Стамбульский ребус

Душевные раны

Я проснулся от солнечного света. Пробившись в окно, он своими невидимыми пальцами легонько дотронулся до моих век. Я открыл глаза. Неужели проспал? Растерянно поднялся, посмотрел на часы, стоявшие на прикроватной тумбочке. К счастью, было только восемь утра. Странно, хотя в общей сложности поспал я только пару часов, чувствовал себя удивительно бодро. А что со спиной? Я слегка выпрямился — и тут же боль дала о себе знать. Хотя все было не так уж и плохо. Должно быть, подействовала мазь, которой я натер спину перед сном.

Я помылся, побрился и теперь чувствовал себя еще лучше.

Выйдя из дома, забежал сначала к Арифу-усте. Хотел поблагодарить его за великолепный стол, который он накрыл для нас с Евгенией, и отдать долг. Ариф-уста был гостеприимен, как обычно, — не смог отпустить меня, не накормив вкусным завтраком. Мы уселись за стол, и тут откуда-то нарисовался парикмахер Айхан. Он был чем-то сильно расстроен.

— Старик Янни умер, — сказал он, не скрывая слез. — Его дома нашли… Говорят, уже с неделю как умер. И никто даже не заметил… Куда, черт возьми, катится этот мир? Где добрососедские отношения? Мы все поумираем в своих домах, трупы будут источать зловонный запах, а никому и дела до этого не будет, ей-богу!..

Ариф сдвинул брови, тыльной стороной ладони вытер капли чая со своих густых усов:

— Ладно тебе, Айхан… У нас еще отличный район… В некоторых районах люди даже не знают, как соседей зовут. Старик Янни жил один, поэтому никто и не заметил, что бедолага умер… Если бы у него кто-то был, разве труп пролежал бы дома так долго?..

Я хорошо знал старика Янни. Раньше у него была литейная мастерская в Балате, еще до того, как все судоверфи перевели в Пендик. Мы гоняли мяч в саду священника, что находился рядом с его мастерской. И когда нам хотелось пить, мы бежали к источнику рядом с его мастерской… Он не жаловался. Сколько лет мы входили к нему без стука, он никогда даже слова нам не сказал. Старик Янни не был женат. Поговаривали даже, что он той ориентации, но я понятия не имел, правда это или злые сплетни.

— Пусть душа его покоится с миром, — сказал я, в знак утешения дотронувшись до руки Айхана. — Он был отличным человеком.

— Пусть покоится с миром… — грустно пробормотал Ариф-уста. — Почтенный человек. Гораздо лучше, чем те обманщики, у которых язык поворачивается называть себя мусульманами.

Я оставил их оплакивать друга, вышел на улицу и направился к своему старичку «рено». И вдруг услышал хорошо знакомый голос:

— Доброе утро, Невзат. Что ты здесь делаешь?

Повернувшись, я увидел перед собой Йекту. Он выглядел таким же измученным, как и я. Очевидно, проводив нас вечером, они с Демиром накатили еще.

— Доброе утро, Йекта. Забежал вот к Арифу-усте, вместе позавтракали.

Нахмурившись, он заметил:

— Ну вот, а мне обидно.

— Почему? Что случилось?

— Как что? Значит, завтракаешь с Арифом, а мы тебе на что тогда? В двух шагах живем, честное слово!

— Да мы ж только вчера вечером виделись, — сказал я, кладя руку ему на плечо.

— Неужели с нами так скучно? — он продолжал хмуриться. — Было время, когда мы не расставались.

Я втайне обрадовался его словам: значит, они не сбросили меня со счетов.

— Разве я говорил что-то подобное? Я ведь так, чтоб не надоедать лишний раз…

Он перебил меня:

— Ну-у-у, друг… Это вообще ни в какие ворота не лезет!.. Надоедает он нам, видите ли… Твои оправдания еще хуже, чем твои поступки!..

Я не знал, что ответить, и виновато ожидал продолжения. Вдруг Йекта неожиданно улыбнулся.

— Купился?..

— Ах ты, чтоб тебя!

Он весело рассмеялся и показал на мою машину:

— Давай садись, поехали!

— Постой! О чем ты говоришь? Мне надо на работу.

