Призрачный рай

(special) Воспоминания

В тот день мы встретились, ты стояла у самой воды, я издалека тебя заметил, помню, меня сразу к тебе потянуло, я подумал «Надо же, как странно, человек стоит спиной, а меня к нему тянет…»

«Вечное сияние чистого разума»

Она любила классическую музыку. Когда ее тонкие длинные пальцы касались черных и белых клавиш, мой слух становился сверхчувствительным. Я сидел рядом и не шевелился, только смотрел, как искусно она играет. Казалось, что музыка лилась из ее души и заполняла пространство вокруг. Трепетно, легко, воздушно порхали ее кисти рук над роялем. Я слушал с замиранием сердца, широко распахнув глаза, и боялся вздохнуть. Она любила играть лирические ноктюрны Шопена поздней ночью, когда мелодию могла слышать только луна. Она поднимала крышку рояля и могла играть без устали несколько часов, превращая свою грусть в ноты и звуки. Иногда на клавишах оставались капли слез — напоминание ее душевной боли. Я никогда не видел, как она плачет, на ее губах всегда играла добродушная улыбка.

Летом она просыпалась с восходом солнца и гуляла босиком по росе, собирая с клумбы букет свежих цветов, а зимой растапливала камин и слушала потрескивания дров. Она наблюдала, стоя у окна с чашкой горячего шоколада, как кружатся снежинки за окном. Осенью, когда опадали листья, она собирала их и составляла пурпурно-желтый букет. Она любила шум и запах дождя, включала «Мечта одного человека» Янни Хрисомаллиса и над чем-то долго размышляла. Когда приходила весна, она оживала, как и все вокруг. В доме пахло блинчиками с кленовым сиропом или вафлями с ягодами, из проигрывателя лилась мелодия Вивальди «Весна». Она напоминала цветок, который пробивался через промерзшую холодную землю, и расцветала. Это была любимая пора ее года.

Она обожала традиционные блюда ирландской кухни, поэтому частенько баловала нас с отцом разными вкусностями.

Она любила пешие прогулки, природу и запах осенних листьев. Смотрела, как их подхватывает ветер и закручивает в незамысловатом танце. Она читала исторические романы, сидя в кресле у камина и укрывшись пледом. В ее руках часто была чашка с зеленым чаем. Она не любила кофе.

Она рассказывала перед сном разные истории. Я не знал, правда это или вымысел, потому что каждый раз они не были похожи друг на друга. Лежала рядом, гладила по волосам и шептала, когда я засыпал:

— Dea-oíche, mo aingeal. (Спокойной ночи, мой ангелочек).

Она часто вспоминала Ирландию и свою семью, произнося фразу «Mé chailleann tú»(Я скучаю). Я не понимал значения, но ее голос всегда дрожал, а губ касалась грустная улыбка.

Но это не была настоящая Арин — всего лишь лживый образ, который она выстраивала вокруг себя годами. Ее счастливая улыбка — ложь. Ее слова — ложь.

ОНА. ВСЕГДА. ВРАЛА.

На самом деле Арин была одинока и несчастна.

Настоящая Арин закрывалась ночью в полупустой комнате с роялем и рассказывала свою историю инструменту. Он был единственным другом, который понимал и выслушивал трогательную пьесу жизни. Она никогда, никогда не делилась своей болью с кем-то, храня ее внутри. Она медленно умирала: птица, запертая в золотую клетку и лишенная свободы.

И причиной ее страданий являлась любовь, которая не смогла спасти семью от разрушения.

Любовь к музыке.

Она не могла вздохнуть полной грудью и взлететь, потому что я и отец лишили ее чувства полета, лишили ее мечты и крыльев. Она существовала, но не жила.

Она всегда говорила, что я буду музыкантом. Они часто спорили с отцом, кем же их чадо станет. На мой седьмой день рождения она подарила гитару и сказала, что я будущий Джимми Хендрикс.

— Mamaí, а кто такой этот Джимми?

— Он великий гитарист, mo aingeal.

— Эйрин, не выдумывай. Он наследник компании, а не наркоман, — смеялся отец, покачивая головой.

