Призрачный рай

Глава 40. Вreithlá shona, máthair

Ливия

Перелет из Лос-Анджелеса в Ирландию я запомню на всю жизнь, которая могла закончиться самой глупой смертью на свете. Удивляюсь ли я? Уже нет, ведь в моей чуднОй жизни возможно абсолютно все. У Судьбы отменные шуточки в мой адрес. Чем дальше, тем веселее.

Все началось с задержки самолета в Бостоне из-за каких-то технических неполадок, но у Лавлеса было свое паранормальное объяснение. Конечно, есть же я, Ливия Осборн — тридцать три несчастья!

— Еще бы, со мной летит главный источник, притягивающий проблемы, — подшучивал звездуля, прячась за маской и объемным капюшоном свитшота. Голос при этом у него был о-о-очень серьезный, но я прекрасно знала, что он нарывается на то, чтобы реактор, сдерживающий нецензурную брань внутри меня, сгорел, и случился масштабный взрыв. Как себя развлечь в аэропорту, ожидая рейс? Разозлить Ливию Осборн.

— У тебя виноват, кто угодно, даже птицы, — хмыкнула, разглядывая непрерывный поток пассажиров и встречающих.

— Твой прелестный зад так и приманивает разную хрень, Осборн.

— Например, тебя, — буркнула, сверля хмурым взглядом таблоиды с расписанием и разной информацией.

Мне уже «нравится» эта незапланированная поездочка. Интересно, что Лавлес наплел друзьям? Боюсь представить, если он все же никого не предупредил. К тому же, я беспокоилась о конфиденциальности, ведь Габриэля могли узнать, слить информацию в интернет, и СМИ затопит тьма пикантных новостей, что у знаменитого бабника Оззи из «Потерянного поколения» появилось новое увлечение. По коже пробегал неприятный озноб, когда в голове вспыхивали картинки выпрыгивающих из ниоткуда папарацци, бешенных фанаток и ревнивых бывших. Перекошенное лицо менеджера-зануды и покрасневшего/побледневшего/посиневшего/позеленевшего директора лейбла. Удивленная Джи, которой я приврала. Да, каюсь. Ненавижу ложь даже во благо, но пришлось выкручиваться и выдумывать небылицы из-за светловолосого репейника. Сказала, что отлучусь на пару дней в Нью-Йорк по личным вопросам. Следующие съемки запланированы к выходу альбома и первому выступлению с заглавным треком на радиоэфире, поэтому подозрений мой временный отъезд не вызвал.

— Как же не клюнуть на такой персик? — бормочет надоедливый идиот. Мой красноречивый ответ заглушает объявление о рейсе в Дублин. Лавлес подхватывает наш багаж, сверкая насмешливо глазами. Не сомневаюсь, что за черной маской скрывается хитрая ухмылочка.

В самолете произошло «самое запоминающее, приятное и поразительное» приключение. Хотите получить смесь жесткого адреналина и трэша? Побывайте в шкуре «везунчика» Ливии Осборн. Мне же покровительствует богиня бед и неудач Ата. Поэтому я любимица ее насмешек и издевательств. Она просто «обожает» создавать «комфортные» условия и наблюдать, как же я решу новую проблему.

Из всех пассажиров, именно мне приспичило идти в туалет, когда самолет попал в зону турбулентности. Пока стюардесса просила пристегнуться и сидеть на местах, мой мочевой пузырь дал команду, что сидеть надо в туалете, а не в безопасности. «Кто не успел выйти, молитесь, чтобы толчок не засосал и не отгрыз ваш зад». Конечно, смерть в унитазе как раз для таких неудачников, как Ливия Осборн. Я справляла нужду и почувствовала, как мой зад пытаются сожрать. При этом испытываешь такой адреналин, что мозг моментально выдает сигнал бедствия. Пока я спасала свою несчастную задницу (это проклятие Лавлеса о хрени, липнувшей к пятой точке), которую хотел засосать серый монстр, замок в туалете заклинило. Еще бы его не заклинило!

— Я умру в туалете самолета, — твердила с ужасом, пытаясь как-то выбраться из камеры смерти, и переворачивала все на своем пути. Внутри — паника.

Это была моя персональная маленькая пыточная. Унитаз издавал угрожающие чавкающие звуки, завывал, что-то открывалось и закрывалось, словно пасть, готовая полакомиться жертвой. Пока одной рукой я старалась натянуть трусы и спасти голый зад, другая хваталась за все подряд. Не зря зону турбулентности еще болтанкой называют, потому что меня изрядно кидало, словно мячик, отфутболившийся от стенки к стенке. Казалось, это будет длиться вечно — на деле, не больше пяти минут, но за это время я постарела на лет сто. Самолет проваливался в воздушные ямы, вокруг стоял гул и странные звуки, словно кто-то рычал: «Я тебя засосу-у-у. Смерть неминуема-а-а». Тогда я молилась, чтобы не упасть в унитаз и не родиться из самолета в воздух. Превращаться в голубя я не собиралась. Заманчивая перспектива, но я хотела еще пожить. Молиться в «чистилище или уголке раздумий и тишины» нельзя, но я все же судорожно шептала, что нет иного выхода, как надеяться на милосердие Господа.

— Боженька, прости, что приходится просить об этом в туалете, но, пожалуйста, не дай мне умереть в унитазе!

Внезапно накрыла тишина, тряска прекратилась, и от неожиданности я стукнулась лбом о железную дверь. Отлично, для полного счастья заработала шишку. Повернула замок трясущимися пальцами и — о чудо! механизм сработал, выпуская из клетки. Вылетела с ошалелыми глазами, натыкаясь на пристегнутую стюардессу, которая разглядывала меня с немым удивлением. Конечно, это ведь не ее колбасило в «комнате боли и страданий». Видок у меня, наверное, очень привлекательный, как будто после хорошей взбучки. Шагаю, до сих пор пошатываясь, к своему месту, не обращая внимания на изумленные взгляды пассажиров, и вижу озадаченное выражение Габриэля.

— Только попробуй что-то вякнуть, — говорю с отдышкой, словно пробежала несколько миль, и все еще пребываю под впечатлением. Лучше потерплю пять часов, чем еще раз обреку себя на пытку и пойду в «уединенное местечко для облегчения». Да моя голова за три минуты поседела!

«Рок-идол» давится безмолвным смехом, из него так и рвется бурный поток колких фразочек, но он благоразумно молчит, бросая через пару минут:

— Шикарная прическа, словно ты сбежала из ада, mo peacach.