— Забудь пока о работе и делах. Если задержишься на час, конец света не наступит, — сказал он и вдруг стал абсолютно серьезным. — Я не шутил, Невзат. Почему по утрам ты не приезжаешь к нам завтракать? Мы с Демиром — два холостяка, да и ты такой же… — На его лице вдруг заиграла улыбка. — Правда, теперь у тебя есть Евгения, но все-таки…

— Да она здесь ни при чем, Йекта. Как бы сказать… мне даже в голову не приходило, что вы завтракаете вместе.

На этот раз он изобразил вселенскую грусть.

— Да откуда ж тебе в голову придет, если ты не спрашиваешь. Давай, садись уже в машину… — сказал он, хлопнув меня по спине.

— Ох, Йекта! Что ты делаешь?!

— Что такое?

— Да ничего. Накануне я такой удар по спине получил, сейчас все болит.

Теперь настала его очередь извиняться:

— Прости, дружище. Не знал.

— Ничего страшного. Пройдет через пару дней.

— А когда это случилось? — в его глазах появилась тревога. — Вы с Евгенией вчера в полночь от нас уехали.

— Ближе к утру…

— Хочешь сказать, что после нас ты отправился на работу? — он с любопытством смотрел на меня.

— Что поделаешь, профессия такая.

— Очередное убийство?

— Да, — вздохнул я. — Что еще может быть? — Он готов был слушать меня, но мне не хотелось портить ему настроение, особенно в такую рань. — Сейчас не время говорить об этом. Ну, куда же мы едем?

— Сам-то как думаешь? — спросил он, усаживаясь на пассажирское сиденье. — К Демиру…

Я посмотрел на часы: было почти девять. По-хорошему, мне уже нужно быть в участке, но я хотел выслушать мнение моих друзей о вчерашнем ужине — точнее, их мнение о Евгении… Да и Али с Зейнеп кое с чем и сами могут разобраться.

— Черт возьми, почему бы и нет?! — тряхнул я головой, как в старые добрые времена, когда мы были пацанами, которые иногда прогуливали школу и гоняли в футбол.

Демир всегда просыпался рано, еще до восхода солнца. До полудня работал, после обеда ему нужно было вздремнуть часок, и он снова возвращался в строй. Мой друг был самый дисциплинированный человек на свете. И вовсе не потому, что пожил в Германии, — он просто родился таким. Его книги всегда были обернуты, тетради — аккуратно заполнены, рабочий халат — выстиран и наглажен, воротнички — накрахмалены. Эти привычки Демир перенял у своей матери Атие. До чего же дотошной она была! Как жаль, что ее в раннем возрасте настигла болезнь Альцгеймера. Отец Демира был очень строгим человеком, и Демир всегда боялся его. Но когда их мама заболела, Бюньямин-амджа никогда не терял надежды и ухаживал за женой до самой ее кончины. Атие-тейзе все забывала, но он постоянно разговаривал с ней, шептал слова любви. Казалось, все происходящее: болезнь матери и самоотверженность отца — совершенно не трогало Демира. Он просто наблюдал за ними с какой-то странной апатией. Было непонятно, то ли ему действительно наплевать, то ли он просто хотел, чтобы так казалось со стороны. Он постоянно пытался найти себе какое-то занятие. Что-то, что могло бы отвлечь его от жизненных проблем. Во время учебы это были уроки, а на каникулах — работа у отца в Ункапаны: Бюньямин-амджа держал лавку товаров для декора. Демир никогда не слонялся попусту. За единственным исключением: когда был с нами. Стоило нам оказаться рядом, как незаметно повзрослевший парень забывал обо всем и всех, включая самого себя, и уступал место беззаботному, веселому, вырвавшемуся на свободу ребенку. Мы гоняли мяч в саду священника или купались в еще не загаженных водах залива Золотой Рог. Наши веселые крики эхом разносились по всем улицам и закоулкам Балата. До той самой минуты, пока Демиру снова не приходилось возвращаться домой… Когда он уехал в Германию, я подумал, что это будет для него своего рода избавлением: вырвется за пределы дома, и перед ним откроются новые горизонты и возможности. Но когда спустя годы он вернулся, я понял, насколько ошибался: никакой перемены не произошло. Он остался таким же — волчонком-одиночкой, которого не суждено приручить. Однако он старался: очень уж хотел измениться.

