Призрачный рай

Глава 20. «Рай без ангелов»

Оззи

Я смотрел, как она выходит из гримерки, в окружении помощников: очаровательная, совершенная, воздушная в белом платье, со счастливой улыбкой на губах, которая отзывалась дикой болью в моей груди. Такая родная… но уже чужая. Вместо ненависти я ощущал тоску, когда смотрел на Арин. Те чувства, которые совсем недавно захлестнули жгучей волной злости, отступили, пошли на попятную, под наплывом других эмоций.

Я стиснул зубы и сжал руки в кулаки, прищуриваясь и наблюдая, как она уходит. Двинулся в сторону гримерки, словно дикий зверь, растворился среди персонала и музыкантов, без препятствий попадая в светлое помещение.

Она пользовалась все теми же духами, которые символизировались с ее родной страной — Ирландией. В комнате витал знакомый цветочно-травяной аромат пушистых соцветий клевера — запах детства, который на мгновение вернул меня в комнату с роялем. Но наваждение также быстро покинуло, а сознание прояснилось, когда я вспомнил, где нахожусь и с какой целью. В вазах на полу и столе стояли роскошные букеты роз, пионов от поклонников — показатель того, как любят ее музыку и творчество. Но Арин нравились орхидеи. Черт, я помнил…

Сглотнул комок не прошеных эмоций, прогоняя меланхолию, и подошел к трюмо с зеркалом. Провел ладонью по гладкой деревянной поверхности, рассматривая косметику и различные тюбики. Арин наносила всегда минимум макияжа и любила консервативность. Мой подарок должен остаться на заметном месте, чтобы она сразу могла его увидеть… и узнать. Загадочно улыбнулся, заглядывая в зеркало и задерживая взгляд на несколько секунд, и выудил из кармана маленькую черную коробочку. Взял ручку и фотокарточку с ее изображением, перевернув обратной стороной. Несколько раз щелкнул, глядя на снимок с автографом, и быстро написал.

«Sholamón raibh mícheart. Nach bhfuil gach» (с ирл. «Соломон ошибался. Проходит не все»).

Она поймет, я уверен, что Арин поймет, кто мог оставить это послание.

Я откидываю шариковую ручку в сторону и выхожу из гримерки, задевая кого-то плечом. Слышу удивленный возглас, прибавляю шаг, стараясь не придавать этому значение, и теряюсь среди людей.

Концерт начинается.

Ровно в 00:01 раздался стук в дверь, и как только я открыл, в меня полетел торт. Точнее, сиськи четвертого размера как минимум, с цифрой «20». Друзья-придурки выкрикивали поздравления, обмазывая хорошенько рожу вкусным кремом, который я облизывал с пальцев, и открыли с хлопком бутылку шампанского. Часть содержимого вылилась на ковровое покрытие, но это мало кого заботило в тот момент. Думаю, Ливия такому «приятному» сюрпризу вряд ли обрадуется на утро.

Мы врубаем музыку, выпиваем, разговариваем о всякой фигне, и я чувствую себя как никогда прекрасно. В этот день со мной нужные и самые близкие люди.

Мне уже двадцать.

Улыбаюсь, глядя на Шема, Райта и Сина — они моя семья. Настоящая семья. Не хватает только малышки Джи… Она колесит по Европе с «медведями» и выступает в барах. Что может быть лучше? Жду ее поздравления и момента, когда мы сможем, наконец, встретиться и хорошенько оторваться. Интересно, если бы Ливия знала, что у меня сегодня день рождения, поздравила бы? Из-за загруженности в последнее время, мы с ней практически не общаемся, перебрасываясь иногда парочкой фраз, когда видимся в номере. Ливия прибиралась и ехала в больницу к младшему брату. Коди назначили операцию, после известия, что донор все же нашелся. Не зря я хорошенько надавил на доктора и «припер его к стенке», чтобы быстрее шевелился. Деньги решают многое. Лучше я потрачу их хоть раз с пользой, и, может, спасу жизнь ребенку. После дня, когда она стала свидетельницей моего срыва и истерики Купера, воцарилось перемирие. Меня это вполне устраивало: теперь между нами нет кровавых баталий, идиотских споров, дебильных ссор. Ничего. Есть я и она — два человека, связанные на время. Так даже лучше…