Роюсь в сумке, достаю зеркало и прикрываю на пару секунд глаза. Я точно похожа на пациентку психушки. Из отражения взирает чучело: щеки насыщенно свекольного оттенка, светлые волосы сбились в безобразное кубло, глаза сверкают, будто я приняла что-то запрещенное. Отлично буду отпугивать ворон в поле! Привожу себя в божеский вид, потирая порозовевший ушиб, рядом хмыкает Лавлес, который точно «хочет» отхватить по почкам. Я сейчас очень-очень зла и могу накостылять. Ведь это из-за него я попала вновь в дурацкую ситуацию и стала жертвой серого монстра, чуть не лишившись зада и жизни!

Из-за взвинченного состояния и полученной дозы адреналина, даже в сон не клонит, поэтому отрезок пути я слушаю музыку и поглядываю в иллюминатор на серое небо с нежно-персиковыми полосами. Вспоминаю Метрополитен-музей в Нью-Йорке, который я когда-то посетила и долго простояла возле картин Моне. Когда-то его стиль не признавали, смеялись и называли «грубыми невежественными мазками». Но для художника важно было передать не реалистичность и точность, в первую очередь, а характер, атмосферу окружающей природы в определенный промежуток времени. Ведь само слово impressionnisme буквально означало «впечатление». И я впечатлялась мастерством Моне, растворяясь и забывая о времени, уплывая в девятнадцатый век. Словно стою у вод зеркально-чистой Сены, вокруг желто-зеленый ковер полевых душистых цветов, а напротив — серые здания Ветёя. Переношусь в раннюю весну: по темной воде, окутанной туманом, плывет лед, течение несет его в неизвестность, и я одна из льдинок, таю и становлюсь частью реки. Затем старинный Лондон и величественный Вестминстерский дворец в угольно-синих сумерках. Кое-где проступает багряное марево заходящего солнца, а по водам Темзы плывут небольшие судна. Уловить момент и запечатлеть мгновение, свое восприятие от увиденного — вот, что преследовали импрессионисты. Всего несколько минут, игра света и тени — и миг утерян. Нарисовать не четкость линий, а состояние души в тот особенный момент и перенести на белый холст. «Я пытался сделать невозможное — нарисовать сам свет». Жаль, но Моне так и не узнал, что невозможное стало возможным, оживая на его картинах.

Это предрассветное небо никогда не будет так прекрасно, как сейчас. Только миг, один крохотный миг… Оно вбирает множество красок, переливаясь серым, синим, лиловым. Я хочу поделиться странными эмоциями с Габриэлем, но через пелену и обрывки облаков, предстает живописная картина зеленого покрывала. Мгновенно прилипаю к иллюминатору и чуть ли не вдавливаю нос, безропотно восхищаясь. Мозаика… Изумрудный калейдоскоп из разноцветных прямоугольников. Затаиваю дыхание и фотографирую глазами красоту, не находя подходящих слов, чтобы выразить чувства.

— Я уже влюбилась в Ирландию, — тихо произношу неосознанно вслух и ощущаю рядом дыхание Габриэля. Поначалу он молчит и затем с иронией шепчет:

— Ты сейчас продавишь стекло и бесплатно полетаешь.

В этот момент я не прочь стать голубем и парить над утесами, горами и лугами, покрытыми вереском.

Ирландия… «Ирландия была зеленая. Не просто заурядно зелёная, а всех тонов и оттенков», — написал Рэй Брэдбери в своем автобиографическом романе «Зеленые тени, Белый кит», когда посетил Ирландию. Не зря ее прозвали «Зеленым островом», потому что весь полет над страной преобладал именно цвет жизни. Теперь я не возражала, что рейс в Бостоне задержали на два часа, дабы в полной мере насладиться первым впечатлением на рассвете. Равнина, над которой плывут клочья вечных туманов, а холмы и долины устилает изумрудный ковер. Край мира и времени, пространство эпичных саг, легенд о великанах, викингах и земля кельтской культуры — это Ирландия.

Самолет приземлился в серых утренних сумерках в аэропорту Дублина. Только ступив на землю, проникаешься глубиной и величественностью этой древней страны, которая боролась веками за свою независимость.

— О, не надо рассыпаться в благодарностях, милая, — высокомерно брякнул придурок, видя мое неподдельное восхищение, написанное на лице. Конечно, если бы не мистер Великая рок-звезда, мой рот не напоминал букву «О». Даже не хотела ввязываться в бессмысленный спор, чтобы не упустить трепетное состояние. По коже пробежал холодок, но не от ветра. Воздух пах тайнами, которые хранила Ирландия.

Наш путь лежал на юго-восток через графство Уотерфорд в трех часах езды от Дублина, где находился Ардмор, поэтому первым делом Габриэль арендовал машину. Я молча разглядывала необычную архитектуру, пока автомобиль вилял по улочкам столицы, на которых встречались немногочисленные горожане. Каждый переулок или проспект напоминали о средних веках ушедших тысячелетий. Дух прошлого незримо витал над городом, предавая загадочный романтический ореол, гармонично сочетающийся с современными технологиями, давно ставшими неотъемлемой частью нынешней цивилизации. Невысокие старинные постройки, увитые плющом; пабы, которым насчитывался не один десяток лет и даже столетий; ресторанчики, магазины и различные памятки. После Лос-Анджелеса, Ирландия казалась очень уютной, домашней и обычной. Но красота ведь в простоте?

За шквалом пережитых эмоций от дикого ужаса до восторга, я позабыла, зачем вообще мы прилетели в Ирландию. Сегодня день рождения матери Габриэля, с которой мне еще предстоит знакомство. Я волнительно вздохнула, не отрывая взора от окна, и задумалась.

— Ты купил подарок?

Габриэль отрицательно качнул головой. Теперь он играет в мистера Молчуна? Где непрерывный поток безобразных пошлых шуточек и подколов?

— Ты приедешь к маме на день рождения без подарка? Серьезно? — я не хотела нарываться, потому что видела, как напряглись и побелели костяшки его рук, но теплила надежду, что все же он подумает над моими словами в стеклянном замке. Надежда умерла последней.

— Для нее подарок вообще, что я приеду, — пренебрежительно бросил парень, выруливая на автостраду, ведущую к графству Уотерфорд. «Не начинай, молчи», — твердо сказала себе. Зачем портить настроение, обижаться, лезть не в свое дело и нагнетать обстановку? Я могу лишь догадываться о степени и количестве нанесенных шрамов Габриэлю его любимым и самым дорогим человеком, но касаться и лечить… Их разве можно вылечить, если они глубоко под кожей?

