Призрачный рай

Глава 49. Идеальный бесчувственный человек

Ливия

На Манхэттен-Бич как всегда многолюдно и шумно. «Лейка» не остается без дела, замораживая мгновения навечно. Милых кудрявых близняшек с шоколадной кожей, резвящихся в воде; маленькую девочку, которая строит замок, от усердия высунув кончик языка; рыжеволосого мальчугана, задирающего чихуа-хуа и еще множество интересных эпизодов из жизни. Весь полученный адреналин и энергия уходят в работу, пока я брожу по пирсу и песчаному пляжу, интуитивно выделяя нужные моменты. Ближе к вечеру народ рассасывается, я убираю «лейку» в сумку и ложусь на теплый песок. Мои мысли быстро сменяют друг друга, как и палитра на небе. Чистый голубой цвет постепенно темнеет, оранжевый полукруг солнца медленно скрывается в персиковой воде, оставляя розовое свечение.

После адреналина, наступает стадия апатии и осознания случившегося. Прикрываю глаза и слушаю, как волны тихо подкатывают и щекочут ступни. Уже не весело и вовсе не смешно, за облегчением следует боль… Интересно получается. Слово «разочарование» (disillusion) буквально означает «освобождение от чар (иллюзий)», тогда почему люди так отчаянно хватаются за них и не отпускают? Возможно, счастливый конец — это не значит, что мы должны остаться с тем, кого любим. Что, если счастливый конец каждой истории — это собрать свою жизнь по частям и начать новую, свободную от страданий жизнь? Люди боятся неизвестности и того, что последует после крушения иллюзий.

Для меня близость с ним казалась чем-то волшебным, особенным, в то время, как для Габриэля — очередным непримечательным сексом. Я действительно его знаю, или это одна из масок, чтобы достичь определенную цель? Возможно, я эксперимент или новая игра, которая была интересна до момента, пока не прошли все уровни. Потом она потеряла значение и важность. Габриэль умелый геймер, ставит хитрые ловушки и ходит так, что противник делает ход не в свою пользу. Что я знала об отношениях и парнях? Ровным счетом ничего, пока не встретила этого кретина. Он преподнес хороший урок, остается сделать вывод и не совершать ошибок в дальнейшем.

Говорят, Бог не посылает нам тех испытаний, которые мы не сможем выдержать. Любовь — тоже испытание. Жизнь преподносила столько препятствий, что я просто не могу сейчас уступить и опустить руки. Если это проверка разума, тела, сердца и души на прочность, я ее сдам, как и другие сложные экзамены судьбы. Нет ничего хуже потери близкого, так что, с одним высокомерным рок-музыкантом я справлюсь. Не обязательно сразу, но я с достоинством пройду этот путь до конца. Не знаю, что будет завтра, через месяц или год. У меня есть любимая работа, приносящая удовольствие (ладно, не всегда из-за некоторых невыносимых личностей), любящая семья и хорошие друзья. Если моя судьба не Габриэль Лавлес, что ж… Я приму такой финал.

Сегодня в «городе ангелов» дождь — впервые за мое пребывание, что кажется весьма странным, ведь здесь всегда солнце. Свинцовые тучи и сильный ветер разогнали туристов и жителей по домам и кафешкам, но свежесть и запах озона влияют, как обезболивающие. Задумчиво вожу пальцами по гравировке — гладкий метал успокаивает, как и фраза царя Соломона «И это все пройдет». Я не ношу кольцо, но часто вечерами рассматриваю и размышляю над выражением. На ноутбуке открыта фотосессия Лавлеса, а на заднем фоне играет какой-то грустный мотивчик. Я уже по сотому кругу рассматриваю каждый кадр, зная любую деталь наизусть. Например, он постоянно стучит пальцами и почти не смотрит в объектив. Его мышцы лица напряжены, как и все тело. Пару раз он будто проводит по волосам и хмурится… Убираю ноутбук в сторону и откидываю голову на спинку, раздумывая над произошедшим пару дней назад.