Во время гражданской войны в Боснии Демир отправился туда и работал врачом-добровольцем под флагом ООН. Когда мы встретились с ним пару лет спустя, я спросил, зачем он это сделал. Демир полушутя-полусерьезно ответил:

— Элементарное невежество, Невзат…

— Но ведь ты поехал туда, чтобы помогать людям, нести им добро, — возразил я.

В его глазах появилось какое-то странное выражение.

— Люди и добро… Два практически несочетаемых между собой понятия, — сказал он и безразлично покачал головой. — Ладно, пусть будет по-твоему — я сделал это, чтобы помочь другим. Но в первую очередь я поехал ради себя. Мне было так скучно в Германии. Жизнь казалась мне бессмысленной. И я решил, что если окажусь лицом к лицу со смертью, то лучше пойму смысл жизни.

Демир говорил об очень важных вещах, но на его лице по-прежнему царило равнодушие.

— Ну и как, понял? — продолжил я свои расспросы. — В чем смысл жизни?

Непонятная улыбка появилась у него на губах.

— Нет у нее никакого смысла… Не врет ни религия, ни идеология: у жизни нет никакого смысла. Мне кажется, люди сами определяют этот смысл. — Я ничего не понял из его слов. И Демир заметил это. — Какая разница, Невзат?.. Это все слишком сложно и запутанно… Философы истязали себя тысячелетиями — и ничего не добились…

Вот таким и был Демир. Не раскрывал своих истинных мыслей и чувств. До сих пор не могу понять почему: то ли придавал этому большую ценность, то ли наоборот — ему было все равно.

Йекта, собственно, теперь тоже мало чем отличался от Демира. Но только теперь, потому что когда Хандан и их сын были живы, все, конечно же, было совсем по-другому. В его жизни был особый смысл, о котором как раз говорил Демир. Но после гибели близких Йекта стал похож на Демира. Думаю, именно поэтому они снова сошлись, несмотря на все, что произошло в предыдущие годы.

Мы припарковались перед входом в «балатский дворец» и зашли в сад. В беседке прямо под каштанами Демир накрывал для завтрака стол, за которым мы ужинали накануне вечером.

— Смотри, кого я привел! — издали крикнул Йекта.

Увидев меня, Демир удивился.

— Соскучился, наверное?! Давно не виделись! — подойдя ближе, сказал я в шутку.

Внезапно чувство удивления сменилось теплой улыбкой, и он ответил:

— Даже если бы мы каждый день виделись — все равно бы скучал по тебе. — Таких сантиментов я совсем не ожидал. — А ты вот по нам совсем не скучаешь. Если бы не эти неожиданные встречи…

— Да ну, мы же только вчера виделись.

— Видеться-то виделись, но спасибо Евгении… Не смотри на меня так, Невзат, ты же знаешь: я говорю правду. Что думаешь, Йекта? Этот строптивец совсем от рук отбился.

— Да разве я бы его тогда под руки притащил сюда?

— Да ладно вам, ребят, — сказал я в свою защиту. — Вы и сами со мной встреч не ищете.

— Как не ищем?! Столько раз звали тебя на рыбалку, но ты всякий раз отнекивался!

Верно, они приглашали меня. И не всегда экспромтом, накануне, — бывало, и заблаговременно, за несколько недель звали… Каждый раз я был полон намерений поехать с ними, но всегда что-то мешало. Они мне никогда ничего не выговаривали. Или я просто-напросто не замечал этого. Сейчас они впервые открыто выразили свое недовольство, и — что самое странное — мне это понравилось. Возможно, я ошибался на их счет и мне просто показалось, что они от меня отдалились. Евгения сказала, что именно я держал с ними дистанцию, а не они со мной. Так и есть. Не помню, чтобы я рвался провести с ними время. А потом еще винил их в том, что они про меня позабыли. Как ни крути, я вел себя неправильно и просто с головой ушел в работу, чтобы выкарабкаться из своей беды.

— Ребят, не говорите так, — пробормотал я. — Вы же знаете, что у меня за работа. Ночь, день — неважно… В полиции работать не очень-то просто…

Я отлично держал оборону.

— Да чего там, не оправдывайся, — усмехнулся Демир.

— Если честно, ребята, и мне хочется проводить побольше времени с вами, — сказал я, усаживаясь. — Но в нашем деле все так непредсказуемо… Мы уже три дня гоняемся за убийцами. Вы и так все знаете. Даже вчера вечером я так хотел приехать пораньше, но задержался на работе.