Откинула голову на сиденье, рассматривая красивый профиль Габриэля: волевой подбородок, челюсть напряжена, внимание сосредоточено на дороге. Знаменитый гитарист выглядел серьезным, молчаливым и погруженным в свои мысли. Одна рука свободно лежала на открытом окне, второй он умело вел автомобиль. Думаю, парень переживал, но не показывал волнения. Я тоже нервничала, воображая, как выглядит его мать, найдем ли мы общий язык или наше знакомство окажется не из легких. Надеюсь, она очень добрая женщина, потому что ее сын… Габриэль хороший человек, пусть и козел редкостный временами. Он ни словом не обмолвился, кто она и чем занимается, оставляя в неведении. Как бы любопытство не жгло, я все же боялась навязываться с расспросами.

— Заедем в цветочный магазин. Не знаешь, какие ее любимые цветы? — спросила немного погодя, любуясь невероятной окружающей красотой. Дух захватывало от созерцания бесконечных лугов, полей, усеянных розовыми, желтыми, голубыми, сиреневыми цветами. Все же не выдержала и выудила из сумки «лейку», сохраняя незабываемые кадры: они просто обязаны «жить». Солнце только поднималось над землей, по небу неторопливо плыли облака, и вокруг все переливалось зелеными оттенками. Чтобы привлечь к себе внимание, направила камеру на профиль Лавлеса и несколько раз щелкнула.

— Ей нравятся орхидеи и лилии, — рассеяно ответил парень.

Он знает, какие цветы нравятся его матери — уже хорошо, значит, делает «рожу кирпичом» намеренно, показывая напускное безразличие. Все же незримый страх ощущался от каждого из нас. Я кивнула, рассматривая кадры, и закусила губу, чтобы не запищать от счастья. Из меня била ключом радость, несмотря на долгий перелет и полученный стресс — это стоило всех пережитых мучений.

Иногда нам встречались деревушки с редкими домами, раскиданными друг от друга на мили, фермы, пасшиеся стада овец, коров и лошадей. Холмистые возвышенности и сверкающие голубизной небольшие озера. Я составляла маршрут мест, которые стоит непременно посетить. В Ирландии мы только на несколько дней, а достопримечательностей и живописных пейзажей — много. Кто знает, выпадет ли еще возможность вернуться в загадочную страну фей и лепреконов?

Въехав по пути в небольшой город Дангарван, нам любезно подсказали, где можно купить цветы. Я переживала, что в Ардморе цветочного магазина не окажется, так как численность населения деревушки составляла до пятисот человек. Приезжать на день рождения без букета цветов — неправильно и даже некрасиво. Я понимала, что Габриэлю откровенно плевать, заморачиваться и выискивать магазин он точно не станет, но совесть не позволяла приехать с пустыми руками. Поэтому на моих коленях лежал благоухающий букет шикарных белых лилий, на который косо поглядывал хмурый парень. Габриэль не одобрял такого энтузиазма, аргументируя, что «веник» через пару дней завянет и толку от него ноль. Он не привык к проявлению чувств, открытым эмоциям, считая это бесполезной тратой времени. Я ответила, что главное внимание и полученные эмоции.

— Она будет рада букету даже полевых цветов, потому что они от сына, — выразительно сказала, мельком поглядывая на упрямого музыканта. Лавлес оставил мое замечание без комментария и закурил. Он переживал, судя по тому, с какой скоростью пустела пачка «Pall Mall».

Как только машина въехала в Ардмор, внутри поднялась паника. Нога дергалась под ритмичную ирландскую музыку, льющуюся из проигрывателя, пальцы теребили край ветровки, а глаза прилипли к стеклу, разглядывая однотипные скромные дома, пабы и продовольственные магазинчики. На улицах, как ни странно, было довольно людно в такое время, но я это списала на туристический сезон. Куда ни глянь — зеленая мозаика полей и лугов, бесконечная гладь переливающейся в лучах солнца Атлантики. Доезжаем до окраины деревни, где только скалы и безмятежная синь воды — край мира — и останавливаемся возле небольшого аккуратного домика. Его окружает живая изумрудная ограда, небольшие ухоженные туйки, разные кустарники и деревья. Отстегиваю ремень безопасности, облизываю пересохшие губы и смотрю на не менее серьезного Габриэля. Момент истины, обратного пути нет.

— Ты ведь предупредил, что мы приедем? — хрипло произношу и прочищаю горло.

По одному брошенному взгляду исподлобья делаю вывод, что он ничего не сказал. Закатываю глаза и тяжело вздыхаю. Как это похоже на Габриэля Лавлеса.

— Это не та ситуация, чтобы делать сюрпризы. А если ее не будет дома, ты об этом подумал?

Но меня грубо игнорируют и хлопают дверями. Снова закатываю глаза и выползаю из арендованной машины. Я уже давно должна зарубить на носу, что этот упертый парень неисправим. Если его матери не окажется дома, он даже ничего не разузнает, развернется и спокойно уедет. Ах, да, скажет что-то наподобие: «Да пофигу, что, мы зря прилетели? Будем колесить по Ирландии». Разве тут есть знаменитые брутальные гитаристы, на которых ведут охоту жадные до сенсаций папарацци? Нет, конечно, нет.

Обхожу внедорожник, и навстречу выбегает невысокая черношерстная собака. Пес не рычит, только подозрительно поглядывает темными глазами-бусинками на нежданных гостей.

— Хэй, привет, — присаживаюсь на корточки и треплю четвероногого охранника по голове. У меня никогда не было возможности завести домашнего питомца. Работа отнимала много сил и времени, а «друзья меньшие» требовали ухода и внимания.

— Хочешь без руки остаться?

Скептически поднимаю брови на глупое заявление и хмыкаю:

— Это же не крокодил. Смотри, какой он милашка.

«Милашка» обнюхивает меня и, виляя пушистым хвостом, подбегает к Габриэлю, но в этот момент внезапно открывается дверь. Мои глаза округляются от удивления, а челюсть отвисает до земли. На пороге стоит знакомая блондинка, постер которой висел на стене Карнеги-холла в Нью-Йорке года три назад. Женщина тоже пребывает в не меньшем шоке, нежели я, разглядывая ошарашенно Габриэля, словно он призрак, сотканный из тумана.

— Габриэль? — произносит она недоверчиво, голос ее дрожит от переполняющих чувств, в нефритовых глазах блестят слезы. В горле собирается комок от трогательной встречи матери и сына, руки так и чешутся сохранить этот момент на «лейку», но я сдерживаюсь.

