Призрачный рай

Глава 31. Разбитые

Оззи

Я не искал ее в других. Никогда. Она жила со мной, словно призрак наблюдала со стороны. Гастроли, фан-встречи, тусовки, попойки, концерты — это превратилось в пресную рутину. Как будто ешь красивое блюдо, ничем не приправленное — вкус отсутствовал. Я не искал ее в других, потому что таких, как Ливия нет. Нельзя заменить оригинал дешевой копией. Она единственная особенная девушка, с которой нас связывало нечто невидимое, еле ощутимое, но прочное, как нити паутины. Я писал ей смс, но не ждал ответа — это бессмысленно, просто хотел знать, что все в порядке. Я верил, что так и есть, потому что Ливия сильная, стойкая девушка.

Я ездил из города в город, выступал, забывался, но видел ее улыбку и карие глаза. Прекрасная иллюзия всегда преследовала меня. До того момента, пока группа не вернулась в Нью-Йорк. Я предвкушал, как обниму ее, прижму к себе, вдохну аромат тела, почувствую хотя бы на мгновение себя живым. На считанные часы… Да, я бы приехал и плевать, что у нас плотный график. Я же, блядь, тот еще эгоист. Я был уверен, что Ливия придет на концерт. Она пришла, но решила спрятаться. Я смотрел в ее глаза, скрытые под линзами, и думал: «Зачем ты это сделала? Почему ты так поступила?» Я писал смс, стирал и снова набирал, держа в руке бутылку Джека. «Неужели ты думала, что я не узнаю тебя, Ливия? Ты, блядь, думала, что скрывая себя, сделаешь лучше? Забыла, что я сказал тебе? Я навсегда под твоей кожей, я живу в тебе, а ты — во мне. Ты носишь мое кольцо, приходишь на мой концерт, и думаешь, что я не почувствую тебя? Ты ошиблась, ангел, я тебя рассекретил».

Я смотрел на Ливию, испытывая злость, смешанную с грустью и желанием. В тот момент что-то вновь сломалось внутри, как десять лет назад, когда закрывалась за мамой дверь. Разочарование… Снова разочарование.

Я не хотел разочаровываться в любви. Я десять лет ненавидел родителей и знаю, каково это смотреть в глаза и знать, что уже не будет, как раньше. Сколько не пытайся склеить, трещины останутся. Так есть ли смысл впускать неведомое чувство и доверять? Мы и так далеко зашли. Поэтому…

Поэтому, Ливия, уже нет смысла звонить, писать, думать и вспоминать те ощущения, которые ты подарила. Я убью твой свет, тепло, задушу все ростки, которые ты пустила в моем сердце и душе. Я, блядь, сотру твой образ из-под кожи. К черту тебя, mo aingeal.

Вторая встреча со Слэйн Хэйс произошла спустя месяц на съемочной площадке, где у меня брали интервью. Понедельник, несколько интервьюеров с тупорылыми вопросами, и я, как попугай, отвечающий на них. В основном о группе, музыке, фанатах, новом альбоме и, конечно же, любви. На последнем вопросе я веселился и отшучивался, пока не задали его в пятый раз за день, тогда терпение лопнуло.

— Да чо вам спросить больше нечего? — грубо бросил, глядя на сжавшуюся девушку. — Эту дичь впаривают за сегодня пятый раз. И в пятый раз отвечаю: понятия не имею, что такое любовь, и бабы постоянной тоже нет. Можешь так и написать.

— Тогда что вас связывает со Слэйн Хэйс? — пискнула испуганно шатенка, робко поднимая глаза.

На несколько секунд я замешкался, слыша знакомое имя, но на лице не дрогнул и мускул.

— То, что может связывать нас, если я сейчас посажу тебя на стеклянный столик, — мило улыбнулся, видя, как краснеет до кончиков ушей интервьюер. Ставить в неловкое положение таких цып и видеть, как метаются их глазки от смущения, доставляло удовольствие. — Сечешь, детка?

— Значит, вы не отрицаете, что между вами что-то есть? — допытывалась пунцовая, как спелый помидор, шатенка.

Я наклонился, загоняя девушку в еще большую краску, и криво улыбнулся:

— В шоу-бизнесе все имеют друг друга. Ничего нового ты не услышишь. Интервью закончено.

