Призрачный рай

Глава 39. Проклятие Евы

Ливия

Это похоже на красивую выдуманную сказку, где есть прекрасный принц, тихая романтическая мелодия и серебристый свет. Стеклянный дворец впитывает магию луны и соединяет нас прозрачными крепкими нитями. Они проходят сквозь сердца, устанавливают связь и стирают грани реальности. Нежность перерастает в страсть, страсть — в дикость. Он вдавливает почти с рыком мое податливое тело в себя и ласкает кожу языком за ухом, на шее, скулах и губах. Растягивает удовольствие, делает это болезненно, сводя с ума и превращая меня в не думающее существо. Звуки испаряются, остаются жадные касания, обжигающие поцелуи, учащенное дыхание и жар, распространяющийся по телу, как лихорадка. Он — искусный мучитель. Умелый художник, а я — чистый холст, на котором он создает обворожительную темную сказку. Ладони двигаются вверх по спине, пальцы ловко расстёгивают застежку лифчика и зарываются в распущенных струящихся волосах. Он сжимает их и тянет вниз, скользя языком по шее, и прикусывает подбородок. Я напоминаю сгусток искр, а Габриэль — неконтролируемое пламя. Мы сливаемся и превращаемся в пожар: одни мысли, одно сердцебиение на двоих и душа. Его горячая кровь бежит по моим венам, точные выстрелы пронзают грудь, а легкие сгорают от нехватки воздуха. Головокружение… Тело становится легким, словно воздушный шар уносит ввысь, но затем низ живота пронзает острая боль и приводит в чувство. Меня чуть ли не сворачивает в бараний рог, из губ вырывается бессвязный возглас, а ум светлеет. Размытые очертания комнаты приобретают форму, безумный взгляд Габриэля жалит, поражая участки кожи и сердце. Новая волна боли захлестывает сознание и отрезвляет одурманенный мозг.

Происходит непредвиденное и самое идиотское, что могло случиться — биология, перед которой женский организм бессилен. Я забыла заглянуть в календарь и посмотреть прогноз погоды, где ожидаются временные осадки!

Ничего не предвещало беды, но надо не забывать, что неудача дышит постоянно в спину и напоминает, что я полный лузер. Господи, да меня точно прокляли при рождении! Ливия Осборн — лох по жизни! Почему «красные дни» наступают тогда, когда им заблагорассудится?! Черт! Что за несправедливость!

— Мне… мне… надо в душ, — хрипло выдыхаю, заикаясь, и предпринимаю вялые попытки выпутаться из крепких объятий, что не так-то просто сделать.

— Тогда нам по пути, — шепчет соблазнительно Габриэль, и сердце совершает кульбит. Боже, дай мне сил! Что за проклятие Всевышнего на весь род Евы?!

— Я… э-э-э… — нечленораздельно мычу и радуюсь тому, что не видно моих пылающих щек. Если не потороплюсь, ситуация окажется критичной, и «дамбу» вот-вот прорвет. Ужасно туплю, ища хоть какие-то аргументы, и упираюсь ладонями в грудь Габриэля. За что же ты так со мной, судьбинушка?

— Что не так? Ты, блять, смерти моей хочешь? — он криво ухмыляется, тяжело дыша, и показывает глазами вниз, куда сразу же падает взгляд. Задерживаю дыхание и подавляю разочарованный вой. Спасибо тебе, Фея Менструации, вот удружила!

— Всего лишь пару минут, — повторяю на автопилоте, густо краснея. Куда уж гуще.

Габриэль цыкает и качает головой, глядя нехорошо исподлобья.

— Знаешь, кто ты, Осборн? — спрашивает он, скользя голодным взглядом, под которым плавится кожа, а в мозгу вертится красная кнопка «SOS! Бежать, надо бежать!». — Черт, мне нравится твоя фамилия, — усмехается он и над чем-то раздумывает. — Ты гребаная засранка, я — эгоист, поэтому…

Понимаю, что надо скорее спасаться и несусь предположительно к ванной, захватывая каким-то чудом сумку с дивана, дергаю на себя ручку и щелкаю замком, слыша удар.

— Бля, Ливия, только выйди, — раздается угрожающе за дверями, а я съезжаю по холодной стене, прикрывая глаза. — У тебя есть пять минут, и затем я снесу эту дверь к херам.

И он точно не шутит, судя по зловещему тону.

