Призрачный рай

Глава 63. Я проиграла

Ливия

Любовь уходит незаметно. Так тихо, на цыпочках. Она не предупреждает криками и воплями: «Эй, ты! Да, ты! Я ухожу, видишь?! Ухожу, ты свободна, дорогуша!» Нет, Вы даже заметить не успеете, как она собрала чемоданы и смылась на высоких каблуках, легкой, джазовой походкой. Чувство освобождения настигает внезапно, будто десятитонные гири остались позади. Теперь Вы идете свободно, с улыбкой на устах, наслаждаясь небывалой доселе легкостью. Любви без боли не бывает, да и без трудностей тоже. Но односторонняя любовь принесет радость только одному, другому же — мучения.

Любовь не надо приравнивать к жалости. Жалость — это не любовь. Если Вы с человеком из-за жалости и чувства сострадания — это самое худшее средство неуважения в первую очередь к себе. Если Вы пытаетесь до кого-то достучаться, проломить стальную дверь, а она ни в какую не поддается, и Вас игнорируют, не собираются отпирать — перестаньте ломиться и смело уходите. Вы сделали все что смогли, нечего стоять под дверью. Забудьте, не откроют. Если Вы пытаетесь помочь человеку, которому помощь не нужна, сколько бы Вы не старались — не вините себя. В этом не Ваша вина, просто человек отказывается от нее и добровольно сидит в углу вместе со своими проблемами. Не трогайте его, ему и так комфортно. А Вы переживаете, мечетесь, все ума не приложите, что же делать, да как выкарабкаться. Такие люди, погрязшие полностью в темной материи, не желающие протягивать руку и выбираться из тюрьмы страданий, истощают Ваш источник энергии.

Вы боретесь не только за себя, но и за другого. Растрачиваете силы, выжимаете себя до последней капли, а все без толку. Ходите такой же унылый, без настроения, потому что энергии нет. Забрали. Хорошо бы, если человек вовремя поймет, что надо бежать, но есть ведь такие наивные и безнадежные случаи вроде меня, кто борется до последнего. Поле битвы покрыто морем крови, вражеские силы наступают, а союзников все меньше, но стоишь напролом, потому что ты — борец.

Мне казалось, что наши разговоры хоть чуточку откроют Габриэлю глаза. Заставят призадуматься. Ни черта. Никто даже не заикался и не жаждал спасения. Либо терпи его нестабильные перепады настроения, либо собирай манатки и проваливай, не трепли себе попусту нервы. Если вовремя не уйти, это может продолжаться бесконечно, тогда человек еще и Вас за собой утащит. Нет уж, спасибо.

Габриэля не от чего спасать, потому что ему уютно и комфортно в том углу со своими страданиями. Он не смертельно больной, у которого выхода нет. Он сам выбрал такой путь и не собирается тормозить. Сколько впереди красных светофоров не загорится — плевать.

Не Габриэль требовал спасения, спасаться надо было мне. Давно. Потому что сложно спасать от самого себя человека, который спасения не желает.

После дня рождения Лавлес не изменял своей привычки и незаметно улизнул, не отвечал на смс, а звонить я не решалась. Со слов Джи я знала, что он не появлялся в Пасифик-Палисайдс, как и на студии. Он вообще забыл, что является частью «Потерянного поколения».

— Син расстроен, — грустно вздыхает подруга, когда мы говорим по телефону. — Он не показывает этого, но я чувствую. Закрывается часто в своей комнате вдохновений и что-то наигрывает до утра. Один раз я увидела, как все помещение было завалено исписанными листками, табулатурами. Ливия, — почти умоляюще твердит Джи, а я тяжело взираю на снег за окнами. Скоро Рождество. — Если Оззи снова появится, поговори с ним, ладно?

Но Габриэль не появился и не перезвонил. Не прислал даже короткого рождественского или новогоднего сообщения. Ничего.

Рождество и новогодние праздники я провела с Розой и Виджэем в Нью-Йорке. Встретилась с Симоной и ребятами в «L'anima» за душевными разговорами, когда прилетела моя любимая кучерявая взбалмошная француженка. Позднее мы сидели в моей квартирке с пиццей, мартини и обсуждали жизнь. В груди разливалась такая тоска, которая просилась на волю, поэтому я поделилась переживаниями с Ви. Она смотрела на меня, как на душевнобольную, даже у виска покрутила.