— Но…

Я вышел из помещения, оставляя недоумевающий персонал, и направился в курилку. Пока никотин наполнял легкие, а взгляд равнодушно бродил по виду за окном, за спиной раздался знакомый голос, которому я совсем не удивился.

— Какой ты нервный и напряженный.

Слэйн стояла, прислонившись к стене, облаченная в черный готический наряд, который оттенял ее матовую кожу. Высокие сапоги с заклепками, словно вторая кожа, облегали стройные ноги, короткое платье подчеркивало глубокое декольте, шею обвивал чокер с небольшими шипами. Оценивающе пробежал глазами по фигуре, задерживаясь на губах, и встретился с холодными топазами.

— Только утро понедельника, а мой мозг уже поимели пять раз.

Хэйс тихо рассмеялась, достала сигареты и произнесла с долей сарказма, выпуская из пухлых губ дым:

— Бедный малыш. Тогда тебе надо расслабиться.

Я медленно подошел к ней и провел не спеша ладонью по бедру, где красовалась тату с кроваво-черными розами. Заглянул в холодные аквамариновые глаза и шепнул:

— Поможешь?

Обхватил ее ногу, задирая короткое платье, и прижал к себе, проводя носом по шее и вдыхая еле ощутимый аромат сирени. Губы скользнули вдоль линии скулы и словили прерывистое дыхание. Сигарета тлела в тонких пальчиках, и пепел осыпался на светлую плитку. Я взглянул в сверкающие голубые озера, окунаясь в пробирающую до костей глубину, а пальцы подобрались к горячей промежности.

— У меня сегодня концерт, — раздался безразличный голос Слэйн возле щеки, обжигая кожу. — «Вайпер Рум», 8:00 рм.

Она убрала мою руку, поправила ажурное платье, выкинула окурок в пепельницу и вышла из курилки, даже не оглядываясь.

В этом вся Слэйн Хэйс: она любила дурачить мужчин, обводить вокруг пальца, играть не только на гитаре, но и на нервах, и пробуждать самые пошлые фантазии своим внешним видом. Ангельская внешность давала возможность вводить в заблуждение и распускать разные слухи, но я знал и убедился, что она отличная обманщица.

Возможно, если бы не встреча в здании МТВ, я бы не поехал в Западный Голливуд и не сидел в «Вайпере», потягивая пиво и наблюдая за ней. Я не слушал композиции «SPLIT», не следил за творчеством, зная только общепринятые факты про основание группы и участниц. Мы иногда пересекались на тусовках, но лично не были знакомы. Только Голливудские холмы знали о новогодней ночи и нашем маленьком секрете.

Полумрак бара и надвинутый капюшон скрывали мое присутствие, что играло только на руку. Все внимание было сосредоточено на блондинке с микрофоном в одной руке и сигаретой — в другой. На Слэйн красовалась короткая кожаная юбка, топ, а волосы подобраны на макушке. Снова одетая в черное — цвет ее души. Она обводила притягательным взглядом публику, словно заманивала в сети, и пронизывала грудным хриплым голосом, вызывая на коже приятные мурашки.

— Мой Бог ниспослал лучшего наркотического друга, скелет шепчет мне на ухо: «Идем со мной до конца, всматривайся в бездну вместе со мной. Тебе хочется отпустить контроль? Интересно, насколько далеко лететь вниз». (слова из песни Phantogram «You Don't Get Me High Anymore»).

Толпа возбужденно дергалась под басы и отдавалась этой наркотической пьесе. Все улетали в бездну вместе со Слэйн, а я ждал момента, когда затащу ее в гримерку и окуну в грязь. Она вызывала и пробуждала демонов, запертых во мне, и я желал только одного, глядя на Хэйс: накормить их темной магией и опуститься вниз в горящую лаву.

— Никакого веселья, все не так, как раньше. Меня от тебя больше не штырит. Раньше нужен был один, теперь нужны четверо. Меня от тебя больше не штырит.

«Меня тоже больше не штырит никто, после Нью-Йорка», — пронеслась мысль, отчего я нахмурился и залпом допил пиво, двигаясь в сторону гримерки. Темнота взывала к темноте. Это лучше, чем просто сдыхать от пустоты, которая отбирала все чувства. Меня мало волновало, как на нас смотрели участницы «SPLIT», менеджер, охрана, когда я схватил за руку Слэйн, щелкнул замком и толкнул к стене.