Парень делает шаг и протягивает букет белоснежных лилий со словами:

— Вreithlá shona, máthair. (с ирл. С днем рождения, мама).

Прижимаю ладони к подрагивающим губам — от переизбытка эмоций глаза на мокром месте. Быстро вытираю соленые слезы, не сдерживая улыбки — все внутри меня поет, ликует и превращается в цветущий сад. Женщина обнимает Габриэля, но я чувствую неловкость, сковавшую его тело. Он растерян и не знает как себя вести… Потому что все это время жил в одиноком мире, брошенный и ненужный самым родным людям — родителям. Что-то нестерпимо душит, прерывисто дышу, проникаясь каждым нервом и клеточкой. «Пойди ей навстречу, Габриэль», — мысленно молюсь, задерживая дыхание. Парень замирает на несколько секунд и только потом, поразмыслив, нерешительно кладет ладонь ей на спину. Мать и сын стоят так несколько минут, она совсем не хочет его выпускать из долгожданных объятий, но все же неуверенно отстраняется, поднимает заплаканное лицо и что-то произносит. Почему-то вспоминаю давний сон: осенний сад, маленького светловолосого мальчика с матерью. Мимолетное ностальгическое состояние улетучивается, когда пронзительные зеленые глаза устремляются в мою сторону. Стыдливо опускаю взгляд на немного пыльные кроссовки, чувствуя себя третьей лишней. Вот зачем я притащилась и повелась на провокации Лавлеса? Извилины будто завязались в тугой узел, ни одной умной мысли.

— О, ты не один, — доносится мелодичный голос с легким акцентом, что придает ей шарма. Хочу сжаться до размеров маленькой вишневой косточки или испариться. Впервые знакомлюсь с родителями… парня? Мы же не пара… Но мать Габриэля наверняка так подумает. Нет, это я обдумаю позже, слишком много новых эмоций, информации. Нас с Лавлесом ждет очень занимательный диалог и разбор полетов.

— Да, познакомься, это Ливия, — отвечает Габриэль. Почему-то мне кажется, что при этом он растрепывает волосы: часто так делает, когда чем-то недоволен или озадачен. «А ты неплохо выучила его привычки, Осборн, — хихикает подсознание. — Перестань рассматривать каждую пылинку на кроссовке! Подойди, поздоровайся и поздравь!».

— Привет, — мать Габриэля подходит ко мне с дружелюбной улыбкой, обнимает и целует в каждую щеку. Я вопросительно смотрю на парня, но он лишь пожимает плечами, мол, традиции. — Рада с тобой познакомиться, Ливия.

— Здравствуйте, — говорю на выдохе и глупо улыбаюсь. Чертовски, чертовски странное состояние, будто меня загнали в безвыходную ситуацию. — М-мне тоже. С днем рождения вас. П-простите, что мы вот так вот, не предупредив… Габриэль… — заикаюсь, глядя в изумрудные пронзительные глаза, и затыкаюсь, когда осознаю, что несу полную пургу. Как стыдно-о-о… Мое второе «я» сидит с выражением «рука-лицо». Я точно убью Лавлеса темной-темной ночью! Доведу дело до конца. Сколько можно ставить меня в неловкое положение, тем более перед своей матерью?! Ну, ничего, тебя ждет допрос с пристрастием… красавчик.

— О, милая. Я так счастлива, что вы прилетели. Называй меня Арин, — женщина обхватывает мои плечи, сияя добродушной улыбкой, и ведет к дому. Габриэль наблюдает за нами с отсутствующим выражением, но я даю понять, что очень-очень зла, и ему не отвертеться! В ответ получаю взгляд «ничего не знаю, я ни при делах». Ну-ну, опытный манипулятор, настанет скоро возмездие, и кому-то, ох как, не поздоровится.

В доме пахнет домашней выпечкой, морским бризом и живыми цветами. Арин постоянно суетится, прикладывая ладонь к груди, и смотрит украдкой на Габриэля, который обводит помещение любопытным взглядом. Делает равнодушный вид и устраивает свое мягкое местечко на диване. Дикое желание его треснуть и поднять за шкирку, как нашкодившего кота, но я прилепляю на лицо ослепительную улыбку. Перед открытым окном стоит белое пианино, рядом лежат стопки с нотами, на камине — несколько фоторамок. Не заостряю внимание и прохожу в небольшую кухоньку следом за женщиной.

— Вы, наверное, очень устали и проголодались? Долгий перелет, — щебечет она и ставит небольшой чайник на плиту. Да, перелет сложный, а для кого-то экстремальный, но этот позор я, конечно, утаю и унесу с собой в могилу.

У нас завязывается непринужденная беседа, пока греется вода. Арин порхает по кухне, открывает шкафчики, холодильник и достает продукты. От моей помощи сразу отказывается, с ее красивого лица так и не сходит по-матерински счастливая улыбка. Я ни капельки не жалею, что уговорила Габриэля прилететь, потому что понимаю насколько это для Арин значимо и важно. Для него тоже, пусть он и не признается. Мы обе до сих пор пребываем под впечатлением от встречи.

— Ливия, ты когда-нибудь пробовала английские или ирландские завтраки? — интересуется женщина, ловко орудуя у плиты. На ней легкое цветастое платье, платиновые волосы завязаны в пучок — выглядит Арин молодо и свежо. Они с Габриэлем очень похожи внешне, почему же я тогда глупо повелась. «Потому что Лавлес умелый обманщик и разводила», — твердит противный голосок. Таракашки в голове активно копошатся, сравнивая каждую деталь. Конечно, у парня мужественные черты лица, но цвет глаз, нос и форма губ намекают на родственные узы. С улыбкой отвечаю, что не пробовала. Женщина увлеченно рассказывает о традиционных ирландских завтраках. Я несколько раз порываюсь ей помочь, но Арин усаживает меня на место настойчивым взглядом.

— Будешь помогать с ужином, сейчас — отдохни, — строго говорят мне, я лишь робко улыбаюсь, разглядывая небольшое помещение. Вот от кого у Габриэля диктаторские замашки, понятно, откуда ноги растут.