Сент Лавлес являлся потомком обедневших аристократов, переселившихся из Англии в Эдмонтон и сделавший успешный бизнес в сфере нефтепромышленности. Он был принципиальным, строгим и серьезным мужчиной, который унаследовал от своих предков любовь к труду, богатству и хорошей жизни.

Я не понимал, как Арин могла полюбить человека, который был лишен элементарного — душевности. Она — бедная пианистка-самоучка, он — бизнесмен, помешанный на работе и деньгах. Что их объединяло?

— Почему ты так говоришь? Джимми Хендрикс великий гитарист-виртуоз. Его называют феноменом, музыкальным гением и человеком, изменившим рок-историю…

— Эйрин, не начинай, — хмыкал многозначительно отец, отпивая из бокала вино, и махал рукой, мол, не говори бред.

— Он может сам выбрать свой путь, — возражала Арин. Я только непонимающе переводил взгляд с одного на другого родителя.

— Эйрин, — тон отца менялся и становился черствым. — Это не обсуждается. У него большое будущее в компании. Младший Лавлес не станет посмешищем и позором семьи. Я строил годами бизнес, руководить которым будет мой сын.

— Позором?

Они снова начинали бурно обсуждать мое будущее. Я убегал в комнату и ждал, пока их дебаты прекратятся. Потом Арин приходила и крепко обнимала меня перед сном, что-то ласково шепча на ухо.

— Почему вы с папой ругаетесь? — спрашивал ее.

— Потому что у нас с папой разное мнение, малыш.

— Почему?

— Потому что любовь непростая вещь, как и твой папа.

— Почему?

Она тихо смеялась и целовала меня в лоб, путаясь пальцами в волосах.

— Любовь нужно подогревать или она может остыть. Тебе же больше нравится теплая еда, чем холодная?

Я согласно кивал головой и зевал, ее голос меня умиротворял и уносил в мир Морфея.

— Так и любовь, mo aingeal: чувства могут резко вспыхнуть и так же быстро затухнуть.

— Как спичка?

— Как спичка, mo aingeal. Теперь спи.

Она пела колыбельную Secret Garden, и я засыпал в ее нежных объятиях. В маминых объятиях.

— Пусть всегда будут ангелы, наблюдающие за тобой. Наставляющие каждый твой шаг, охраняющие тебя от несчастий, сохраняющие от любых падений. Пусть ты будешь приносить любовь, и пусть ты будешь приносить счастье, будешь любим до конца своих дней. А теперь, засыпай, я не буду мешать тебе, я присела ненадолго и пою…

Ее прекрасный голос оберегал во снах, как ангел-хранитель, но даже ангелы-хранители могут покидать нас в трудную минуту…

Однажды я проснулся ночью и испугался: ночник не горел, меня окружила темнота, а ее не было рядом. Когда я шел к комнате родителей и собирался открыть дверь, услышал, как они разговаривают на повышенных тонах и остановился, поглядывая в щель.

— Мы это уже обсуждали, Эйрин, — устало говорил отец.

— Да, но ты не можешь так поступить со мной.

— Как?

— Неужели ты не видишь, что я умираю?

— Что за глупости ты говоришь, Эйрин. Ей Богу, ты напоминаешь ребенка, у которого отобрали игрушку.

— Так и есть, ты решил отобрать у меня свободу, я задыхаюсь, мне нужен кислород, понимаешь?

— Такие разговоры утомляют, у меня завтра важная встреча, давай обойдемся без ссор и не будем портить друг другу настроение?

— Ты не понимаешь меня, Сент.

Я услышал приближающиеся шаги и отступил.

— Без взаимопонимания сложно жить двум совершенно разным людям. Я приняла тебя таким, какой ты есть, так почему ты забираешь у меня то, что я люблю?

— Эйрин, это выглядит по-детски, куда ты идешь?

Она остановилась и повернулась, я мог видеть только ее стройную спину и распущенные белокурые волосы.

— Однажды ты поймешь, что нельзя надевать удавку на людей, принуждать к чему-то, потому что они освобождаются и уходят, но будет слишком поздно.

— Эйрин…

Дверь распахнулась, и она тихо сказала, замечая меня:

— Мo aingeal? Почему ты не спишь? Пойдем.