— Маньяк, — бормочу, проводя нервно пальцами по волосам. В ответ только смешок и шаги.

— Пять минут! — орет Лавлес, но его заглушает звук воды. Роюсь в сумке, молясь, чтобы нужные вещицы обнаружились и чуть ли не подскакиваю от радости. Хвала небесам! Представляю лицо Лавлеса, если бы ему пришлось среди ночи искать круглосуточный маркет в глуши и покупать женские штучки. Хихикаю, видя перекошенное выражение «горяченького знаменитого рокера» в экипировке у кассы. Не только я невезучая по жизни, от кого-то тоже удача сегодня отвернулась.

Пока тело обволакивает теплая вода, я немного расслабляюсь, подставляя лицо под струи и размышляя над сложившейся ситуацией. Свет в ванной гаснет. Что за детский сад!

— Очень смешно. Немедленно включи! — возмущенно кричу, поворачивая кран.

— Пять минут вышло. Постирала свой нимб и крылышки? — раздается невеселый голос за дверью.

— Включи, — твердо повторяю, но в ответ только приглушенный смех.

— Боишься темноты, милая?

— Если я сверну себе шею, это будет на твоей совести! — негодующе выкрикиваю, вспоминая, что Лавлес понятия не имеет о значении слова «совесть». О чем я… Она ведь у него отсутствует!

Сжалившись, милосердный Габриэль Лавлес все же включает свет, и через пару минут я выползаю, но меня тут же сгребают в охапку сильные руки.

— И что это за побег, м? — он зарывается носом во влажные волосы и медленно вдыхает.

Пока я «плавала», кое-кто подготовился: остался в одних боксерах и нетерпеливо пожирал малахитовыми глазами. Жаль, что придется остудить пыл и сказать про неделю закрытых дверей. Вот радости-то будет!

— У меня… — сглатываю комок в горле и закусываю губу. Черт, как неловко! Чувствую себя преступницей, признающей свою вину перед судом. Одно слово, а сколько от него проблем! — У меня… это…

Габриэль отстраняется и вопросительно суживает глаза.

— Это?

— Это… ну… — надуваю щеки и тяжело вздыхаю. «Давай, Ливия, хватит трусить, речь о естественных процессах организма». — Гости.

Нефриты превращаются в щелочки, голос становится вкрадчивым:

— Гости…

— То, что бывает раз в месяц, — тихо проговариваю, сверля в сером полу дыру.

Хватка ослабевает, а я слежу за изменившимся в лице Габриэлем. Недоумение сменяет понимание, глаза скользят по моему телу, замирают в районе живота. Тяну за край футболки, доходящей до середины бедра, и встречаю потемневший взгляд. Кажется, он сейчас что-то сломает или взлетит, как ядерная ракета в космос. Да, я знаю, что это неприятно (еще и больно!), но я не вызываю их, когда захочу!

— Раз в месяц, — цедит сквозь зубы парень и через секунду выдает такой трехэтажный мат, что от неожиданности я вздрагиваю. — То есть этот гребаный раз настал именно сегодня?!

— Именно сегодня, — еле слышно бормочу. Кулак Лавлеса рассекает воздух и встречается со стеной. Психованный!

— Да что с тобой не так, Осборн?! — взрывается он. Мои глаза округляются, видя, как на его вспотевшей шее вздуваются от напряжения вены.

— Ч-что? — непонимающе сдвигаю брови.

Габриэль отходит на несколько шагов, запуская пальцы в волосы, и взлохмачивает их. Повторяю несколько раз себе не смотреть вниз и пялюсь на его широкую загоревшую спину, все больше мрачнея. Да я, собственно, в чем виновата?!

— Что со мной не так? — взбешенно произношу. — Ну, прости, что я родилась девушкой!

Лавлес резко разворачивается и собирается ляпнуть явно что-то оскорбительное, но затем берет себя в руки и проводит ладонью по лицу.

— Почему именно с тобой случается какая-то хрень?

— Я этот вопрос задаю двадцать два года, представь себе!

- *баные единороги, всемирный, блять, потоп, отключка от бокала вина… — перечисляет все косяки озабоченный маньяк.

— Да, спасибо, что память освежил, — киваю головой, хмурясь и встречая рассерженный взгляд Габриэля.

— Ты просто везунчик по жизни, Осборн! Голуби ведь к счастью срут, но тот насрал еще на наши отношения, чтобы вечно что-то мешало.