— Ты в своем уме, amie? — негодующе протянула Вивьен, стреляя искрами из голубых глаз. — Я думала, ты уже давно забила на этого неудачника. Да чего ты вообще ждешь от наркомана с многолетним стажем?

Опускаю грустно взгляд на пол и невнятно бормочу:

— Он просил не отпускать его, я хотела всего лишь помочь.

— И? Да клал он на твою помощь, Ливи! — говорила с заметным французским акцентом подруга, недовольно поджимая губы и сдувая курчавую прядь. — Пойми, другое у наркоманов мышление, особенно у тех, кто принимает кокаин. Да это, черт возьми, практически невозможно вылечить! Это ведь не грипп: выпил таблетки, полежал, пропотел пару дней — и как новенький. Иногда даже реабилитационные центры бесполезны. Хорошо, если бы он хотел лечиться, но это ведь не так? — Ви перевела дыхание и скептически взглянула на меня, понурившую голову. — Мой совет, на который ты как всегда наплюешь, — обиженно добавляет она. — Перестань быть матерью Терезой, douce. (с франц. милая). Ты же не супергерой, чтобы спасать мир?

На самом деле, это очередные розовые очки — Вивьен в который раз оказалась права. И случай в ЛА наглядно все подтвердил. Мне казалось, что наше общение как-то положительно влияет на Габриэля. Да ни черта! Мне всего лишь казалось.

Прилетев в Лос-Анджелес на переговоры с одним модным журналом в конце января, я даже не предполагала, что судьба столкнет с Лавлесом. Забавно, где-то подсознательно, я все же подозревала: именно так произойдет. Щекотавшее внутри нехорошее предчувствие не давало спокойствия.

Встретилась с Сином и Джи, поболтала, проанализировала ситуацию, когда посмотрела в потемневшие и уставшие сапфиры Эванса. Ничего не стоило объяснять — за Сина говорили глаза и подавленное состояние. Джи подбадривала и всячески поддерживала любимого. Но если так подумать: что чувствует человек, когда лучший друг разрушает то, чего ты добивался годами? Возводил шаг за шагом крепкий фундамент, не косой и кривой, который даст сразу трещины. Они избавились от контракта и Купера, но группу ждала проблема куда серьезнее. Больно смотреть на угасающего и утратившего искру музыканта.

Я отыскала на карте примерный маршрут к стеклянному замку Лавлеса, арендовала автомобиль (благо, права получила) и ринулась навстречу неизвестности. Если его там нет — ничего страшного, попытка не пытка. Если все-таки Лавлес топит горе в алкоголе и наркотиках… Чем больше я думала, тем меньше хотелось ехать в капкан к монстру. Прибавила громкости в проигрывателе, собрала всю решимость и вжала педаль в пол — будь что будет.

Дом вынырнул неожиданно из-под зелёных макушек высоких елей и сосен. Все такой же величественный, одинокий и Богом забытый на отшибе скалы. Притормозила и заглушила двигатель, выбираясь из авто. Дом признаков жизни не подавал, внутри затесалась досада. Все же интуиция подсказывала, что Лавлес здесь, в своем отчужденном замке. Обошла здание и поднялась на веранду, заглядывая в стекла и видя свое подавленное лицо. Огорченно вздохнула и предприняла последнюю попытку — дернуть за ручку окна. Чудо ли это, или ошибка Габриэля — неважно, зато я попала в дом.

Знакомый интерьер никак не изменился, навевая старые воспоминания и медленный танец. Признаки пребывания гитариста обнаружились на столе в виде пепельницы с кучей окурков (не только сигарет) и пустых бутылок из-под алкоголя на полу. Какие-то пластиковые контейнеры валялись на барной стойке, в раковине — немытая посуда. Одним словом — свинарник. Да и запах стоял специфический, без противогаза лучше не соваться.