Я всматривался в черты, но не узнавал себя. В отражении был будто другой человек: мрачный, отстраненный, незнакомый. Все же, как цвет волос влияет на внешний вид, преображая нас. Провел ладонью по темным прядям и усмехнулся. Сейчас он отлично подчеркивал мое настроение и внутреннее состояние. Бирюзовый бы слишком выделялся, а мне хотелось слиться с толпой и не быть ярким узнаваемым пятном.

Я упал в кресло и взял с журнального столика билет, который вчера любезно вручил Мэтью, и задумчиво водил по подбородку пальцами, размышляя над названием концерта.

«Арин О'Кифф: Рай без ангелов». Что за… Что за чушь. Она это делала нарочно? Думала зацепить? Пошатнуть мою решительность? Словно знала — я увижу, пойму и разгадаю ее послание. Арин не могла, черт возьми, быть в курсе, что я в Нью-Йорке и приду на ее гребаный концерт! Меня даже посетила безумная идея, что она следила за мной и прекрасно была осведомлена, чем я занимаюсь и где нахожусь. Нет, конечно, нет… Это безумие. Арин ушла, навсегда оборвав связь и посвятив себя музыке. Если бы она хотела, давно нашла способ поговорить, объясниться, но за десять лет не предприняла ни одной попытки. Ни звонков, ни смс — ничего. Поэтому… «Правда в том, мамочка, что я не верю тебе… Уже нет. Что бы ты ни написала — это не оправдание. Ты ведь выбрала. Ты жила музыкой, дышала. Она для тебя кислород. Не верю, что ты сожалеешь».

Щелчок замка отвлек от мыслей, и я повернул голову, замечая в проеме удивленную Ливию.

— Привет, — пробубнила она, закрывая за собой, и прошла в гостиную. — О-о-о, что… что с твоими волосами?

— Привет, — я сделал паузу и дернул за черную прядь. — Смена имиджа на время.

Колючка заинтересовано осматривала меня, будто видела впервые, хмыкнула и сказала:

— Даже девушки не красят так часто волосы, как ты, — иронично произнесла она, упирая руку в бок, и начала загибать пальцы: — Пепельный, бирюзовый… черный?

— Это всего лишь тоник. На что ты намекаешь, дорогуша? — я ухмыльнулся, взял чашку и сделал глоток кофе. — Как объяснила девушка-стилист, он смоется.

Ливия дернула безразлично плечом и, заметив бутылки шампанского и остатки торта, спросила:

— Снова праздник?

— День рождения.

— У кого? — вскинула она брови. — У тебя?

— Ага.

Девушка откашлялась, опуская карие глаза в пол. Ее щеки немного порозовели, отчего на лице появилась легкая усмешка. Как мило: колючка засмущалась.

— Поздравляю, — неуверенно протянула она и растеряно посмотрела на меня.

— Спасибо, Ливия, — я улыбнулся и, захватив «Pall Mall», вышел на балкон. Щелкнул зажигалкой и глубоко затянулся, поглядывая на потемневшее небо.

— Ты ведь говорил, что не любишь классику, — услышал голос колючки и нахмурился, выдыхая дым и глядя на пожелтевшие деревья на террасе. Затушил окурок и вернулся в комнату. Ливия махнула билетом перед носом, который я забрал, и наклонила голову.

— Не люблю, — получилось немного грубовато, сделал небольшую паузу и чуть мягче добавил: — Это не для меня.