— Я купила этот дом пару лет назад, тут жила супружеская пара, — рассказывает женщина, параллельно суетясь у плиты, как истинная хозяйка. Поджаривает несколько сосисок с гарниром из фасоли и помидоров, черный пудинг (кровяная колбаса), бекон, жарит яичницу и фадж (картофельный хлеб). — Но они решили переехать ближе к детям, а я влюбилась в маленькую тихую деревушку и вид из окна. Габриэль… — упоминая в разговоре сына, Арин светится еще больше, словно не верит, что ее непослушное чадо сидит в гостиной. — Я приглашала его пару раз, но… Знаменитости очень занятые, — она разворачивается, одаривая улыбкой. Уверена, что Лавлес отказывался не только поэтому — он не был готов к встречи с матерью. Уж слишком натянутые у них отношения. Я лишь киваю, наблюдая за ее легкими, но точными движениями. — Позовешь Габриэля? Завтрак будет готов через пять минут.

Захожу в гостиную и прислоняюсь плечом к стене. Парень стоит возле камина и держит фоторамку в руке, но замечая, что не один, возвращает ее на прежнее место. Мысленно закатываю глаза, но внешне не подаю вида: он как ребенок.

— Арин зовет на завтрак.

— Вы с ней уже подружились? — Габриэль медленно прохаживается по помещению, останавливаясь у пианино. В голосе слышна издевательская ухмылка, на лице — ноль эмоций. Берет ноты и листает, слегка хмыкая, кладет на место и проводит пальцами по гладкой поверхности.

— Наладили контакт, в отличие от тебя, — укоризненно произношу. Зря, зря, зря… На его лице играют желваки, между бровей пролегает глубокая складка. Сразу же хочу вернуть сказанное и проглотить. «Это не твое дело!» — кричит внутренний голос. Не могу не согласиться, поэтому помалкиваю. Кашляю в кулачок и чуть тише говорю: — Э-э-э… мы тебя ждем.

За обеденным столом в основном разговор поддерживаю я и Арин, Габриэль равнодушно ковыряется вилкой, не отрывая взгляда от тарелки. Несколько раз бью его под столом ногой, говоря беззвучно «ты можешь вести себя прилично?», но упрямый осел только кривит губы и поглощает вкусный ирландский завтрак. Габриэль и прилично? Ха-ха-ха. Забудь, Ливия. Спрашиваю о четвероногом друге, и Арин делится историей о бордер-колли.

— Биэр со мной года два, — женщина делает паузу, пьет сок и продолжает, — это одна из самых умных пород собак. В Ирландии их частенько заводят фермеры, потому что это пастушьи собаки, они отлично управляются со скотом и незамедлительно выполняют команды. Биэра подарила мне соседка, она же ухаживает за ним, когда я в отъездах. Он… очень хороший и добрый друг.

Габриэль тихо фыркает, я со всей силы стукаю пяткой его под столом, и быстро тараторю:

— Он не лаял, когда мы приехали.

— Биэр не лает на хороших людей, — улыбается Арин. Как странно, что пес не лаял на этого белобрысого самодовольного типа, еще и хвостом вилял. Хороший человек… Лавлес даже чутье пастушьей собаки может обмануть! Хитрый проходимец, вот он кто! Не верь ему, Биэр!

— У вас стоит фортепиано, — Габриэль хмурится, но молчит, доедая завтрак. — Играете?

Арин мельком смотрит на сына (олуха), обращает взор на меня и на губах появляется слабая улыбка.

— Я композитор, но сейчас взяла небольшой перерыв и пишу музыку.

Мать Габриэля — знаменитая пианистка, но в прессе вообще нет информации о его родителях, словно парень сирота. О каждом участнике группы, их родственниках сказано хоть пару скупых слов, о Габриэле — ничего. Понятия не имею, как кровопийцы еще не начали копаться в «темном» прошлом гитариста. Деньги? Связи? Влияние отца? Становится все интереснее, надеюсь, клубок из нитей прошлого Лавлеса и его семьи распутается в Ирландии.

— Габриэль… не говорил? — Арин чуть наклоняет голову, метая взгляд с одного на другого. Ерзаю на стуле, подбирая нужные слова, но меня опережают.

— Не говорил. Это не столь важная информация, — четко, коротко и грубо. Каждое слово напоминает острое лезвие. Зачем он так? Лучше бы вообще молчал. Я думала, их отношения не такие… напряженные. — Спасибо, очень вкусно, — он убирает столовые приборы, отодвигает стул, но Арин быстро спрашивает:

— Может, чай? Я сама собираю травы и…

— Я не пью чай, — смотрит исподлобья на поникшую женщину, сохраняющую спокойствие: ни один мускул не выдал, как ей неприятно и больно, что она так мало знает о… сыне. Еле сдерживаюсь, чтобы не треснуть грубияна по голове. Да что он творит?! Неужели нельзя помолчать?! Лучше пусть меня оскорбляет, я привыкла к его колкостям.

— Кофе? — спокойно спрашивает Арин. Выдержка матери злит помрачневшего парня, от него исходят яростные вибрации, левая рука медленно сжимается в кулак. Подрываюсь резко со своего места, хватаю обозленного Лавлеса за рукав кофты и виновато бормочу:

— Если вас не затруднит, сделайте два кофе: один без сахара, а второй — с сахаром, две ложки. Мы сейчас вернемся. Подышим свежим воздухом. Завтрак очень вкусный!

Прикрываю ладонью рот Габриэля, нефритовые глаза метают зеленые лазеры, готовые распилить меня надвое, но я упорно тащу его на улицу и выталкиваю на задний двор.

— Чего ты хочешь добиться своим поведением? — яростно шиплю, сдвигая брови к переносице. Меня всю колотит от его неуважительного поведения к своей матери.

— Ничего, — пожимает тот плечами, засовывая руки в карманы, и буравит взглядом «лучше не продолжай или будет хуже». Но маленький танк «Ливия Осборн» остановить теперь невозможно. Я в бешенстве!

— Ничего? Ты даже не пытаешься… как-то… — тяжело вздыхаю, запускаю пальцы в волосы и оборачиваюсь кругом. Без толку… — Почему ты не сказал?

— Что не сказал? — равнодушный тон остужает мою огненную натуру. Плечи разочаровано опускаются в такт с успокоившимся сердцем. Пытаюсь увидеть в холодных глазах прежнюю теплоту, но там лишь покрывшаяся инеем трава.

— Что твоя мать — известная пианистка. Что в Нью-Йорке… Из-за нее ты находился в том ужасном состоянии на день рождения. Ходил на концерт… Почему ты молчал? Я думала… Я…

«Он далеко. Он устанавливает границу и решает, достойна ли я стать ближе. Он говорил, я далеко зашла… Далеко? Мне кажется, мы топчемся на месте. Тяну руку, но Габриэль, как дым растворяется. Его сложно любить, но и не любить… я не в силах».