— Ты же не будешь кричать? — посмотрел на нее исподлобья, подходя ближе, и провел пальцами по щеке. Сука, такая красивая, бесподобная, но пустая и разбитая, как я. Ничего в ней нет, ничего…

— Я кричу только на сцене, когда пою, — ответила блондинка, и я жадно впился в ее губы, сжимая талию, задницу и с силой впечатывая в стенку. В ней только острые осколки, царапающие кожу, и умерший склеп внутри.

Она ведь хотела этого, я хотел этого, так почему бы нам не станцевать с чертями в Аду? Почему бы не потешить грешные гнилые души? Я снова плавал и окунался в полупрозрачную ледяную воду ее мертвых глаз. Мир Слэйн сливался с моим — две пустоты соприкасались, и темнота просачивалась сквозь трещины.

— Что ты сделаешь, если мир перестанет существовать? — выдохнул, зарываясь в светлые волосы и пропуская между пальцев мягкие пряди.

— Я найду тебя в темноте, и нам будет не так одиноко, — улыбаясь, прохрипела она на ухо, тяжело дыша.

Холод. Я чувствовал только холод. Руки, губы, тело, голос не вызывали крышесносной бури. Не она. Всего лишь раз я узнал, что значит жить. Блядь, нахрена я испытал это невероятное чувство и ищу вновь? Я иду, падаю, утопаю в собственных грехах, поднимаюсь, и по замкнутому кругу. Я хожу, как слепой узник, и жду, когда палач снесет мне голову. Когда этот круг прервется? Нет теплоты, нет ничего, я сдох. К черту тепло и свет.

Слэйн Хэйс приходила и уходила, когда хотела. Ее не беспокоило, что я спал с другими, а меня не заботило, кто пользуется еще услугами бесплатной однодневки. Секс приелся и не вызывал нужных эмоций, потому что мозг требовал совершенно другого, но не получал должного эффекта. Я срывался на друзьях, на концертах разбивал в щепки гитары, и закрывался в кабинке туалета, вдыхая порошок и сползая на пол от безысходности. Только когда кровь смешивалась с белой отравой, стенки немели, меня попускало и становилось все равно на окружающий мир.

Я шел ко дну, а бездна раскрывала свои безжизненные объятия, увлекая все глубже.

Слэйн знала мой график, и когда я возвращался с гастролей, приезжала с бутылкой любимого Moët Chandon, провокационном белье от Agent Provocateur, которое я безжалостно разрывал, превращая в лоскутки. Хэйс вызывала во мне животное влечение и расшатывала мертвый мир, а я удовлетворял плоть. Я знал любимый аромат Слэйн от Gucci с нотками сирени и розового перца, но не знал ее, как человека. Она обожала брендовую одежду, одеваясь откровенно, но не вульгарно. Я постепенно изучал ее привычки, но мы всегда находились на разных плоскостях. Слэйн любила зависать на моей квартире, сочиняла песни, а я внимательно наблюдал и слушал, как она поет и играет. Носила обувь на высокой шпильке и закидывала ноги на разные поверхности, светя своими трусиками. Она умела соблазнять и пробуждать самые смелые грёзы. Поэтому я трахал ее потрясающее тело, не забираясь в душу. Мы не узнавали друг друга, не говорили о личном и не подпускали близко, оставаясь чужими.

Иногда мы обкуривались или нюхали порошок, выпадая из реальности, и пропадали во тьме. Тогда приходила Ливия, словно видение. Она звала, и я выныривал из пучин мрака, задыхаясь от нехватки света. Яркие лучи рассеивали темноту, и та, шипя, скрывалась.

Слэйн, как и я, любила адреналин, жажду скорости и езду по ночным трассам Лос-Анджелеса. Салон заполнял оглушительный рок, ее платиновую шевелюру развивал попутный ветер, когда черная Lamborghini неслась к Тихому океану. Она подпевала известным песням, вызывая на губах широкую улыбку, и выглядела бесшабашной, дикой, опасной. Мы пропадали на закрытых полупустынных пляжах Малибу, нежась в теплом песке, смотрели на звезды и тонули в волнах.

Нашу связь можно назвать одни словом — взаимовыручка. Она разбавляла мой потухший мир, а я разрешал входить и разрисовывать его разноцветными наркотическими красками, не претендуя на большее.

