Призрачный рай

Глава 28. Под кожей∞

Ливия

Я оглядела новую, погруженную в полумрак, комнату пустым взглядом и прилегла на кровать, закрывая глаза и включая на всю мощность музыку. Сознание заполнял прекрасный и уже до тошноты заслушанный голос Сандры Насич вокалистки группы Guano Apes и песня «Close to the Sun», которой я безвозвратно заболела, как и одним человеком.

— Мы светились, словно пламя под покровом ночи и дня, — пела проникновенно вокалистка, пока в голове возрождались воспоминания.

Кожу снова обжигают мягкие, требовательные губы, словно он дышит пламенем, и я горю…

— Ты вознес меня так высоко, что я чувствовала себя, как в раю, вдыхала и выдыхала тебя.

Властные руки, немного грубоватые пальцы, скользящие по телу и дарящие невыносимую, но приятную боль… вытесняющую другую. Он проникает в мою голову… Выхода нет.

— Мы упали, как падающие звезды, словно мы не были далеко друг от друга, и нам некуда было падать, кроме как вниз.

Я снова повторяю его имя, проклиная себя на вечные муки, перебираю пальцами мягкие волосы, провожу ладонью по вспотевшей коже, ощущая режущую и до ужаса адскую боль внизу живота. Из глаз катятся жгучие слезы, которые он собирает поцелуями, а я умираю. Я умираю в его руках…

— Было так прекрасно перед падением. Я лечу слишком близко к солнцу. Я была твоей, я чувствовала, как вертится Земля. Падая с такой высоты, мы должны были обжечься.

Я задыхаюсь от этой пытки, падаю и снова взлетаю, умираю и возрождаюсь. Он делает все до безобразия мучительно, я не соображаю, теряясь в обжигающей боли вперемешку со сладкой истомой. Я схожу с ума, он сходит с ума… Мы безумцы.

— О, я скучаю по тебе. Скучай по мне и по тому, чего у нас никогда не будет…

«Никогда не будет, — отдается болезненным эхо в сердце и душе. — Никогда не будет». Я резко вытягиваю наушники и отбрасываю в сторону телефон, садясь, словно натянутая струна, на кровати.

Это ненормально. Я извожу себя постоянно мыслями о нем, словно обрекая на мучения. Неужели я настолько… двинулась? Сумасшествие. Невозможно так сильно полюбить, чтобы уйти и доводить себя изо дня в день. Никуда не деться от мурашек, от воспоминаний, от мыслей… От него.

Открываю ящик и достаю пузырек с таблетками от бессонницы, которые отключат мой больной воспаленный мозг. Если не выпить две пилюли, я снова буду бодрствовать, истязая душу ночь напролет. Проглатываю, запиваю водой и прижимаюсь спиной к стене, укутываясь одеялом. Жду, пока подействует снотворное. Безликий взгляд упирается в одну точку и медленно ползет по комнате. Она ничем не отличается от старой: бездушная и холодная, как декабрь, как Нью-Йорк.

Прошлое жилище собрало один негатив: ссоры Розы и Бенджамина, воспоминания о Коди, океан горьких слез и хрупких надежд, разлетевшихся в пух и прах. Стены пропитались аурой смерти и скорби, навевая только невыносимую тоску и печаль, как и город. Сейчас он превратился в самого заклятого врага, который решил убить все хорошее, во что я когда-либо верила. Можно переехать в другую жилплощадь, город, страну или даже континент, но шрамы будут все так же ныть и жить очень глубоко… Всегда с нами, как надоедливые соседи, от которых не прочь избавиться. Сколько не убегай от самого себя, в один момент придется остановиться, перевести дыхание и определиться. Либо привыкаешь к боли, либо жизнь превратиться в кошмар. Лучше отрезать один раз чувства, чем кромсать их по кусочкам, растягивая на неопределенное время. Будет нестерпимо больно, но всего раз.

Морфей медленно накрывал уставший разум мягким покрывалом, и я проваливалась в тревожный сон, пока откуда-то издалека доносился голос Сандры Насич.