— Название концерта очень… необыкновенное, — задумчиво произнесла девушка, вытирая стол. — Рай без ангелов… Рай ведь не существует без них. Очень грустно, будто они покинули его. Чувствуется печаль и одиночество в этой фразе…

Тяжело вздохнул и равнодушно кинул, прерывая ее речь:

— Ничего особенного. Это просто концерт, Ливия.

Она странно посмотрела на меня и продолжила убирать помещение.

— Да, просто концерт, ты прав.

Я остановился в дверях комнаты и оперся плечом, несколько секунд размышляя.

— Ты вечером свободна?

Ливия прервала уборку и смахнула с лица светлые пряди.

— Да.

— Тогда приглашаю на день рождения, колючка. Клуб на Манхэттене сегодня в нашем распоряжении. Будет весело, — выделил последнее слово и поиграл бровями.

— О, ну, э-э-э… — начала она невнятно мямлить, — спасибо, но нет… это не для меня.

— Да ладно тебе, в прошлый раз ты хорошенько… расслабилась, — поддел ее и увидел, как щеки девушки вновь вспыхнули. — Отказ не принимается, — добавил серьезно, скрывая улыбку.

— Оззи, спасибо за приглашение, но… вряд ли, — вздохнула Ливия, меняясь в лице. Карие глаза потускнели, и я хотел спросить, может, что-то с Коди, но не стал давить. У нее сейчас не самые лучшие времена.

— Ладно, но если надумаешь, обязательно приезжай.

— Спасибо и с днем рождения, — едва заметно улыбнулась она, и мои губы растянулись в искренней улыбке в ответ.

«Это будет очень насыщенный день».

Роскошный зал, названный в честь скрипача Айзека Стерна, заполнялся ценителями классической музыки и поклонниками ирландской пианистки, композитора Арин О'Кифф. Я чувствовал себя очень необычно и странно, ведь не слушал классики десять лет и никогда не посещал такие концерты. Чтобы не выделяться, даже надел черную рубашку и брюки. Свой побег из отеля пришлось объяснить «важными неотложными делами». От Купера и друзей не так-то просто отвязаться и что-то скрыть, но я всегда найду нужные слова и лазейки.

Взгляд блуждал по красивому помещению, оформленному в стиле ренессанс. Высокий потолок с выступающими арками и лепкой, стены цвета слоновой кости — здесь царила особая, неведомая мне, атмосфера. В брошюрах я прочитал, что выступать в Карнеги-холле очень престижно — этого хотел бы каждый музыкант, мечтающий об успехе и признании. Арин достигла этого. Она — мировая звезда классической музыки. А я всего лишь один из зрителей, которого она не заметит…

Тяжелая красная портьера стала медленно подниматься, свет приглушили, и зрители в предвкушении зааплодировали. Я поддался немного вперед — Купер достал отличный билет на балконе ближе к сцене — прислушался и обратил внимание на дирижёра. Сначала вступила скрипка, затем подхватила флейта и, когда портьера полностью поднялась — фортепиано.

В душе творилось что-то невообразимое, когда смотрел на нее. Только почему не злость? Где, черт побери, ярость? Когда я смотрел на афишу, испытывал вовсе другие чувства: отвращение, ненависть, гнев, а сейчас… Я снова был маленьким мальчиком в теле взрослого парня, который смотрел на маму — великую артистку, которой восхищались и боготворили.

Десять лет… Десять лет я не видел Арин, и теперь впитывал ее черты: сосредоточенная, но в то же время расслабленная. Ее музыка была такой же легкой, невесомой, задевающей сердце и заставляющая затаить дыхание. Только теперь я не сидел рядом с ней — я был обычным слушателем, который пришел насладиться музыкой.

В голове возникали сотни вопросов. Видела ли она записку? Знала, что я здесь и смотрю на нее? Чувствовала, что один из зрителей — это ее сын?