Я открываю удивленно рот, цепляясь за слово «отношения», и давлю улыбку.

— Конечно, во всем виновата птица, — фыркаю и сжимаю плотно губы, чтобы не расхохотаться.

Злость из малахитовых глаз уходит, теперь там пляшут смешинки, на лице расплывается хитрая улыбка и помещение заполняет искренний смех. Он преодолевает небольшое расстояние и заключает в объятия, отчего я ойкаю и морщусь.

— Больно?

— Не самые приятные ощущения, — смущенно говорю, утыкаясь носом в теплую кожу, и покрываюсь мурашками.

— Если бы спросила разрешение и не открывала раньше времени шлюзы, сейчас бы получала удовольствие, — насмешливо произносит Габриэль, кладет подбородок на макушку и вздыхает. — Маленькая садистка.

Это я-то садистка?! Кто бы говорил!

— В следующий раз обязательно спрошу, сэ-э-эр, — язвлю и беззвучно смеюсь, растягивая слова.

Ну и безумный денек. Что только не было: гонка от папарацци, совместная готовка (хотя Лавлес только отвлекал), тихий ужин на веранде с бокалом вина в компании океана, луны и природы, откровенный разговор по душам… признание Габриэля, медляк под What Love Can Be и перепалка. Из крайности в крайность — с горячими гитаристами не заскучаешь!

— Чего ожидать в следующий раз, Осборн? Падение астероидов? Метеоритного или кислотного дождя? Глобального похолодания? — Габриэль лежит, подложив одну руку под голову, вторая покоится на моем ноющем животе. Должна признать, что его нежные поглаживания успокаивают невыносимую боль. И вовсе он не волшебник! И пальцы у него не чудодейственные! Он обычный озабоченный нахал!

— Ты теперь меня по фамилии звать будешь?

— Почему нет? Мое давнее прозвище Оззи, твоя фамилия Осборн. Оззи Осборн мой кумир, как круто выходит, м? — тихо рассуждает парень, делая кругообразные движения ладонью.

— Ага, — зеваю и закрываю глаза, почти засыпая под ласковые касания.

— Лив, — шепчет соблазнительно маньяк, и волоски на затылки встают дыбом от легких поцелуев за ухом. Не к добру это. — Месячные ведь не проблема.

— Что? — вырывается ошарашенный писк. Проворные пальцы оказываются на моей заднице, к которой он прижимается, упираясь кое-чем.

— Я не против во всем быть первооткрывателем. Почетное звание вообще-то, — слышу обольстительные нотки и ни капельки не сомневаюсь, что он говорит на полном серьезе. Ударяю по пальцам и шиплю:

— Какой же ты извращенец!

— А когда…

Но я не даю ему закончить и обрываю на полуслове:

— В следующей жизни!

— Злючка, — «обижено» мурлыкает Лавлес.

— Похотливый зверь.

— Soith (с ирл. Сучка), — не остается в долгу. Он же у нас чайники любит кипятить! Но чайники не долговечные!

— Сretin (ну, тут не надо переводить, я думаю, но это слово «кретин» на ирландском).

Лавлес издает хрюкающий звук и беззвучно смеется.

— Учишь ирландский, моя монашка? О нет, ты же согрешила уже и не попадешь в рай. Рeacach (с ирл. Грешница).

Пыхчу и пытаюсь успокоиться, чтобы не убить этого… кретина! Или крови прибавится. И чем заканчивается наш день? От романтики и слез не осталось следа! Трогательный и трепетный вечер превратился в «зону боевых действий»! Потому что этот засранец любитель злить, а я, глупая Ливия, не могу закрыть рот, промолчать, не давать ему повода насмехаться и шутить! Ах да, еще «веселые дни», чтоб их!

— Придется тебя терпеть, — продолжает издевательским тоном Лавлес, — всплеск гормонов на эмоциональном фоне, перепады настроения… может, накинешься на меня? Я так-то не против.

— Может, ты уже заткнешься? — сержусь и скидываю его шуструю лапу с бедра.

— Жаль, очень жаль, — расстроено бормочет Лавлес. — Какая зануда целомудренная мне попалась.

Я задыхаюсь от негодования и превращаюсь в насупленного ежа. Вот козел!

— Какую заслужил! — злобно кидаю и накрываюсь легким одеялом, смыкая глаза. Пусть катится!