Джи каждый день спрашивает, все ли нормально прошло и ждет фотоотчет, что я ей покажу? Раздраженного парня с угрюмым выражением? Черт, лучше бы он не надевал футболку… тогда бы никто не смотрел на его кислую рожу.

Тяжело вздыхаю и переключаю песню, бросая взгляд на грифельное небо за окном и покачивающиеся от ветра верхушки пальм. Тишину разрывает удар молнии и стук в дверь, отчего я нервно подскакиваю и испуганно ойкаю. Удивленно таращусь на видео-экран, раздумывая, не глюк ли это, или за дверями действительно стоит Лавлес. Принимаю самое безразличное выражение на свете и открываю, недружелюбно встречая гостя.

— Привет, — улыбка Оззи-Габриэля способна разогнать тучи, словно выглянувшее солнце, поэтому на несколько секунд впадаю в ступор.

— Э-э… привет, — буркаю в ответ, сжимая в кармане кольцо. Чего это с ним? Молния ударила, и на него снизошло озарение?

— Впустишь? — один уголок поднимается игриво вверх, а глаза излучают саму доброту. Я удивленно моргаю, пытаясь понять, с какой радости Лавлес вдруг превратился в лапушку.

— Нет?

— Ты очень гостеприимная, — он заправляет выбившуюся прядь мне за ухо, и проскальзывает в квартиру, пока тело пронзает удар молнии, как за окном.

— Только не говори, что случайно здесь оказался, — закрываю дверь и скрещиваю руки, перехватывая взгляд парня, направленный на… Черт, ноутбук… Мысленно изображаю рука_лицо, как всегда садясь в лужу одним местом. Стараюсь не выдать эмоций, принимая отрешенное выражение, и вопросительно смотрю на гитариста.

— Не, у меня к тебе есть деловое предложение, — заговорщицки начинает Лавлес, и я сразу категорично отрезаю:

— Нет.

— Сначала выслушай, — он умащивает свой зад на диване, клацая что-то в ноутбуке. Я быстро прыгаю и закрываю крышку, предупредительно стреляя в его сторону глазами метко фразой «не-смей-прикасаться-своими-грязными-лапами-к-моим-драгоценным-вещам». Придурок только громко ржет, что вновь меня поражает. Точно шибануло разрядом, что он стал вдруг нормальным. Или ему что-то от меня надо…

— Ну, я слушаю.

— В прошлый раз я повел себя не по-джентльменски…

— Что? — округляю глаза, не доверяя слуху.

— Бля, Ливия, дослушай, — Габриэль раздраженно прикрывает глаза и запускает пальцы в блондинистую шевелюру, что я невольно слежу за его движениями, любуясь… Любуясь? Осборн, очнись!

Несколько раз моргаю, прогоняя наваждение, выгибаю выжидающе бровь и кладу ноутбук рядом, чтобы он не вывалился из рук от шока.

— Я был очень резок и груб…

— Правда что ли?

Он прищуривается и слегка наклоняется, глядя прямо в глаза. Я больше поверю в то, что его молнией шарахнуло пару раз, чем в то, что на его странное поведение повлияло как-то мое внезапное признание.

— Да, Ливия.

— Знаешь, скажи нормально, что ты вел себя, как конченый ублюдок, вот и все. Не разводи демагогию… по-джентльменски… резок и груб… Тебе такое совсем не подходит, — фыркаю и откидываюсь на спинку кресла, передразнивая его.

— Именно так, — Габриэль усмехается, и красивые пухлые губы превращаются в интригующую улыбку. — Это мой косяк, поэтому предлагаю дополнительную фотосессию.

Недоверчиво смотрю на него, скрещивая руки. Конечно, я не против, наоборот думала, как бы сделать новую съемку, но попахивает чем-то… нечистым. Очень подозрительно, а мое доверие к Габриэлю поубавилось.

— У тебя разве есть свободное время?

