его доброту. Ведь единственным истинным властителем всего и вся был Царь небесный. Разве могла существовать какая-то другая земная власть рядом с Его безграничной властью? Глядя на этот великолепный, будто подвешенный к небу храм, его чарующую красоту и вселенскую гармонию, Юстиниан на миг утратил связь с реальностью: его охватила гордость. Она заставила его позабыть о Боге и Царствии небесном, и, обратившись к царю иудеев, создавшему первый на земле храм, он воскликнул: «Я превзошел тебя, Соломон!»

Император смотрел на самый чудесный храм, который обессмертит его имя, — на собор Святой Софии…