— Я еду в Cliff House, ты со мной?

— Ты слышишь кого-то, кроме себя?! — повышаю голос и оглядываюсь на приоткрытое окно. Делаю глубокие вздохи, беру под контроль эмоции и кидаю в его сторону огорченный взгляд. Парень преодолевает небольшое расстояние в два шага и больно сжимает плечи, приближая лицо так, что наши глаза находятся на одном уровне. Безмолвная война, борьба кипит и не имеет граней.

— Я не могу играть в семью, — цедит он сквозь зубы и прищуривает глаза. — Сделать вид, что все за*бись, понятно, Ливия? — спокойный обманчивый тон пробирается под кожу и вызывает пренеприятную дрожь. Сглатываю и морщусь.

— Мне больно…

— Почему я не сказал… — он смотрит, будто сквозь меня, но хватка ослабевает. — Почему люди молчат о том, что не хотят вспоминать? М? Ты рассказываешь каждый день, что биологическая мать тебя бросила? Очень приятные воспоминания, да?

Это слишком, Габриэль… В уголках скапливаются слезы, готовые вот-вот брызнуть из глаз. Закусываю изнутри щеку и повторяю, что он говорит со злости, его что-то расстроило. «Ты не должна была лезть. Это не твое дело, Ливия. Ты никто. Никто. То, что ты любишь, не значит, что это взаимно. Очнись… Он все еще недосягаем».

— Я… — только не реветь, слышишь? Почему все покатилось к чертям? — Нет, я не рассказываю, что меня бросили, как ненужного котенка или щенка. Я рассказала тебе, потому что…

«… потому что я стерла все границы и впустила тебя. Потому что влюбилась… Потому что верю тебе… и не могу бороться. Почему я не могу сопротивляться? Почему это ты, Габриэль?».

— Давай вернемся, — чуть слышно шепчу, осторожно заглядывая в потемневшие глаза. — Не будем портить этот солнечный день ненужными ссорами и выяснениями отношений. Не делай ей больно…

— Потому что… Ливия? — игнорирует Габриэль и берет мое лицо в ладони.

— У тебя холодные руки…

— Ты не ответила на вопрос, Ливия, — настойчиво повторяет парень, внимательно изучая каждую промелькнувшую эмоцию.

По сценарию в такие моменты случается либо поцелуй, либо пролетает голубь… В Ардморе парят лишь крикливые чайки над головами. Неловкую ситуацию спасает Биэр, радостно виляющий хвостом.

— Свали, — убирает ногой подпрыгивающего пса Лавлес.

— Живодер, — ловлю удачный момент, отстраняюсь и обнимаю четвероногого спасителя. — Я обещала помочь Арин с ужином, — намекаю на то, что ни в какой Cliff House не поеду, значит, мы остаемся здесь. Чувствую, как Лавлес сверлит в моем лбу дыру, но продолжаю гладить собаку. Все же этот раунд за мной, потому что категорично-настроенный гитарист возвращается в дом. Арин как раз домывает посуду и внимательно оглядывает каждого из нас. Бормочу извинения, благодарю за вкуснейший сытный завтрак и усаживаюсь за стол. Габриэль молча берет кофе и уходит. Арин провожает его грустным взглядом.

— Он не хотел прилетать, — говорит утвердительно женщина и ставит передо мной тосты с маслом, объясняя: — Это ирландский хлеб со свежим виноградом и изюмом — бармбрэк. Попробуй.

Мне нечего ответить, поэтому намазываю тост, отпиваю ароматный кофе, и мычу «Очень вкусно». Арин убирает посуду и присаживается напротив.

— Вы, наверное, остановились в Cliff House?

— Нет, мы сразу к вам приехали.

— Я была бы рада, если бы вы погостили у меня, — Арин складывает руки на столе, на губах мелькает полугрустная легкая улыбка. — Но Габриэль вряд ли согласится…

— Согласится, — перебивает ее входящий в кухню парень. Скрываю улыбку и наблюдаю, как лицо Арин моментально светлеет. — Спасибо за кофе. Я съезжу за сигаретами, что-то купить?

Арин облегченно выдыхает и качает головой:

— Нет, спасибо. Я вам постелю в мансарде.

До меня доходит смысл фразы «постелю вам в мансарде», когда я и Лавлес остаемся одни в помещении. Малахитовые глаза хитро сияют, но я напоминаю, что рано радоваться. Он корчит кислую мину, мол, откуда ты взялась на мою блондинистую голову.

— У тебя не вечно будет ливень лить, Осборн, — музыкант становится за спину и кладет ладони на плечи, легко массируя.

— Да, но сейчас на небе тучи, — усмехаюсь и закусываю губу, чтобы не рассмеяться.

— Ничего, через день или два погода поменяется, — чуть тише произносит он, наклоняясь. Пряди волос щекочут кожу, поэтому бью его по рукам и, откашлявшись, бубню:

— Ты собирался за своей дозой успокоительного.

— Угу, и в аптеку заодно заскочу, — понижает голос Лавлес, и я хмурюсь.

— Зачем в аптеку?

— За витаминками, — ржет он, щелкает по носу и выходит. Что это за витамины такие? Хотя, для умственного развития не помешают. Может, повзрослеет, наконец.

Арин возвращается спустя пять минут и предлагает прогуляться к утесам. Пусть на небе солнышко, но ветер довольно холодный. Кутаюсь в кофту и ветровку, пряча руки в карманы. Рядом с нами бежит Биэр, как верный охранник. Я рассказываю о первом впечатлении, когда самолет летел над островом, и смотрю мечтательно вдаль. Мы идем вдоль вытоптанной тропинки, внизу разбиваются о скалы волны, кричат чайки, а покрытую зеленью и вереском землю колышет не утихающий ветер. На краю обрыва стоит лавочка.

— Вы устроили мне настоящий праздник, — белокурые волосы Арин развиваются, и она их постоянно поправляет. Бордер-колли бегает по лугу, слышен только отдаленно его лай, а мы любуемся сверкающей водой океана. — Соседка предлагала сходить вечером в паб, но я вообще не собиралась отмечать день рождения. Уже много лет не отмечаю его.