— Я его найду, Ливия, это не проблема, — он кладет ногу на ногу перпендикулярно полу и подпирает голову рукой.

— Какая гарантия, что не повторится прошлая ситуация?

Не хотелось бы выдавать волнения, но все же неловко, ведь это я сгоряча призналась, что влюблена… Кажется, ему вообще плевать, он даже не заикнулся о недавнем. Не извинился… Извинился и Лавлес антонимы — далеки, как планеты друг от друга в Галактике. Поэтому даже не стоит зацикливаться и ждать, что он вдруг упадет на колени в слезных речах. Смешно. Для Габриэля это не такая большая новость, мое признание, что значит одно: перестать теплить надежду. Она еще есть — слабая, но пульсирует, заставляет верить в неисполнимое и нереальное чудо. Не знаю, когда надежда перестанет сражаться, и придет безразличие. Наступит ли когда-то день, когда мне будет глубоко плевать на Габриэля Лавлеса? Даже сейчас смотрю на него и вспоминаю, как один человек может возвысить и отправить испытать все круги Ада.

— В прошлый раз мне и правда было очень хреново, — размыто отвечает он. — Поэтому завтра все будет нормально.

— Сухой закон? — ехидничаю, подбирая под себя ноги и отвлекаясь от невеселых дум.

— Ага, типа того, — хмыкает в ответ музыкант, не отводя завораживающего взгляда.

— Ты сказал завтра, — задумчиво произношу, и за спиной раздаются раскаты грома.

— Да, утром заеду за тобой, поэтому собери все необходимое.

— Мы куда-то поедем?

— За город, — объясняет Габриэль и мельком улыбается. Стеклянный дом. В прошлый раз вышло очень насыщенное… путешествие. Я ищу подвох и неуверенно смотрю в сторону, размышляя. Фотосессия нужна, но вдруг что-то пойдет снова не так? Вдруг он что-то задумал? В его присутствии я по-прежнему чувствую себя как на иголках и могу попасть в капкан. А еще чертово признание…

Неожиданная молния, от которой будто стекла и кожа вибрируют, врывается в квартиру, и я испуганно вскрикиваю. Что-то отчетливо звякает, и под кожей молниеносно распространяется жар. Кольцо приземлилось очень удачно — к ногам Лавлеса. Моя идиотская невезучесть и происки богини Аты. А еще проснувшаяся трусость и кривые руки. Габриэль медленно наклоняется и поднимает на меня немного удивленные глаза, пока я сохраняю отрешенное выражение.

— Ты его носишь?

— Иногда, — тихо говорю и твердо добавляю, не отрывая взгляда: — Напоминаю себе, что все проходит.

Тень улыбки касается его губ, когда парень кладет кольцо на стол и проводит указательным пальцем по гравировке.

— Так и есть, Ливия, — хриплый голос становится еще ниже, но я не успеваю за его сменой эмоций, потому что Лавлес резко встает и бросает: — Заеду за тобой завтра в девять. Не проспи, Осборн.

— Просплю, — фыркаю в ответ и слышу лишь смешок, затем дверь закрывается, и я остаюсь наедине со своим удивлением.

Ну и как прикажите понимать этот столь неожиданный визит? Мы нормально разговаривали, что только больше заставляет сомневаться в искренность его намерений, после предыдущих стычек. Из груди вырывается тяжелый вздох, когда я проматываю наш диалог. Да, судьба действительно измывается, пока я ломаю голову над завтрашними съемками. Хлопаю несколько раз ладонями по ногам, собирая разбежавшиеся хаотичные мысли. Завтра будет новый день, нечего сегодня загружать мозг ерундой.

Утром организм пробуждается ни свет, ни заря — в шесть. Лежу несколько минут, таращась в потолок, и зеваю. Думала, не видать мне сна из-за предстоящей фотосессии, на деле же — включила фильм и уснула, как сурок.