Габриэль молчит, я стараюсь призвать Морфея и попасть в его царство, но Морфей или в отпуске, или не приходит к неудачникам, как я. Склоняюсь все же ко второму варианту, даже воображая, что он мне говорит: «Увольте, мисс, но таких обходим стороной».

— Я не заслужил тебя, Ливия, — неожиданно шепчет в затылок Габриэль и бережно обнимает, прижимаясь губами к волосам. Затаиваю дыхание, придумывая какие-то колкости, но ничего не приходит на ум. Слишком много грусти и обреченности в голосе звучало, а я не осмелилась произносить чушь. — Спокойной ночи, — он аккуратно придвигает к себе и переплетает наши пальцы.

«Спокойной ночи», — мысленно произношу и слабо улыбаюсь.

Я просыпаюсь от пения птиц, шума волн и шелеста листвы — самое лучшее пробуждение в объятиях природы вдалеке от городской суеты. Солнце давно раскинуло свои лучики над небосводом и согревало землю. Лицо ласкали дуновения ветерка, врывающегося из приоткрытого окна, на губах играла довольная еще полусонная улыбка. Перевернулась на живот, обнимая подушку, и вдохнула знакомый терпкий аромат. Габриэля рядом не было. Его образ в предрассветной туманной дымке на веранде казался лишь сном, а борьба света и тени — игрой воображения. Пару минут лежала и разглядывала небо необычайного голубого оттенка, искрящуюся пронзительно синюю воду и свисающие скалы, утопающие в зелени. И где хозяин маленького стеклянного замка? Потянулась, разминая шею, и огляделась — в доме было тихо. Вышла на веранду и облокотилась на перила. Витиеватая тропинка вела вниз к небольшому пляжу в скалах. Пока наслаждалась прекрасным пейзажем, раздумывая о фотосессии, из-под воды показалась светлая макушка. Парень откинул потемневшие мокрые пряди, сделал несколько заплывов, и затем его подхватили пенящиеся волны. Я неотрывно наблюдала, как он, раскинув руки и закрыв глаза, расслабленно нежится в кристально чистой воде. Беззаботный, умиротворенный, спокойный, покорно отдающий тело небесно-голубым водам океана.

«Не упустить момент», — вовремя щелкнуло в голове.

Метнулась в комнату, достала камеру, настроила объектив и быстро вернулась на веранду, делая несколько пробных кадров. Мне нравилось чувствовать себя частью происходящего, маленькой, но нужной крупицей в жизни Габриэля. Он разрешал видеть себя правдивым и настоящим, потому что сейчас не было нужды играть роли и надевать маски. Фотоаппарат — это прекрасный инструмент, чтобы запечатлеть миг, сохранить человека и событие.

Парень медленно выходит из воды и неспешно поднимается по склону, останавливается на несколько секунд, оглядывается, замечает «папарацци», и лицо озаряет широкая искренняя улыбка. Щелкает затвор, и только тогда я опускаю камеру, восхищенно наблюдая за Габриэлем. Я так увлеклась съемкой… Никогда не устану фотографировать Габриэля — это приносит истинное наслаждение. Какой же он потрясающий. Неужели можно еще больше влюбиться в него? Что это за переполняющее сердце и душу чувство? Такое сильное и невероятное, что вот-вот на части разорвет.

«Во всем виноваты «веселые дни», — убеждаю себя и пытаюсь привести в норму вышедшие из-под контроля эмоции за готовкой завтрака, когда на кухню заходит Лавлес.

— Шпионишь за мной?

Мельком смотрю в его сторону и зависаю. Почему он такой незаконно красивый? «Перестань пялиться», — даю себе мысленные оплеухи, но ничего не помогает. На загоревшем теле Габриэля блестят капельки воды и стекают по рельефному разрисованному прессу вниз, куда сразу устремляются непослушные глаза — на пеструю тату. Птицы ведь символизируют свободу? С древних времен полет птицы, окрыленность и легкость сравнивалась с вечной душой. «Лишь утратив все до конца, мы обретаем свободу», — читаю фразу из книги Чака Паланика, написанную на загорелой влажной коже.

— Салфетку дать? — отвлекает от размышлений язвительный голос Лавлеса.

— Что? — непонимающе мямлю.