Признаки жизни есть, но Лавлеса — нет. Я еще раз обошла все помещения, заглянула в ванную комнату, даже там подмечая зубную пасту, щетку, полотенца на кафельной плитке и мусорку… со шприцами. Больше минуты смотрела на них, не моргая и не доверяя собственному зрению. Невозможно. Нынешние чувства ни с чем не сравняться со страхом, который я испытала в Неаполе. Это не страх, а безысходность. Еле отвела потерянный взгляд и прикрыла тихо дверь, нервно сглатывая.

Никаких доказательств больше не требовалось, чтобы осознать очевидный факт: я знала, в каком состоянии увижу Габриэля. Мечущиеся по комнате глаза замерли на незаметной лестнице. Я сразу же преодолела несколько ступеней, замедляя ход. Переступать порог и видеть аналогичную ситуацию — или еще хуже — желания не возникало, но я переборола отвращение и зашла в просторное помещение. Пустое. Только на окнах развевались полупрозрачные занавески, будто испуганные призраки.

Габриэль лежал посреди комнаты, свернувшись калачиком и поджимая к груди колени. Рядом валялись какие-то непонятные предметы и недопитая бутылка абсента. Прижала руки к груди и сделала неуверенный шаг, задерживая дыхание. Я впервые чувствовала такую неоднозначную гамму эмоций: разочарование, гнев, скорбь, жалость. Они смешались в странный коктейль, давая незабываемый эффект прозрения.

Он пошевелился и отрешенно взглянул в мою сторону, щурясь.

— Ты… ты что здесь… забыла, — слабым голосом пробормотал Лавлес. Мутно-зеленые глаза постепенно наполнялись ясностью и агрессией. — Я тебя не звал.

— Я не собака, чтобы меня звать, — твердо произнесла, неотрывно наблюдая за его скрюченным телом в положении эмбриона.

— Да, собака умнее и понимает команды, в отличие от тебя, — злобно прошипел Лавлес, принимая сидячее положение. Он точно не ходил в душ пару дней, судя по немытым свисающим грязно-светлым прядям, щетине и затравленному взгляду.

Скрестила руки на груди, вовсе не боясь очередного всплеска гнева. Мне хватало его равнодушного выражения. Наши разговоры на протяжении последних месяцев напоминали фикцию, а его звонки, сообщения, приезды — нелепость. Моя чаша терпения треснула, разлетелась по всей комнате. Я считала, что она разбилась еще в больнице, после фразы «Мне не нужна ты». Не-е-ет. Оказывается, у меня стальные нервы, но сейчас я чувствовала каждой клеткой — это конец. Никакие жалобные слова не повлияют на мое решение. Никаких распахнутых настежь дверей — там не проходной двор.

— Жалкое зрелище, — произнесла, не скрывая горечи в голосе. — Таким ты видишь свое будущее?

Он опустил голову и стал чесать голые руки. Бледная кожа с внутренней стороны была покрыта царапинами, будто он раздирал ее до крови неоднократно. Прикрыла глаза, сжимая дрожащие пальцы, и сделала глубокий вдох.

— Я скажу Сину, чтобы он тебя забрал…

— Проваливай.

— Тебе нужна помощь, — настойчиво повторила и вскрикнула, когда рядом с головой пролетела бутылка и встретилась со стеной, разлетаясь на осколки.

— Ты, мать твою, оглохла?! Я сказал, убирайся нахрен! — гневно заорал он, вставая на ноги, но сразу же осел на пол от слабости. — Что непонятного?! — Габриэль странно сжался, словно от жуткой боли, и выдавил еле слышно: — Уходи.

Я быстро спустилась на первый этаж, набирая Сина и объясняя ситуацию, когда он ответил на звонок. Села в кресло, хватаясь за голову и запуская дрожащие пальцы между прядей. Сделав несколько глубоких вдохов и выдохов, я стала убирать мусор в пакеты, пока ждала Эванса.

Он зашел в дом и с немым вопросом в глазах спросил: «Где?». Показала на второй этаж, делая влажную уборку и вытирая пот. Возня и шум на втором этаже настораживали, но я решила не вмешиваться. Через минут семь Эванс спустился с опустошенным выражением и сел на диван, закрывая руками лицо.

— Он уже колется, — бесцветно произнес парень. — Слава Богу, это пока не героин. Я вколол ему снотворное, проспит до завтра.