Все изменилось в конце мая, когда наши тела переплетались и сливались в одно целое. Тогда я впервые сорвался, не догоняя, почему она ни разу не стонала, когда мы превращались в угли на песке. Во время процесса Слэйн сдерживалась, выглядела холодной и даже иногда отстраненной, кусая свои губы и пробуждая множество отрицательных ненужных мыслей.

— Кричи, — приказал ей, заглядывая в нежно-голубые аквамарины. Во мне бурлила злость и непонимание, почему она даже не симулирует, как это делают обычные шлюхи.

— Я не могу, — выдохнула слабо Хэйс, отворачиваясь и пряча взгляд.

Я сжал ее подбородок, принуждая посмотреть на меня, и прошипел, с силой оттягивая зубами нижнюю покрасневшую от поцелуев губу:

— Я хочу, чтобы ты кричала. Кричи.

— Я не могу, — повторила блондинка, раздражая и вызывая ярость.

Провел по щеке рукой, а пальцы обхватили горло, чувствуя, как пульсирует жилка. В красивых голубых глазах впервые проснулись зачатки эмоций, когда я склонился и, оскалившись, грубо бросил:

— Тогда не приползай ко мне за новой дозой оргазма и раздвигай свои ноги перед кем-то другим. Твоя дырка ничем не отличается от остальных, Слэйн.

Я оттолкнул ее, резко поднимаясь на ноги. Как же она бесила своим поведением, включая «снежную королеву». Да чхал я на то, что с ней весело и не надо париться, пусть развлекается и подставляет свою киску кому угодно. Смотреть, как она подавляет свои эмоции во время секса, уже осточертело.

— Я не… я не чувствую оргазма.

Я замер на полпути к оставленной поодаль машине и нахмурился, разворачиваясь.

— Что?

— Я ничего не чувствую. Ничего, — пробормотала блондинка, взирая на меня со страхом в глазах. Дар речи пропал, когда мы неотрывно смотрели друг на друга, и я знал, что Слэйн не лгала. Я достал «Pall Mall» и закурил, делая несколько глубоких тяг подряд. Взгляд иногда задевал ее и перемещался на спокойную гладь Тихого океана, в водах которого купалась бледная луна.

— Ты ведь считаешь меня пустышкой? Да, так и есть. Для тебя я очередная подстилка. Я уже забыла, где настоящая Слэйн Хэйс, — она говорила с придыханием, будто хотела выплеснуть накопившуюся за годы боль, отпустить и не держать гнилой груз в себе. А я не желал слушать ее исповедь, чувствуя, что слова затронут и вызовут ненужные мысли. — В этом мире все играют роли, носят маски, иногда они так прирастают, что при всем желание уже не сможешь избавиться, разве что вместе с окровавленной кожей. Когда смотрю в зеркало, отражение искажается, и я думаю, какой я была раньше? Это больно… Больно, когда считаешь себя пустышкой и привыкаешь к роли. Больно, когда теряешь вкус к жизни.

— Мило, но меня не трогают такие глубокие речи, — безэмоционально произнес ледяным тоном, затушил сигарету и прошел мимо.

— Оззи, — тихо позвала Слэйн, и я замер. — Я не могу кричать и ничего не чувствую, потому что с четырнадцати лет меня насиловал отчим.

Я оторопело развернулся, упираясь взглядом в ее затылок, а на лбу и переносице пролегли складки.

— Он был обычным педофилом, которому нравились маленькие непорочные девочки. Мать скончалась, и он показал свое истинное лицо. Я всегда знала, что он странный. Его взгляды, мимика пугали, но тогда я была глупой и не понимала элементарных вещей, а мать… Она не замечала, что жила в клетке с монстром, отдавая свое дитя ему на растерзание.

Ее плечи дрожали, а голос становился все тише, пробирая нутро до мурашек от услышанного. Наверное, по красивому лицу Слэйн катились слезы, которые я не хотел видеть. Потому что уже ощущал, как во мне просыпается жалость.

— Помню, после похорон мамы он зашел в мою комнату и сказал, не хочу ли я поиграть с ним? Я покачала головой, но такой ответ его не устроил. Он ведь хотел поиграть с малышкой Слэйн. Он хотел порвать ее розовое платьице и белые трусики, увидеть слезы, услышать детский крик. Знаешь, что чувствуют насильники, когда смотрят на мучения? Чем громче кричишь, тем больше он наслаждается страданиями.