Завариваю кофе и выхожу на балкон, облокачиваясь о перила. Небо чистое-чистое после дождя, и виднеются очертания растворяющейся в голубизне луны. Никогда не бегала по утрам, но сейчас вдруг накатывает желание размять мышцы. Поэтому надеваю спортивный костюм, вставляю наушники в уши, включая ритмичную музыку, и отправляюсь по еще пустующим улочкам Брентвуда.

Надолго меня не хватает, чего следовало ожидать — никакой выносливости. «Как сказал Лавлес», — ерничает подсознание и хихикает. В итоге, плетусь на квартиру Элои, покупая свежую выпечку в небольшом магазинчике. Чем ближе стрелка часов подбирается к цифре «девять», тем больше охватывает непонятное волнение. Я снова собираю сумку с мыслями, правильно ли поступила, что согласилась ехать в стеклянный дом, где в прошлый раз мы очень сблизились, как мне показалось. Только показалось… Но я обязана выполнить работу, поэтому даже рада, что в Лавлесе проснулись остатки совести или то, что ее отдаленно напоминает.

Он приезжает раньше и присылает сообщение, чтобы я выходила.

— Привет, — забираюсь в машину и вижу в ответ дружелюбную улыбку. Габриэль в настроении, но я отношусь подозрительно к его внезапному преображению из мудака в обычного парня. Слишком странно, надо держать ухо в остро, потому что с Лавлесом нельзя расслабляться.

— Привет, Ливия, — кошусь в его сторону. Светлые волосы в беспорядке, хотя это только придает гитаристу баллов, на лице солнцезащитные очки. Сегодня он надел легкую кремовую рубашку с какими-то символами, которая расстёгнута на пару пуговиц, и черные джинсовые бриджи. Выглядит рокер слишком притягательно… Поэтому усмиряю любопытство и смотрю на вид за окном, ловя потоки воздуха. «Лучше на пальмы, чем на него».

— Почему нельзя повторить съемки в Пасифик-Пэлисейдс? — спрашиваю, когда авто выезжает на прибрежную трассу СА-1, правда в этот раз за нами нет погони и слежки ненормальных папарацци.

— Давно не был в том доме, почему бы и нет, — отвечает парень обычным тоном, следя за дорогой.

— Мы ведь не на целый день?

— Как хочешь, Ливия, — чувствую на лице его взгляд, но не поворачиваюсь.

— Закончим работу и вернемся, — отрешенно произношу, разглядывая мелькающие пейзажи. Габриэль молчит, и тишину разбавляет только льющаяся музыка из динамиков. Он закуривает, неспешно стряхивая пепел и смакуя каждую затяжку, будто вдыхает не ядовитый никотин. Меня распирает раздражение, когда я озабоченно посматриваю на его губы, из которых вырывается клубками сизый дым.

— «Курение вызывает рак легких», — цитирую надпись на каждой пачке и слышу хриплый смех. Ну да, смертельная болезнь — это ведь так смешно!

— Мои легкие давно сгнили, Ливия, — Габриэль расслабленно держит одной рукой руль, вторая покоится на открытом окне. — Не переживай, я сдохну точно не от сраных сигарет.

— От цирроза печени? — едко подмечаю. — Из-за такого образа жизни можно быстро скопытиться.

Парень криво улыбается и выбрасывает окурок.

— Он меня вполне устраивает. Какая разница от чего, все равно мы сдохнем рано или поздно — один хер. Кто-то выбирает правильный образ жизни — его право, а мне терять нечего, я давно живу не по правилам, харкая на принципы, — наблюдаю, как он закидывает в рот жвачку, и хмурюсь: такой ответ мне не по душе, но я молчу. — Оззи Осборн был хроническим алкоголиком с восемнадцати лет, выпивая в день по три-четыре бутылки водяры или коньяка; Фредди Меркьюри сдох от СПИДа, и весь мир знал о его нетрадиционной ориентации; Курт Кобейн страдал тяжелой героиновой зависимостью несколько лет; Джимми Хендрикс и Джим Моррисон так же злоупотребляли наркотиками и алкоголем, Джим Моррисон вообще сидел на ЛСД и психотропных препаратах…

— Зачем ты их перечисляешь? — с недоумением спрашиваю, перебивая. — Ты считаешь, что путь к саморазрушению — выход? Да, они все легенды и останутся навсегда в истории музыки, но каждый из них вел аморальный образ жизни, что и привело к летальному исходу. Наркотики ведут только в один конец, и это смерть.