Мелодия завершилась, я облегченно вздохнул и расслабился, расстегивая верхнюю пуговицу. Арин поклонилась и, как только аплодисменты затихли, сказала:

— Добрый вечер. Я рада приветствовать вас на своем концерте «Рай без ангелов».

Даже голос… Голос такой же, с легким акцентом. «Это самая идиотская идея в твоей жизни, Лавлес. Надо было просто бухать и отмечать долбанное двадцатилетие, но нет же… тебя понесло на концерт мамочки».

— Сегодня вы услышите уже полюбившиеся произведения, но они зазвучат по-новому, окажитесь в Раю, который оставили ангелы. Каково жить там, где чувствуешь себя одиноко?

«Лгунья. Лгунья. Какая же ты лгунья, Арин», — думаю, разглядывая ее, ловлю знакомую мимику, улыбку, которую дарит зрителям. Она обращает внимание на зал, раздаются аплодисменты и новая композиция, с той же ноткой грусти — ею пропитаны сегодня все произведения.

Слушая ее, глядя на то, как порхают изящные пальцы над клавишами, с каким усердием и любовью она играет, дарит людям прекрасную музыку, становится тоскливо. Потому что раньше Арин играла только для меня… Теперь радостный взор, улыбка проданы чужим людям.

Глаза скользят по аудитории, восхищенным блестящим глазам. Неужели… Неужели незнакомые люди важнее, чем семья? Неужели их «любовь» — это то, чего она так желала? Стоило это того, чтобы потом жить в Раю, где ей будет не спокойно? Теперь на ее запястьях нет наручников, но она несчастна, как и музыка, которая разливается по залу.

Они ведь не знают, не слышат этого, не понимают тебя, Арин. Они — не я. Они никогда не заглянут в твою душу и не почувствуют ее. Никогда. Так почему ты променяла меня на чужаков?

Это не свобода, когда твоя душа болит.

После небольшого перерыва она возвращается, и я снова задаю сотни «Почему». Музыка уносит меня в детство, в Эдмонтон, а ее взгляд скользит по залу. Лишь на доли секунды я понимаю, что она ищет меня среди других. Она увидела кольцо, записку, знает, что я здесь, смотрю на нее, слушаю… «Но ты не увидишь моих глаз теперь, они потерялись среди сотни других, которые с восхищением устремлены на тебя, Арин. Я ведь так мало значу, не так ли?»

Каждый звук фортепиано, нажатие клавиш, минорная атмосфера, будто хочет что-то сказать — ее музыка живая, только не найдет путь домой. Ты ведь сама оставила Рай, Арин, и бросила ангелов.

Я не заметил, как концерт подошел к концу, погрузившись в воспоминания и забывшись в музыке. То, что рвалось наружу, досада, негодование, злость… растворились. Я был впечатлен и не знал, что наша встреча так повлияет на эмоции, которые затухнут. Дикий зверь мирно лежал и смотрел печальными зелеными глазами.

— Это композиция особенная для меня, — произносит Арин, и ее губ касается слабая улыбка. — Она называется «Ta bron orm». Beidh tú logh dom, mo aingeal? (с ирл. «Простишь ли ты меня, мой ангел?»)

Ладони впиваются в подлокотники кресла, тело напрягается, когда она говорит по-ирландски, обращаясь ко мне. Пальцы касаются клавиш, и все вокруг замирает. Есть я, она, музыка — нам больше никто не нужен, эти люди лишние. Мне хочется встать и крикнуть: «Я здесь, мам! Я настоящий! Только подними глаза, посмотри на меня, пожалуйста!»

По ее бледной щеке катится слеза, падая на клавиши, фортепиано плачет вместе с ней, я смотрю на ошарашенный зал, а она смотрит на меня. Только спустя минуту понимаю, что стремительно несусь по ступенькам вон из Карнеги-холла.

Я бы хотел простить тебя, забыть старую боль, но как я смогу поверить, если ты вновь оставишь меня?