— Ты говоришь о трупе, который нашли в Чемберлиташе? По телевизору постоянно об этом говорят.

— Да, но это не единственное убийство… Мерзкое дельце, но есть кое-что интересное. Познакомился недавно с директором музея Топкапы. И сейчас столько всего узнаю из истории Стамбула… Но хватит об этом… В общем, очень напряженный период…

Я подумал, что после этих слов они не будут меня донимать, однако точка не была поставлена.

— Послушай, тебе же так нравится эта работа, ты любишь ее, — сказал Йекта. — Твердишь, что все тяжело и непросто, но при этом на пенсию не торопишься. Был бы я на твоем месте — уже сто раз уволился бы.

Я хотел возразить, но Йекту не переубедишь. Он был прав — я действительно любил свою работу и не мог бросить ее. Может быть, потому, что в мире было так много страданий, а в нашей стране не всегда торжествуют закон и справедливость. А может быть, я просто считал, что буду чувствовать себя лучше, если раскрою дело об убийстве и посажу убийц. Или потому, что не видел для себя ничего иного — в смысле, другой профессии. Факт оставался фактом: мне нравилось раскрывать убийства и преследовать преступников.

После слов Йекты Демир наконец набрался смелости и сказал:

— Вчера вечером рядом с Евгенией ты выглядел очень счастливым…

— Счастливым? Да хорош, парни. Вчера вечером я был совершенно измотан… Сплю всего пару часов. Еле держусь.

— То-то у тебя рот до ушей весь вечер был. Давай уже рассказывай, что у тебя там с Евгенией?

Ну все, раз разговор зашел обо мне — пиши пропало: это надолго.

— Я и так уже все рассказал. В субботу мы пойдем к ней в «Татавлу», так что познакомитесь поближе…

— И правда, — заметил Йекта. — Она ведь нас пригласила!.. — Он, видимо, хотел спросить, не из вежливости ли она сделала это, но не решился.

— Если не придете, Евгения очень сильно обидится… Она без двойного дна. Что думает и чувствует, то и говорит. Вы оба ей понравились. Иначе она бы вас не пригласила.

— Да придем мы, придем… — сказал Демир.

— Знаешь, ты настоящий счастливчик… Евгения, похоже, прекрасная женщина, — подхватил Йекта.

— Так и есть, — кивнул я.

Память о женщинах, которых мы потеряли, все еще витала над нами тенью, и мне не хотелось нахваливать Евгению. Оба друга смотрели на меня с радостью в глазах, но при этом совершенно не завидовали. Возможно, их горе каким-то образом было более значимым, более полным и сочным, чем счастье, которое испытывал я…

— Почему ты не женишься на ней? — спросил Демир. — Она чудесная, да еще и красивая.

Йекта тут же добавил:

— И видно, что любит тебя…

Подтрунивают? Нет, оба говорили совершенно искренне. На их лицах опять появилось грустное выражение. Вполне вероятно, что они в эту минуту даже не подумали про Хандан, но я вспомнил о ней. На мгновение мне стало не по себе от того, что у меня есть Евгения. А потом я и вовсе почувствовал себя плохо. Да, я все больше отдалялся от ребят. Возможно, Евгения была права: я потерял своих друзей, когда они влюбились в Хандан.

— Ты влюбился, верно? — продолжал настойчиво выспрашивать Демир.

Он ни на что не намекал и не осуждал меня. Казалось, его просто удивила сама мысль о том, что человек может полюбить кого-то во второй раз, и он хотел разобраться, как и почему.

— Не знаю, Демир… Я уже и не помню, что такое любовь.

Улыбки на лицах моих друзей угасли. Атмосфера становилась все мрачнее и мрачнее. Внутренний голос велел мне замолчать, чтобы не расстраивать их еще больше, но я не смог совладать с собой и продолжал говорить.

— Мне так хорошо, когда она рядом… Общение с ней идет мне на пользу… Конечно, все не так, как было когда-то… То есть не так, как было с Гюзиде… И никогда не будет… Гюзиде и Айсун — совсем другое. Никогда не смогу их забыть… — Мы встретились взглядом с Йектой. Ему тоже никогда не забыть Хандан. Ее и сына Умута. А как же Демир? Удалось ли ему избавиться от воспоминаний о Хандан — той молодой девчонке, в которую они оба были влюблены?