— А что правильно? Жениться в тридцать и нянчиться с детишками? — он кривится и презрительно хмыкает. — Это точно не для меня.

— Что плохого в семье и детях? — в каждом ответе Габриэля — негатив. Брови сходятся на переносице, когда в его тоне проскальзывает издевка, будто женитьба и дети — это непосильное бремя. Не понимаю, почему он так считает.

— Я не знаю, что такое семья, — сухо бросает он, прибавляя громкости и намекая, что разговор окончен. Ну и ладно, только настроение испортилось из-за такой мрачной темы.

Остаток пути мы проводим в обществе музыки и удручающем молчании. Если у его отца и матери не сложилось — это не значит, что Габриэль будет плохим родителем. Грустно, когда разочаровываешься в самых близких людях и затем внушаешь, что ситуация повторится, не веря в светлое будущее. И как вселить в него уверенность и переубедить? Такое вообще возможно? От одной фразы в венах стынет кровь — «Я не знаю, что такое семья». Я мельком смотрю на угрюмого музыканта, и накрывает беспросветная печаль. Хочу знать больше… Мне бы бежать, сломя голову подальше, а я думаю, как помочь Габриэлю не свернуть на неправильную дорожку. Должна ли я вообще переживать, когда мне прямо заявили — ни на что не рассчитывай. Надо бы строить свою жизнь, а не волноваться, какой путь выберет Лавлес. Надо бы прекратить этот бурный поток, который засасывает все глубже. Мое присутствие не обязательно, я не необходимость, не чертов кислород, Габриэль жил без меня до этого… его «все устраивает». Земля не остановится, если на одну назойливую персону в его жизни станет меньше. «Все просто, Ливия». Только вот маленький мальчик с печалью в глазах не дает покоя, и эхо, где в каждом слове боль и безысходность. «Я не знаю, что такое семья».

Стеклянный дом выныривает, скрытый в гуще елей, и вызывает приятные воспоминания с примесью грусти. Он выглядит отчужденно, словно его существование позабыто на страницах истории. Набираю полную грудь воздуха, пропитанного сосновым ароматом и дикими соцветиями, выходя из машины.

— Ребята знают о твоем приобретении? — спрашиваю гитариста, когда мы проходим в дом. Здесь ничего не изменилось с прошлого раза… Когда мы танцевали в серебристом лунном свете, и он нашептывал слова песни. Тогда мысли находились в другом измерении, значение имел только голос Габриэля — больше ничего.

— Узнают, — он оставляет пакеты с едой на барной стойке и снимает очки. Вновь удивляюсь его скрытности, но не развиваю тему — это ведь его решение. — У тебя есть какие-то пожелания насчет съемки?

— Будь собой, — пожимаю плечами и ловлю неоднозначный взгляд нефритовых глаз.

— Окей… Очень лаконично, — хмыкает парень и достает из пакета еду. Наш разговор в машине остается в далеком прошлом, как и мое признание. Я настраиваю камеру и делаю парочку пробных снимков: Лавлес жует, произносит что-то неразборчивое с набитым ртом, закатывает глаза, показывает средний палец. Как мило… Зато не угрюмый пьяный валенок с пустыми глазами — это радует.