— Слюни потекли, — показывает он на уголок рта и громко смеется. Краснею, буркаю что-то нечленораздельное и безнадежно пытаюсь вернуть своим щекам нормальный цвет. «Ливия Осборн, какая же ты размазня рядом с ним».

За завтраком, который не обходится без подколов Лавлеса, начинается новый этап противостояния. Он уплетает за две щеки панкейки с кленовым сиропом и кидается голубикой. И этому дылде, на минуточку, скоро двадцать три, а в заднице до сих пор детство играет!

— Открой ротик, Лив, — нудит приставучая зараза. — Ну, открой ротик. Голубика очень полезная. Скажи «А-а-а»…

Посылаю его далеко и надолго, показывая красноречивый жест, и читаю новостную ленту. Телефон звездули постоянно вибрирует, но внимания никто на это не обращает. «Он прям нарасхват», — ехидничает внутренний голос, напоминая о ночном звонке недельной давности. Когда смартфон в очередной раз издает раздражительную трель, не выдерживаю и кошусь на надоедливую технику. Голубику никто не разбрасывает: Габриэль сидит с серьезным выражением, задумчиво глядя на экран. Подумав, через минуту кого-то набирает, но разговаривает с собеседником или собеседницей по-ирландски. Искоса слежу, как он ходит по кухне, закуривает и медленно выдыхает. Разговор длится не больше пяти минут. Сгораю от любопытства и накопившихся вопросов. Во-первых, во время работы, я заметила, что Габриэль говорит на одном языке. Во-вторых, ирландскому его учила мама, которая ушла из семьи. Родители в разводе… Напрашивается вывод, что их отношения за прошедшие годы могли наладиться, хотя, по отрешенному лицу Габриэля трудно сказать. Про отца так вообще речи не заходило — сложная семейная ситуация. Такую тему затрагивать опасно.

Габриэль устраивается напротив за столом, вновь подпаливает сигарету и затягивается, барабаня пальцами.

— Ты бывала в Ирландии?

Отрываюсь от планшета и удивленно смотрю, как из его губ выплывают серые клубки, невольно любуясь.

— М-м-м, в Ирландии — нет, а ты?

Габриэль отрицательно качает головой, сбрасывает пепел и безразлично произносит:

— У моей мамы день рождения послезавтра.

— О… оу… ого… хм, — запинаюсь и откашливаюсь. Ну и новости. Значит, разговаривал он со своей матерью. Так и подмывает узнать подробности их воссоединения, но вместо этого, я беру планшет, внимательно изучая график группы. Перед выходом альбома есть несколько свободных дней, затем все забито и расписано чуть ли не по секундам. — Полетишь в Ирландию?

В ответ он снова качает головой и хмурится, отчего мое лицо изумленно вытягивается.

— Почему?

Парень барабанит пальцами по столешнице и кидает на меня равнодушный взгляд.

— Потому что у нас не такие близкие отношения.

— Если она приглашает тебя, значит, хочет их наладить, — откладываю планшет и слегка улыбаюсь, накрывая прохладную руку Габриэля своей. — Сделай и ты шаг навстречу.

— Мы чужие люди, Ливия, — в голосе сквозит разочарование и обида. Он опускает глаза и чуть тише добавляет: — Давно чужие. Не вижу смысла тратить на это время.

Ежусь от холодного тона, но стараюсь не подавать вида.

— Габриэль, — выдерживаю тяжелый взгляд потемневших нефритов, — ты очень человечный и понятливый, — говорю с расстановкой, не разрывая зрительный контакт. — Я это вижу, — «и люблю это в тебе». — Ты был рядом в самый тяжелый период моей жизни, — унимаю дрожь и вздыхаю. — Несмотря на твой… ветреный характер, я знаю, ты не откажешь в помощи и поддержишь, — делаю небольшую паузу, обдумывая следующие слова. — Я не знаю, кто моя настоящая мама, — сглатываю и чувствую жжение в глазах. — Как только я появилась на свет, она исчезла. Не хотела брать ответственность. Но я благодарна ей за то, что она не избавилась от… меня, — шепчу и чувствую, как Габриэль накрывает мою руку. — Твоя мама пытается исправить ошибки прошлого. Я не знаю, что случилось в вашей семье, но надо уметь прощать. Я не ищу оправданий ее поступкам и это не женская солидарность, просто… дай ей шанс. Можно долго хранить в сердце обиды, не идти на уступки из-за гордости, доказывать правоту и потом всю жизнь жалеть, что не сделал крохотный шажок. Будет уже поздно. Не давай своей гордости все разрушить, соверши еще один хороший поступок и пойди маме навстречу.