Как давно я стал для нее обузой и удавкой? Когда еще был эмбрионом? Или когда она поняла, что я отнимаю у нее мечту?

В этот день была сильная гроза, ветер завывал за окном, гром не переставал греметь, а небо разрезали яркие вспышки.

Меня разбудил жуткий грохот, и я помчался в комнату родителей, но их там не оказалось.

— Где ты была?

Я замер возле приоткрытых дверей в кабинет отца и прислушался.

— На концерте, ты ведь знаешь.

— Что это за ночные концерты, Эйрин? Хватит лгать!

Арин сидела в кресле, отец ходил по комнате, скрестив руки на груди. Рукава его белой рубашки были подвернуты, на столе стоял стакан с недопитым виски и бутылка. Ситуация напряженная и не для детских ушей и глаз, но я стоял на месте, наблюдая за происходящим. На Арин было платье кофейного цвета чуть ниже колен, а на шее повязан зеленый шарф, подчеркивающий глубину ее зеленых глаз. Она очень нервничала и постоянно отводила взгляд в сторону.

— Почему ты молчишь, черт возьми? — заорал отец и ударил кулаком по столу.

Я подпрыгнул и хотел вбежать в комнату, защищать ее, но вовремя остановился, слыша фразу:

— Мне предложили место в труппе.

— Что?

Пауза, казалось, длилась вечность, а не секунды.

— Есть один известный пианист, музыкант, у него своя труппа. Они путешествуют по миру со своими концертами.

— Стоп, стоп, стоп… то есть ты общалась с мужчиной, не поставив меня в известность?

— Он всего лишь попросил сыграть для него.

— Сыграть для него, — повторил тихо отец и подошел к Арин.

— Да, он сказал, что у меня талант, большой потенциал, его надо раскрывать, я могу стать известной пианисткой…

— То есть изменяла мне?

— Что? Что ты такое говоришь?

— Чего тебе не хватает, Эйрин?

— Тебя. Мне не хватает тебя прошлого. Того, которого я когда-то полюбила, — шептала она, смахивая слезы.

— Поэтому ты легла под музыкантишку? Пока я езжу по встречам, ты расставляешь ноги, чтобы получить место в жалкой труппе?

Я только услышал звук пощечины и увидел, как отец прижимал ее к себе, схватив за волосы. Меня всего трясло, но я боялся даже шелохнуться.

— Как давно ты изменяла мне?

— Я не изменяла! Отпусти, мне больно!

— Хочешь все разрушить, Эйрин?

— Этого хочешь ты, Сент. Я всего лишь люблю музыку и прошу глотка свежего воздуха. Всего лишь…

— Ты ведь играешь каждый день…

— Но музыку слышат только стены и пустота, а я хочу, чтобы меня услышал весь мир.

Она ушла, кинув напоследок фразу «Ta bron orm»(Я сожалею, прости).

Лгунья. Я не верил ни единому ее слову.

Никогда не забуду, как громко захлопнулась дверь, и в моем сердце поселилась обида. Разочарование. Опустошенность.

Она не любила меня.

Даже в мыслях слово «мама» приносило острую колющую боль.

Как можно забыть человека, который подарил жизнь? Как вычеркнуть все хорошее: ее доброту, ласку, нежность? Как засыпать без ее голоса и мудрых историй? Как можно разлюбить и возненавидеть человека, который был для тебя смыслом жизни?

Ты

Ей

Не

Нужен

Отец смотрел на меня и ядовито выплевывал: «Ты ее копия». Он считал меня грязью. Ничем. Мусором.

Комната, где она играла, превратилась в руины, а рояль безжалостно уничтожен, как и все воспоминания о ней.

Сент Лавлес сжигал мосты, но не смог сжечь ее фото.

Лишь однажды, я увидел, как отец сидел в кресле и смотрел на ее снимок. Тогда, глядя на него, я понял — он все еще любил Арин, тосковал по ней и не мог до конца отпустить и забыть.

Года летели, времена года сменяли друг друга, я взрослел и понимал, что самое недолговечное чувство — любовь. «Поэтому лучше быть одному, чем с кем попало; жить в свое удовольствие и не думать, что рано или поздно «любовь» предаст и вставит нож в спину».