Я опустилась в кресло напротив него и тяжело выдохнула. Я предполагала самое кошмарное, увидев шприцы…

— Пусть это останется между нами, ладно? Не говори Джи, — он делает паузу и смотрит в окно. — Ей нельзя волноваться. Она беременна.

Шокировано таращусь на его каменное без эмоций лицо и прикрываю рот ладонью. Джи ничего не рассказывала… Я даже не могу нормально порадоваться такой потрясающей новости. Син и Джи скоро станут родителями. Невероятно.

— Поздравляю, — шепчу и слабо улыбаюсь.

Брюнет выдавливает в ответ натянутую улыбку, глядя все так же на лазурный океан.

— Как давно он приобрел этот дом?

Я задумчиво смотрю на картину.

— Где-то три года назад, когда я прилетела в Лос-Анджелес работать с вашей группой.

Син кивает и проходит на кухню, открывая шкафчики.

— Нормально Оз шифровался, — он приносит два стакана с кубиками льда и бутылку коньяка.

— Ты же за рулем, — показала глазами на алкоголь.

— Я предупредил Джи, что уехал по делам до завтра. Она занята книгой. Если появлюсь в таком состоянии, сразу догадается и перенервничает. Это противопоказано — только покой.

На губах мелькает слабая улыбка. Какое замечательное событие. Конечно, Син переживает не только за группу, теперь еще за свою жену и малыша. Габриэль — источник всех тревог, влияющих на отношения в коллективе и работу. Как же хочется треснуть его хорошенько пару раз!

Син опустошает почти сразу половину стакана и откидывается на спинку дивана. Перья парят вместе с движениями шеи, когда он сглатывает или поворачивает голову.

— Уже полтора года прошло, как мы стали независимыми, — он щелкает зажигалкой и закуривает. — Я думал, все наоборот наладится, работа закипит и пойдет полным ходом. Запишем альбом, рванем в промо-тур, решая сами, как долго он продлится. Я знал, что Оз всегда баловался наркотиками, даже я баловался и Шем с Райтом. Только не заметил, как это перестало быть баловством, потому что всегда занят музыкой, — он с тяжестью в голосе выпускает дым и наливает новую порцию коньяка.

— В этом нет твоей или чьей-либо вины, — с грустью смотрю на музыканта, делаю глоток, но морщусь. — Габриэль… — запинаюсь и откашливаюсь. — Он неконтролируемый и безрассудный.

Син криво усмехается и согласно кивает.

— Как думаешь, ему можно помочь? — спрашиваю у брюнета, отставляя недопитый коньяк.

— Все зависит от Оззи, — пожимает плечами Эванс. — Я свяжусь с клиникой в Швейцарии, у меня где-то осталась визитка, которую дал Коулман.

«Все зависит от Оззи», который не считает себя зависимым. Во рту неприятно горчит от коньяка, впрочем, на душе ощущения более мерзкие. Голова ужасно гудит, как будто там улей с пчелами. Извиняюсь перед Сином, захватываю подушки и покрывала, поднимаясь наверх. Замираю в нескольких шагах от скорченного в странной позе Габриэля, острожно подкладываю под голову подушку и накрываю его, присаживаясь рядом. Примесь печали и разочарования разливаются по телу. Лицо Габриэля скрыли пшеничные пряди волос, пальцы замерли в сантиметрах от его бледной скулы… Обхватила коленки и уперлась в них подбородком. Взгляд застыл на множественных ссадинах, царапинах и точках, которые я только заметила. На шее, руках, будто ему было все равно куда… Сглатываю подступивший ком и закрываю глаза.

В голове мелькнула безумная мысль, поразившая и шокировавшая до глубины души: даже смерть лучше, чем такое. Разве это жизнь? Разумом Габриэля полностью овладела тьма и наркотики, он в плену и смирился с таким исходом. Как долго он протянет? Пока они не съедят его изнутри? Когда он вовсе потеряет свою личность?

Нет… Не хочу думать. Невыносимо. Мне плохо от таких жутких мыслей. Прерывисто вздыхаю и ложусь рядом на подушку, глядя с болью на его неподвижное тело.

Я выиграла битвы, но проиграла эту войну.