Порываюсь спросить, что же все-таки произошло, почему их семья распалась, но сжимаю пересохшие губы. Арин расскажет сама, если посчитает нужным, не хочу показаться навязчивой. Она переводит тему и спрашивает, чем я занимаюсь. Рассказываю о фото, упоминая Элои Леруа, о странах, в которых побывала и процессе съемки, о первой серьезной работе и «Потерянном поколении», как мне выпал шанс проявить свои способности. Только бы Арин не спросила, как мы познакомились с Габриэлем. Не рассказывать же ей, что я была его личной горничной и разгуливала по номеру в платье с рюшами? Этот позорный эпизод из прошлого я тоже унесу с собой в могилу, как и «мясорубку» в самолете.

Мы прогуливаемся вдоль утеса. Не удерживаюсь и спрашиваю разрешение сделать несколько снимков, Арин звонко смеется и согласно кивает. Мне жаль, что между матерью и сыном сквозит холод, как ирландский ветер. Я вижу это в зеленых глазах, которые хранят женскую тоску и печаль. Арин улыбается, но в изумрудах — отголоски болезненного прошлого. Я все же верю, что их встреча растопит сердце Габриэля, заберет детскую обиду, боль и разочарование на родителей. Верю, что дистанция между сыном и матерью сократиться до минимума.

Возвращаемся домой и застаем на пороге курящего Лавлеса. Он с кем-то разговаривает по телефону, но видя нас, заканчивает разговор и вопросительно смотрит на меня.

— Гуляли по утесу, — отвечаю на незаданный вопрос и с иронией спрашиваю: — Купил витаминки?

— Угу, пачку витаминок, — хмыкает парень, озорно улыбаясь в ответ, докуривает и тушит окурок.

Поднимаюсь в мансарду и оглядываю довольно просторное помещение. Рядом с окном стоит двуспальная кровать, две тумбочки со светильниками, старенький комод, встроенные в стену полки с книгами и кресла — простенько, но уютно. Сзади останавливается Лавлес и сверлит в моем затылке дыру.

— Будешь спать на полу, — произношу без доли иронии.

Он демонстративно задевает меня плечом, проходит в комнату и пристраивает свою задницу на кровать. Подкладывает под голову подушку и утыкается носом в телефон. Закатываю глаза и разбираю немногочисленные вещи.

— Мне надо переодеться, — намекаю на то, чтобы кое-кто выметался, но Лавлес смотрит поверх телефона и безразлично кидает:

— Переодевайся.

Упираю руки в бока и склоняю голову набок. Лавлес издает тяжелый страдальческий вздох и откидывает телефон в сторону. Глаза скользят медленно по моему телу и замирают на лице.

— Что за… Мы тра… — он прочищает горло, делая серьезный тон. — Мы занимались сексом, Ливия. Я прекрасно знаю, что под одеждой, — играет бровями, хватает телефон и тихо бормочет: — Ты как дитё, бля.

Чувствую укол ревности, обиженно надуваюсь, беру все нужное и выхожу, слыша смешки в спину. После душа иду помогать на кухню к Арин, которая предлагает мне сначала перекусить. Лавлес обошелся без обеда, потому что мило посапывал в мансарде, уткнувшись в подушку. Не удержалась и сфотографировала его, тихо хихикая: маленький компроматик. Арин составила небольшой список блюд на ужин, и мы приступили к готовке. Женщина рассказывала про интересные места в Ирландии, легенды, и незаметно разговор зашел о ее детстве.

— Я выросла в графстве Клэр, в деревни Лисканнор, где находятся знаменитые Утесы Мохер.

— Ух ты, я слышала о них, даже добавила в наш путеводитель для посещения! — воскликнула я и прикрыла рот рукой. — Там невероятные пейзажи.

— Да, там очень красиво, я бы вам советовала рассмотреть их на катере. Про Утесы Мохер есть множество легенд, самая знаменитая гласит о том, что если человек прыгает со скалы, совершая самоубийство, его душа никогда не попадет в рай и вернется на Землю в виде черно-белой чайки. Так они и живут десятками лет на утесах в надежде освободиться, — Арин видит мое вытянувшееся перепуганное лицо и смеется, нарезая мясо: — Но это всего лишь легенды.

Мычу что-то нечленораздельное и продолжаю чистить картошку. Какая-то… жуткая легенда.

— Мать совсем не помню, она умерла, когда мне исполнилось три, — продолжает путешествие по прошлому Арин, и я внимательно слушаю. — Воспитывали отец и бабушка. Отец был моряком, каждое утро уходил в океан и возвращался к вечеру, но однажды и его не стало, — я только лишь взглянула на ее опечаленное лицо, не смея перебивать. — Тогда штормило, никто не вернулся обратно на берег. Остались вдвоем с бабушкой, пытались как-то выжить. Именно она научила играть на фортепиано. Оно было расстроенным, звучание совсем не то выходило, искаженное, но я практиковалась каждый день. Отец был очень строгим, но видя, как я люблю музыку, купил у знакомых старенькое пианино, настроил… — она отвлеклась и чему-то улыбнулась. — Помню те ощущения, как сейчас: пальцы коснулись клавиш, и все вокруг преобразилось. После смерти отца, и бабушка ушла на тот свет через пару лет. Заболела, денег на лечение не было… — давлю в себе нахлынувшие эмоции, после сказанного, но в носу предательски щипает. — В Эдмонтоне жила дальняя тетка, она занималась бумажной волокитой, продала ферму, землю, и забрала с собой в Канаду.

Слово за слово, и Арин рассказывает о нелегкой жизни в Эдмонтоне, строгой тетке и как искала работу. Часть о замужестве, Габриэле упускает и немного говорит о том, как стала путешествовать с труппой, затем спрашивает о моей семье, но я обхожусь парой предложений, не вдаваясь в подробности. Пока в духовке тушится баранина с картофелем, мы перемещаемся с чашками душистого чая в гостиную. Рассматриваю фотографии, стоящие на камине, и удивленно спрашиваю:

— Это Габриэль?

Арин кивает, осторожно отпивая, и улыбается.

— Да, удалось забрать только несколько детских снимков.

Удивленно смотрю на женщину, и она нехотя отвечает на немой вопрос.

— Не очень хорошо разошлись с бывшим супругом. Он сложный человек.

Больше о муже — ни слова. Арин отводит взгляд в сторону, давая понять, что тема исчерпана. Маленький светловолосый мальчуган на фото очень милый. Все то же созвездие на пухлых щеках, волосы немного закручены в спирали — просто ангелочек! Сложно поверить, что из него вырос такой… невыносимый тип. Понятно, в кого ужасный характер…

— Расскажите о детстве Габриэля? — набираюсь решимости, ставлю фоторамку и устраиваюсь в кресле, глядя на задумчивую женщину.