Мы непринужденно болтаем ни о чем, обсуждаем новинки в музыке и кино, говорим немного о группе. За приоткрытым окном разбиваются волны, и тихо щелкает фотоаппарат, где на каждом снимке — Габриэль. Остаюсь довольна снимками, рассматривая харизматичное и обаятельное лицо гитариста. Не хочу нарушать хрупкую гармонию, но меня гложет и не дает покоя беседа в машине. Не самая приятная тема для обсуждения, я рискую снова нарваться на грубость с его стороны, но желание заглянуть глубже, узнать больше о его прошлом — сильнее. Возможно, Габриэль откроет дверь в сердце, которая захлопнулась очень давно из-за родителей. Все туманно и неоднозначно…

— На детских снимках ты такой милашка, просто не верится, что вырос из ангелочка… бунтарь, — я усмехаюсь и кладу камеру рядом, обращая внимание на парня.

— Но ты же все равно влюбилась в такое дерьмо… да? — он наклоняется вперед, и пухлые губы превращаются в дерзкую улыбку. Я застываю от неожиданности — вся смелость вмиг испаряется. Щеки горят — точно напоминаю вареную креветку. Откашливаюсь и отвожу неловко взгляд на вид за окном. Почему Габриэль вспомнил это именно сейчас?

— Отвратительно любить такого, как я… — раздосадовано произносит Лавлес, прищуриваясь, и прожигает недобрым взглядом. — Ты хотела понимающего романтика, спокойной жизни, типа… — он делает паузу и склоняет голову набок. — Готовить ему ужин, завтрак, ходить в кино, гулять, как обычные парочки, но тут появился я… галимый раздолбай и нарушил идеальные планы, — повисает вновь мучительная пауза. — Который не может дать тебе больше.

— Почему? — недоуменно выдыхаю, выдерживая тяжесть и холод зеленых глаз. Не думала, что разговор повернет в такое русло.

— Когда разочаровываешься в близких людях, становишься идеальным бесчувственным человеком. Постепенно привыкаешь к одиночеству и понимаешь, что никто уже не нужен в этой гребаной пустой жизни, потому что тебе и так за*бись. Есть друзья, концерты, регулярный секс — все. Приятно слушать? Ты же этого так долго ждала?

Сквозь ребра пробивается сердце и стая мертвых бабочек, после фразы «никто уже не нужен». Меня колотит от ледяной ауры и отталкивает на несколько ярдов дальше ударной волной. Да, я ждала разговора, где мы разберёмся в чувствах, но чувств нет.

— Мне жаль… — шепчу, заикаясь.

— Жаль? — выплевывает брезгливо Габриэль и ухмыляется. — Ты, наверное, не поняла, Ливия. Мне не нужна жалость. Или думаешь, я страдаю? Мне давно параллельно.

— Ты ведь говоришь о родителях? — тихо спрашиваю, глядя в потемневшие безразличные нефриты.

— Родители… — он вкладывает в голос, кажется, всю ненависть, и меня пробирает до костей. — Одно пустое слово… Мать, на которую мне плевать, и отец… уже забыл, когда мы общались в последний раз. Есть я, она и он, но семьи никогда не существовало. Отец жалел, что я вообще дышу с ним одним воздухом, а мать… всегда хотела сбежать к своей мечте… что она и сделала.

Двери открылись, только там меня встретила пустота, пронизывающая до хруста, ломающая кости и замораживающая в жилах кровь. Молчу, выдерживая долгий бездушный взгляд. Ощущаю всю боль, видя перед собой одинокого зеленоглазого мальчугана. Закусываю с силой губу, чтобы не заплакать. Идеальный бесчувственный человек… Страшно. Я верю каждой фразе, и внутри поднимается тошнота. Слишком внезапно обрушилась правда, ударила безжалостно, как кнут, оставив миллионы свежих истерзанных ран.

— Я говорю это, потому что доверяю тебе, — невидимые нити переплетаются, только не завязываются в узел, как и наши опустошенные взгляды. — Тогда на утесе… Приятно знать, что кто-то упадет вместе с тобой.

— Я бы не дала тебе упасть, как и ты мне, — шепчу, видя, как горят лихорадочно глаза Габриэля.

— Поздно, — он странно, даже безумно, улыбается, и мне становится не по себе. Поздно… звучит невыносимо, говоря о чем-то до горечи безвозвратном. Это конец?