Не думаю. Я продолжал изливать душу: — Душевным ранам никогда не зажить до конца. Тело исцеляется гораздо быстрее. Пока бьется сердце, тело может вылечиться. Но когда душа ранена, швов не наложить. Она продолжает кровоточить сама по себе. С другой стороны, жизнь продолжается. Я не думал, что смогу начать все сначала, что в моей жизни появится другая женщина и я полюблю ее. Но, похоже, я ошибался. Все возможно…

На лица моих друзей упала тень, глаза подернулись дымкой. Их одолевало множество вопросов. Я знал, что Демир с Йектой не решатся спросить. Поэтому ответил, не дожидаясь вопроса:

— Иногда я и правда себя корю: какого черта я делаю? Жены и дочери нет в живых, а я живу себе и наслаждаюсь… Часто думаю об этом… Лучше бы и мне умереть… Только так восстановится равновесие, справедливость. Если меня, как и их, не станет. Но ум продолжает усиленно работать. Что теперь моя смерть для Гюзиде и Айсун? А если бы все случилось наоборот: погиб я, а они бы остались в живых? Хотел бы я, чтобы они отказались от жизни только потому, что нет меня? Вряд ли. Никакого смысла в этом нет…

Демир уставился в одну точку, так и застыл. Может, опять задумался о смысле жизни? Мог ли этот смысл сводиться к той всепоглощающей любви, которую много лет назад Демир потерял в этом квартале?..

— Тебе повезло, Невзат, — сказал Йекта. Его глаза источали понимание и теплый свет. — Наверное, ты сильный… Тебе удалось полюбить другую женщину. В этом нет ничего дурного или постыдного. Такова жизнь. А вот если тебе не удается полюбить снова — ухватиться не за что, и жизнь превращается в кошмар…

Демир все еще не вышел из оцепенения, так и сидел молча.

— Ты прав. Скорее всего, мне повезло, у меня появилась Евгения. Она и правда особенная. Такие редко встречаются, но я уверен, что в мире существуют тысячи таких же прекрасных женщин.

Йекта понял, что я имею в виду.

— Уверен, так и есть… — Снова на губах его появилась горькая улыбка. — Но главное — не те, кто окружает нас, Невзат. Главное — мы сами. И то, что мы чувствуем. Все остальное — просто фон. Не пойми меня неправильно, но это касается и Евгении. Не будь у тебя желания жить, воли — называй как хочешь, — насколько красота и доброта Евгении могли бы тебя привлечь? Как же ты был нрав: на раны души швов не наложишь… И даже больше: эти травмы гораздо хуже и мучительнее, чем физическое страдание. Эта боль так велика, что человек ни о чем другом и думать не может… Даже если сильно захочет…

Демир наконец выплыл из моря воспоминаний.

— Предлагаю сменить тему, — сказал он резко. — Без тела и душе не бывать. И неважно, что соизволит душа — горевать или радоваться, но тело нуждается в пище. — Так он пытался закончить наш затянувшийся разговор. Он повернулся ко мне и с улыбкой спросил: — Ну-с, старший инспектор, есть ли у вас особые пожелания на завтрак?

Вот так — узнаю Демира. Он всегда был очень сентиментальным, но предпочитал не демонстрировать это. Когда заболела его мать, когда Хандан с Йектой решили пожениться, он пережил это в себе.

Я откинулся на спинку стула и посмотрел на друзей. Йекта был не против больше не говорить о том, что действительно было тяжело. И… Кажется, я ошибался насчет Демира. Возможно, он был готов поделиться своим горем и печалью — но не со мной, а только с Йектой. А тот, скорее всего, тоже не раз обнажал свою душу перед ним. Они жили болью друг друга, общаясь и понимая друг друга без слов. Их беда, их потеря делала их единым целым.

Я снова почувствовал, что не вписываюсь в их компанию. Как будто они пытались так наказать меня за то, что я был счастлив. На меня нахлынули тревожные угрызения совести, какой-то стыд и даже злость. Мне тут же захотелось уйти не прощаясь. Но вместо этого я запрятал поглубже свои чувства и попытался улыбнуться.

— Спасибо, ребята, я не голоден. Мне уже пора. Сегодня много дел.