Замолкаю, глотая судорожно воздух, и смотрю на наши руки. Щеки, губы влажные и солоноватые от влаги — вот бы научиться контролировать слезный канал. Молчание затягивается, но я не жалею ни об одном сказанном слове — я была предельно искренна и честна. Габриэль что-то читает в телефоне и склоняет голову набок.

— Ближайший рейс до Дублина завтра утром в 7:50 ам с пересадкой в Бостоне, лететь тринадцать часов, — он поднимает глаза и хитро улыбается. — Отличная перспектива быть подальше от Купера и СМИ: Атлантический океан и пять тысяч миль (больше восьми тысяч километров). Ты брала теплую одежду?

Вопросительно изгибаю брови, пребывая в легком недоумении.

— Ты летишь со мной, Ливия, — поясняет Габриэль и сразу добавляет, видя мои ошарашенные глаза. — Без возражений.

— У меня работа…

— Твоя работа сидит перед тобой — ухмыляется весело Лавлес и показывает на себя пальцем, играя бровями.

Мотаю головой, утирая остатки слез, и шмыгаю носом.

— Идиотская затея, что я скажу Джи?

— Джи все равно нужны фото для книги. И я ни перед кем не отчитываюсь, куда еду или лечу.

— То есть ты никому не скажешь? — пораженно протягиваю. Ничего себе заявления.

— Ну да, я всегда так делаю, — пожимает плечами Лавлес, будто это в порядке вещей. И где такое видано вообще? Он понимает значение слова «коллектив», «группа»? Улетает в другую страну на пару дней, никого не извещая. Что за наплевательское отношение!

— У меня подписан контракт, я не могу бросить работу и улететь. Тем более, никому не сказав. Тебя это тоже касается! — сердито произношу и направляюсь в комнату за вещами. — Мне надо к Джи.

— А если я твоя работа? — Габриэль упирается плечом о стенку и наблюдает, как я расчесываю волосы и завязываю в небрежный хвост.

— Эту тему нет смысла даже обговаривать, — закидываю сумку и прохожу мимо, бросая через плечо: — Ты отвезешь меня?

— Я клиент, милая, а ты нанятый работник.

Резко разворачиваюсь и вскидываю гневно глаза. Ах вот, значит, как он заговорил!

— Мы вернулись в «Crosby»? Может, мне еще наряд горничной надеть, чтобы потешить ваше самолюбие, господин?

Так и хочется заехать сумкой по его самодовольной роже с шикарной улыбочкой!

— Это по желанию, — понижает тембр до сексуальной хрипотцы зазвездивший придурок. — Наряд Евы самый лучший вариант.

Мысленно медитирую, повторяя фразу «Спокойно», или до Малибу я доберусь к вечеру. Игнорирую попытки остановить и выхожу из стеклянного дворца. Прохожу несколько метров и слышу насмешливый голос Лавлеса:

— Малибу в другой стороне, детка!

Как можно одновременно любить и ненавидеть? Я его прибить готова! Завез в глушь и шантажирует! Лесник недоделанный! Разворачиваюсь и скрещиваю руки на груди. Машина притормаживает рядом и показывается наглая морда Лавлеса.

— Я везу тебя в Малибу, ты летишь со мной в Ирландию.

— Нет, — без раздумий говорю, и меняю курс, шагая в противоположную сторону. Да, это глупо и выглядит по-детски: глушь, дорога, по которой не проехало машины, одинокий дом в деревьях на краю обрыва и двинутый гитарист на черной Lamborghini. Компания просто супер, ничего не скажешь.

— Кажется, мой компас сломался, милая, и память отшибло! Совсем забыл, где Малибу, — доносится ироничный голос. Шиплю под нос ругательства, проклиная зазнавшегося идиота. Издеватель! Делаю несколько глубоких вдохов, возвращаюсь к машине и падаю с невозмутимым видом на сиденье, хлопая дверью.

— Полегче, Халк, — ржет Лавлес, наклоняется и с придыханием шепчет: — Это за бессонную ночь… из-за твоих гостей, милая, которые не вовремя приперлись.