Не успеваю опомниться, как губы Габриэля яростно и до боли впиваются в мои. Он заламывает руки мне за спину, оттягивая с силой волосы. Все сознание будто поглощает тьма, такая тягучая, как смола. Стук его сердца сливается с моим, пульсирует… В голове шумит. Ничего не понимаю, только ощущаю горячее дыхание и привкус морозного ментола. Одновременно бросает в жар, затем в холод… Вижу только его блестящие глаза, и падаю… падаю… падаю… становлюсь одним целым с пустотой Габриэля.

— Думаю о том, как сильно ты меня любишь, и хочу сделать что-то аморальное, Ливия… — он прижимается своим лбом к моему, и нервно сглатывает. На лице сверкает хищная нездоровая улыбка, и на мгновение прихожу в себя, вырываясь из бездны. — Не представляешь, какие мысли крутятся в моей голове, когда я вижу твои глаза, полные нежности, а не отвращения. Хочешь… покажу, кого ты полюбила и разобью все иллюзии?

Провожу ладонью по его шершавой от легкой щетины щеке, убирая мягкие пряди. Ловлю тяжелое дыхание и удерживаю пылающий взгляд. Вдвоем играем с огнем, и зашли слишком далеко… заигрались в неправильную любовь, пора бы остановиться.

— Я знаю, кого полюбила, Габриэль… Любят ведь не за что-то, а вопреки. Я знала, что это приведет в никуда, но все равно… Я знаю, что это было слишком самонадеянно и наивно. Я все прекрасно знаю, просто… Ты уже разбил иллюзии… поэтому достаточно.

Долгий взгляд обволакивает, как молочный туман. Он кладет голову слева на грудь, а мои пальцы, не боясь, путаются в его непослушных вихрах. Мы слушаем тишину, и она дарит долгожданное успокоение. Не представляю, с какой частотой билось сердце, но сейчас накрыла теплая волна умиротворения, безмятежности, снимая боль. Странно… Габриэль прямо сказал, что не знает, как это — любить, но, возможно, это и есть одна из форм любви? Изощренная, неправильная, сумасшедшая… Только она приносит больше страданий, нежели радости, когда черное поглощает белое, и в какой-то миг оба сгорят, как спички. Необоснованная нежность и невообразимое притяжение, граничащее с бездушностью.

«Либо прими его таким, либо уходи — другого не дано. Но помни, что у вас нет будущего, которое ты построила. Ты будешь отдавать любовь, ничего не получая взамен. Звездам свойственно умирать, ничто не вечно, как источник твоего света, который он безжалостно обесточит. Согласна утонуть?»

Сердце Габриэля давно замолкло, отказываясь видеть свет. Он изолировал себя, становясь таким же немым и глухим, как поступили по отношению к нему когда-то самые близкие люди.

Можно ли спасти человека не только от саморазрушения, но и от самого себя? Габриэль заточил свою душу и создал вакуум, где жил годами. Время застыло в том мире и двигается по его желанию. Позволит ли он прийти утру, или там вечно будет царить ночь? Хочется верить, что когда-то наступит рассвет и заберет все страхи.

— Спасибо за честность, — тихо говорю, но в голосе все равно звенит горечь, как бы я ни старалась.

— Да ладно, Ливия. Признайся, что проклинаешь тот день в «Crosby», — на несколько секунд пальцы замирают над его волосами, когда слышу приглушенный голос. До недавнего именно так я считала. Ненавидела, что влюбилась в самодовольного высокомерного музыканта с раздутым эго, но сейчас, после услышанного…

— Если бы мы выбирали, кого любить, жизнь стала бы, наверное, в миллион раз проще. Но разве любовь — это не принимать человека полностью от и до? — прямо отвечаю и продолжаю перебирать шелковистые пряди.