— Габриэль… — Арин проводит пальцами по волосам и кивает, на губах мелькает мимолетная улыбка. — Габриэль рос очень послушным ребенком.

Что? Не может быть. Я недоверчиво и даже ошарашенно смотрю на нее. Арин прикрывает ладонью рот и смеется, видя мое глупое выражение. Этот… этот ужасный, высокомерный, самодовольный грубиян был послушным?!

— Да, не удивляйся, — зеленые глаза насмешливо блестят. — С ним не было каких-то серьезных проблем. Обычный, спокойный ребенок. Он любил слушать разные истории, которые я рассказывала перед сном. Когда-то мне их рассказывала seanmháthair, бабушка, — переводит Арин. — Я учила Габриэля игре на фортепиано, он частенько сидел рядом и слушал. Я чувствовала, что он станет музыкантом, но никак не… владельцем бизнес-империи, — я впервые вижу, как красивое лицо женщины мрачнеет, но затем она возвращает беззаботное выражение. — Когда Габриэлю исполнилось семь, я подарила ему акустическую гитару, и теперь он знаменитый гитарист популярной рок-группы.

Так и проходит день за разговорами, воспоминаниями и приготовлением ужина. Ближе к вечеру, когда за окнами смеркается, на небе загораются первые звезды, в проеме появляется заспанный Габриэль. Я тихо смеюсь с его сексуальной растрепанной прически «после хорошего сна», и нарезаю салат. Парень хрипло бормочет, что в мансарде очень аппетитно пахло, и грех не проснуться. Мог бы просто сказать свою фирменную фразочку «хочу жрать», еще таким высокомерным тоном, на какой способен только Лавлес. Арин улыбается, с любовью разглядывая сына, и говорит, что ужин очень скоро будет готов. Наши с Габриэлем глаза встречаются, и он безмолвно спрашивает «все ли в порядке». Смутившись, киваю.

Спустя тридцать минут мы устраиваемся за накрытым столом, и Арин радостно оглядывает каждого из нас, задерживая взгляд на Габриэле. Парень открывает бутылку Baileys и наполняет бокалы «ирландскими сливками» — сливочным ликером. На несколько томительных секунд за столом повисает неловкая пауза. Пихаю тугодума Лавлеса ногой, округляя глаза, мол, тост, идиот. Он откашливается и протягивает бокал со словами:

— С днем рождения.

Поздравление от Бога. Беру ситуацию в свои руки и, глядя на Арин, произношу:

— Спасибо, что так тепло приняли нас. Я очень рада нашему знакомству. С днем рождения. За вас.

— Спасибо, — шепчет растроганная женщина и смахивает слезы. — Спасибо, что сделали такой приятный сюрприз и подарили возможность собраться вместе.

Чувствую себя необычно, будто мы собираемся так каждый день или неделю. В семейном близком кругу, разговариваем, делимся новостями и отдыхаем, словно знакомы не один год. Не хватает только Розы, Виджэя и… Сжимаю вилку, накалывая кусочек баранины, и отгоняю непрошенные эмоции: никакой грусти. Снова заводим разговор о музыке, и даже у Лавлеса развязывается язык, после трех бокальчиков ликера. Я все же пью аккуратно, потому что перелет, усталость и почти сутки без сна дают о себе знать. Габриэль делится впечатлениями о релизе нового альбома, который скоро выпустит группа, но в голосе не слышится энтузиазма, интереса, словно… он говорит о музыке, как о чем-то обыденном, скучном. Наверное, все же ликер дал мне по мозгам и уже мерещится всякое. Чуть погодя, наевшись сытных ирландских блюд, убираем со стола и устраиваемся с бокалами у камина, в котором потрескивают древесные брикеты. Меня накрывает, будто мягким пледом, спокойствие и умиротворенность, когда смотрю на оранжево-желтый огонь.

— Сыграешь? — тихо спрашивает Габриэль Арин. Перевожу взгляд на немного озадаченную женщину.

— С удовольствием, — шепчет она, отставляет бокал и садится за пианино, открывая крышку.

С первых звуков узнаю мелодию и расслаблено прикрываю глаза. Треск и запах дров, красивая музыка, легкие касания Габриэля… Этот вечер особенный. Бриллианты сияют на небе, океан тихо разговаривает со скалами, ветер играет с листвой, моя душа сплетается с душой рядом сидящего человека. Хотела бы я… Но разве слова нужны в такие трепетные моменты? Я обнимаю Габриэля и утыкаюсь носом в теплую кожу. Он улыбается и слегка поворачивает голову, водя нежно пальцами по плечу.

— Ты пьяньчужка, — еле слышно бормочет он, целуя в макушку.

— Заткнись, — бросаю в ответ, а руки забираются под его футболку, проводя по напрягшемуся прессу.

— Напилась — будь человеком и не приставай к несчастному парню, — строго произносит «несчастный парень», убирая мои непослушные руки. Обиженно надуваю щеки и обзываю его дураком, Лавлес только фыркает.

— Если и существует дорога, созданная специально для тебя — эта дорога находится в твоем сердце. Если сможешь — иди по ней, доверяя ей всей душой, — голос Арин льется по помещению, как горный водопад. Мы с Габриэлем замираем, вслушиваясь и впитывая ее красивый голос, строчки и слова. — Поддерживая тебя, поддерживая тебя, она в тебе, река течет в тебе. Медленно, медленно, река течет внутри меня. Поддерживая тебя, поддерживая тебя, она в тебе, река течет в тебе. Ожидая, ожидая, успею ли я оказаться там? Течет в тебе…

Река уносит далеко-далеко, где кончается край мира, и существуют Яблоневый остров (обратная сторона или другими словами загробный мир). Рассекая на корабле по водам Атлантики через рощи друидов и туманы, по древним землям в дивную страну фей и эльфов. Она существует в моем сне…

Открываю глаза, чувствуя, что парю над землей. В действительности мою пьяную тушку несет на руках лапочка Лавлес, которого я целую в шею, обвивая руками. Наверное, я уснула прямо на его плече перед камином под звуки фортепиано.

— Ты спишь на полу, — бессвязно бубню, тыкая пальцем его в щеку, и хихикаю.

— Да-да, — ухмыляется парень и аккуратно кладет меня на кровать, присаживаясь рядом. Я сразу закутываюсь в одеяло, напоминая сосиску в тесте. Сладко зеваю, напоследок обзывая Лавлеса еще раз дураком, и засыпаю.

Когда-нибудь наши реки сольются в одну, я не буду бояться и скажу, как сильно…