«Замолчи. Замолчи. Замолчи», — твердил я, когда тело уже нехило потряхивало от ужаса. Я не любил ее… Я тоже просто имел ее без ласки, нежности и ответных чувств. Я монстр? Кого она видела перед собой, когда я входил в нее? Отчима?

— Для него это была любимая мелодия — слушать детские крики. «Не надо», «Хватит», «Я не хочу», «Перестань». Но больше всего ему нравилось слово «Пожалуйста». Я говорила… — я сглотнул и прикрыл глаза, чувствуя, как поднимается отвращение. — Я говорила… — Слэйн всхлипнула, и я сделал несколько шагов, но остановился, сдерживая порыв и сжимая кулаки. — «Пожалуйста, папочка, не делай мне больно». Таким тоненьким жалобным голоском, который доводил его до экстаза. Потом наступила тишина. Он не любил тишину. Он говорил «Кричи, кричи, Слэйн»…

— Перестань, — вырвалось сквозь сжатые зубы. Я схватил ее за плечи и развернул к себе, видя, как сверкают голубые топазы в свете луны, как скатываются слезинки. Впервые я лицезрел настоящие эмоции Слэйн Хэйс, когда она обнажала душу перед человеком, которому было откровенно плевать на чужую боль. — Зачем ты это рассказываешь?

Лучше бы Слэйн молчала и не показывала, что внутри изранена и морально уничтожена еще с детства. Лучше бы я не знал ее ужасной и грустной сказки, где Серый Волк съел Красную Шапочку.

— Потому что ты знаешь, что про меня говорят, — на ее искусанных и мокрых от слёз губах появилась улыбка. — Фригидная шлюшка Слэйн Хэйс. Ледяная королева, бездушная тварь, озабоченная бесчувственная мразина… — Слэйн в упор посмотрела, из груди вырвался прерывистый вздох, и она тихо прошептала: — Которой ты растопил сердце. Смешно, да?

— Я отвезу тебя домой, — не моргая, холодно произнес, отстранился и направился к Lamborghini.

Я не хотел думать, обмозговывать услышанное. Я не собирался сожалеть ей и сочувствовать. Я гнал автомобиль по ночной трассе, увеличивая скорость, с одним желанием — избавиться от Слэйн Хэйс раз и навсегда и того чувства, которое поселилось внутри.

Я не хотел, но…

Я думал, глядя на стакан с виски и таявшие кубики льда.

Я не хотел, но…

Курил и прокручивал в голове ее монолог, с каждым вздохом ненавидя себя еще больше.

Я не хотел, но…

Поехал к ней.

Она открыла дверь, и я порывисто прижал ее к себе, вдыхая пряный аромат от Gucci.

— Я повел себя как скотина, — пробормотал в платиновые волосы, прикрывая веки.

— Ты пил, да? — услышал смешок и разочарованный вздох. — Да, ты пил джек, потому что не приехал бы ко мне.

Я взял ее лицо в ладони, проводя большими пальцами, и заглянул в печальные голубые глаза. Поцеловал невесомо в губы, чувствуя, как она дрожит.

— От тебя несет виски и состраданием. Отстой.

Я хмыкнул и зарылся носом в ее волосы, целуя за ухом и пробуя ароматную кожу на вкус.

— Когда я увидела на террасе, как ты откровенно пялишься на меня, подумала: «Самоуверенный козел, значит, желтуха не соврала».

— Ты так много сегодня разговариваешь…

— Потому что есть тот, кто может выслушать мое дерьмо. Хоть раз в жизни.

— И ты решила свое дерьмо вылить на меня? Оно мне нахрен не сдалось, своего хватает, — я провел языком по сладкой коже, слыша тихий вздох.

— Я решила, что тебе можно доверять, — прошептала хрипло Слэйн.

Я сжимал ее в нежных объятиях, обманывая обоих. Я испытывал к Слэйн жалость и чувствовал только холод. Она плакала, но перед глазами стоял другой образ, который я удалял из-под кожи. Ее стон напоминал плач и болезненные всхлипы, не задевая за живое. Я оставался беспристрастным к травме и душевной боли Слэйн. Она была разбитой хрустальной вазой, чей осколок резанул сердце и прошел навылет. Слэйн шептала «Оззи», но я слышал совершенно другой голос, который произносил «Габриэль». Моя иллюзия еще жила в воспоминаниях.