— Ты меня поражаешь, — он поднимает голову, переплетая наши пальцы, и вместо неприязни я чувствую только тепло. Я точно мазохистка, загоняю добровольно сердце в могилу. — После моих слов, разве нет желания меня бросить, Ливия?

На самом деле, я хочу помочь, но совсем без понятия как.

— Знаешь… Бенджамин бросил Розу в самый ужасный период жизни. Она осталась без поддержки и сильного мужского плеча. Слово «замужем» буквально означает «находиться за мужем», то есть… быть защищенной и доверять любимому полностью, — делаю паузу, собираясь с силами. — Я не верила, что человек, который удочерил меня, выбрал самый легкий способ избежать ответственности, проблем и просто… трусливо убежал, все взвалив на женщину. Сначала топил горе в бутылке, а затем собрал вещи и ушел. До сих пор неизвестно где он, что с ним, — я не люблю вспоминать о прошлом, тревожить зажившие шрамы, но сейчас слова сами рвутся из груди. — Я разочаровалась в слове «любовь», которое подразумевает «жить в радости и печали». А потом в моей жизни появился один невыносимый известный музыкант, который отлично играл не только на гитаре, но и на нервах, умело выводил из себя, что я мечтала его придушить и хорошенько вмазать коленкой между ног…

— … серьезно? Черт, а ты опасная, Осборн, — гортанно смеется парень.

— … но только его объятия казались целительными, — тихо заканчиваю, замечая, как напрягается Габриэль, и его взгляд становится серьезным. — Ты оказался рядом в самую тяжелую минуту, хотя был не обязан. Нашел меня, протянул руку и сказал «Пойдем домой». Ты не бросил меня, Габриэль, — срывается с губ шепот, и к правому виску катится слеза. — Тогда почему, черт возьми, люди разворачиваются и уходят, когда в них больше всего нуждаются? Вместо протянутой руки, показывают спину? Разве любовь — это быть рядом только тогда, когда все гладко, а когда вырастают проблемы, сразу смыться? — с надрывом вылетают слова, вибрируя между нами. Я произношу эмоциональную речь, глядя прямо в его зеленые глаза, и глубоко вздыхаю, ощущая, как уходит тяжесть из сердца.

Он отстраняется и садится рядом, складывая перед собой задумчиво ладони. Взгляд цепляется за россыпь из звезд на его щеке. Пока за окнами течет жизнь, в доме время словно остановилось. В воздухе повисло томительное молчание.

— Я не знаю, Ливия. Мне сложно что-то сказать, — наконец произносит Габриэль, отстраненно глядя на океан. — Мои родители не пример для подражания. Арин создавала видимость любящей мамы, хотя всегда оставалась несчастна. Она грезила о карьере великой пианистки, композитора, — он поднимает глаза в потолок, кадык дергается, и тень грустной улыбки касается губ. — От игры на рояле дома она не получала удовольствия. Ей всегда этого было недостаточно, — теперь голос Габриэля наполняется гневом и… обидой. — Помню, проснулся как-то ночью, пошел искать ее, а она играет Шопена и плачет. Тогда я не понимал, почему… Арин всегда мечтала о славе, чего собственно и добилась, — смотрю на его сжатые челюсти и внимаю каждое слово, борясь с желанием обнять. Не знаю, правильно ли сделаю… — Для отца я главное разочарование и бесполезное вложение. Между нами никогда не было понимания, точнее… Он просто терпел мое существование, но когда Арин ушла… — Габриэль замолкает, и ненависть в глазах поглощает все эмоции. Я напряженно присаживаюсь рядом, даже не представляя, что он пережил в столь раннем возрасте, когда от родителей требуется только одно — забота и любовь. — Поэтому я никогда никого не обнадеживал. Они знали, что на одну ночь, — Габриэль пристально смотрит, и слов не требуются, чтобы понять его тяжелый взгляд. Не говори, я знаю, что… — Ты другая, Ливия, но я не смогу дать тебе то, чего у меня нет. Потому что не все способны любить, в ком-то это заложено, а у кого-то это желание осталось еще в детстве.