«Спокойствие, только спокойствие, Ливия», — наставляю себя, игнорируя все провокации в свой адрес. Строит несчастную жертву, козел. А рука для чего? Душ холодный? Физические нагрузки? Доступные фанаточки? Нет, лучше пусть первые три варианта. Будто я счастлива, что Боженька наградил девушек таким «приятным даром»!

До Малибу слушаю оглушительный рок, любуюсь пейзажами, пытаюсь хоть как-то отвлечься и тихо посылаю Лавлеса, который постоянно протягивает лапы на незаконную недвижимость.

— Тук-тук, впусти меня, позволь мне стать твоей тайной, тук-тук, тук-тук, — веселиться во всю «горячий рокер» под песню Oomph! «Labyrinth», постукивая в такт по рулю, и подпевает вокалисту. — Ты часто изгоняла меня из себя, обжигала своё сердце о мой гнев. Твое второе «я», твою вторую кожу я воздвиг в твоей голове. Когда я погружаюсь в твою душу и использую тебя для исполнения моих желаний, тогда я ослепляю твой разум — и эту игру можешь окончить лишь ты сама.

Выпускаю тяжелый вздох и сжимаю губы в тонкую линию. «Да заткни свой шикарный низкий голос!», — вовсю кричу, нервно постукивая ногой под заводную музыку. Наконец, виднеются пальмы и знакомый коттедж. На лице сразу сияет ослепительная улыбка: скоро мучения закончатся, и я избавлюсь от настырной липучки. Как только автомобиль тормозит, берусь за ручку, чтобы сбежать из «клетки», но двери блокируют. Наша песня хороша, начинай сначала.

— Не выпустишь, пока не соглашусь? — сердито бросаю, скрещивая руки.

Лавлес одаривает снисходительной улыбкой и смотрит загадочно исподлобья.

— У тебя есть два варианта: лететь со мной в Ирландию, — короткая пауза. — Или лететь со мной в Ирландию.

— Какой ты неоригинальный, — раздраженно бормочу и прищуриваюсь. — Выбираю третий вариант: иди в задницу.

Он издает «огорченный» вздох и медленно качает головой, словно знал ответ. «Какая ты предсказуемая, Ливия», — говорит его насмешливый взгляд.

— Что ж, тогда мама проведет свой день рождения в одиночестве, а ты лишишься возможности фотографировать меня для личного архива.

Зараза, знает мои слабые стороны. Нервно кусаю губы и тереблю ремешок от сумки, рассерженно поглядывая на недоумка. Он копошиться в телефоне и сует его под нос, показывая различные снимки ирландских красот.

— Это Ардмор со знаменитыми утесами, где живет мама, — моя защита рушится: уж слишком нереальные кадры на чудеса природы. Глаза прилипают к экрану и жадно впитывают детали. — Руины церкви пятого века…

Какой же гадкий тип! Да ему надо уроки шантажа проводить!

— Но, — Лавлес убирает телефон в карман и снимает блокировку. — Ты отказываешься, значит, позвоню маме и огорчу.

— То есть, если я не полечу, ты тоже не полетишь, — он подтверждает слова кивком. С трудом сдерживаю злость, осознавая, что Лавлес не шутит. А я-то, наивная дурочка, думала, что достучалась. Словно со стеной говорила! Это я его человечным и понятливым назвала? Беру свои слова обратно! Идиотский манипулятор!

Взвешиваю все «за» и «против», хмуро поглядывая на невозмутимого провокатора. Всего один шанс, который могу по глупости упустить. Когда я еще пофотографирую Габриэля на родине его матери? Он дарит мне прекрасную возможность видеть и являться частью его жизни.

«Если не полетишь, он не встретиться с мамой, — подстрекает противный внутренний голос. — Не будь такой черствой и жестокой, Ливия Осборн». Любовь зла полюбишь и Лавлеса, козла эдакого!

— Ладно, хорошо, — соглашаюсь, искоса видя его широкую ухмылку. — Предположим, что это работа, и ты будешь безоговорочно выполнять все, что я скажу без возражений.

— Конечно, милая. Буду послушным мальчиком, — саркастично протягивает говнюк.

Не знаю, что выйдет из этого путешествия и на что я подписалась, но уже пошаливают нервишки от предстоящего знакомства с матерью Габриэля.

В 7:50 ам следующего дня, самолет Лос-Анджелес-Дублин взмывает в голубое небо и несет навстречу неизвестности на «Изумрудный остров».