— Ты оставил след в моем сердце, я всегда буду помнить тебя. Помни меня, мы вместе даже когда порознь. Я всегда буду помнить тебя, ты освободил меня. Это было так…

Тот день остался для меня, словно в тумане. В нос отчетливо въелся запах препаратов, губы были соленными от непрекращающихся слез, безжизненное тело Коди в холодной комнате, два пальца на бездыханной шее, крыша, объятия Габриэля… Я почти ничего не помнила, даже того, почему оказалась на крыше «Crosby». Морозный воздух хлестал беспощадно по лицу, снегопад одевал Нью-Йорк в белоснежный наряд, а я… кидала вызов самим небесам, стоя за ограждением. Возможно, крыша стала единственным местом в огромном городе, где я могла уединиться. Она, словно звала и манила к себе. В прошлый раз я плакала здесь из-за страшной новости, обрушившейся неожиданно на нашу семью, сейчас пришла от безысходности. Или, возможно, я подсознательно знала, что он вновь найдет меня и убережет от полного уничтожения. Где-то теплилась надежда, что Габриэль протянет руку помощи, если я передам ему мысленный посыл.

Я помнила его успокаивающие, даже целительные, объятия, тепло крепкого тела, сильные руки, убаюкивающий шепот и притягательный аромат. Я помнила, как он вытеснил и заполнил собой мои мысли. Он будто выдернул шнур питания: мучительная боль от потери брата заполнилась сладкой и до безумия невыносимой болью желания. Моя кожа горела под его прикосновениями и поцелуями, разум не работал, а сердце давно сказало «да» и прыгнуло добровольно в руки.

Я таяла, будто снег на солнце, ловила огненные поцелуи, сгорала от удовольствия и жажды, произносила его имя, словно молитву, которая защитит и спасет.

Я тогда ощущала себя любимой и нужной, потому что Габриэль дарил мне это внеземное чувство. Ночной коктейль из боли и удовольствия, посыпанный печалью.

Но день ворвался безжалостно, не спрашивая разрешения. Я жалела, что ночь не бесконечна, когда неотрывно смотрела на него, проснувшись. Такого… Красивого, милого, безмятежного. Я боялась вздохнуть, коснуться его лица, сказать важные слова, душившие и рвавшиеся из сердца. Я таким его и нарисую на холсте, каким увидела когда-то во сне: настоящим, искренним, добрым, со светящимися малахитовыми глазами и широкой улыбкой на лице. Ведь Оззи — это только крепкая приросшая маска, с которой он уже не разлучается годы, а Габриэля Лавлеса узнать и увидеть дано не каждому, ведь он похоронен в душе, куда заглядывать позволено единицам.

Я узнала его и влюбилась.

Только этому безнадежному чувству не суждено прорости и дать плоды. Наше необычное знакомство, нестабильные отношения, перерастающие от ненависти к чему-то необъяснимому, похожи на красивый маленький бутон, который никогда не раскроется, и свет не увидит, насколько красив цветок.

Я ушла. Как бы тело и душа не болели, я сделала этот шаг — отпустила. Потому что заведомо знала, какой финал будет у этой сказки без happy end- а. Если не сейчас- все зайдет слишком далеко. Не для Габриэля. Для меня. Я разрушу себя собственноручно. Ведь первая любовь яркая, насыщенная, сильная, но не всегда взаимная. Иногда людям надо разойтись, чтобы понять чувства друг к другу; отпустить, чтобы узнать любовь это или привычка. Любви свойственно возвращаться, если она настоящая.

После похорон и увольнения из «Crosby», в нашей семье наступило затишье. Отпечаток оставил значимый след на лицах и в сердце каждого. Роза будто постарела на несколько лет, ее лицо испещрили морщинки, а уголки губ постоянно были опущены — она почти не улыбалась. Виджэй притих, но оставался насупленным и хмурым — брат стал серьезнее на глазах и часто молчал. Мы сплотились, но по-прежнему не могли прийти в себя, погруженные в невеселые мысли. Роза и Бенджамин развелись, больше мы не знали о его дальнейшей судьбе, мужчина словно стер нас из своей жизни, не попрощался, не объяснился и уехал. В этой страшной ситуации больше всего пострадала Роза, и мне было ее искренне жаль, ведь они с Бенджамином прожили немало лет. Сложно, когда человек сдается, отталкивает и убегает, оставляя все на произвол судьбы. О каких оптимистичных и радужных мыслях можно говорить, когда теряешь ребенка, а «любимый» человек взваливает проблемы на твои плечи? Горький осадок превращается в разочарование, и с годами уверенность и доверие к окружающим людям испаряется.

Переезд в Бруклин немного отвлек, как и поиск новой работы. Санди с сожалением и сочувствием смотрела, когда я сказала, что хочу уволиться, назвав причину. Это был ответственный и серьезный шаг — сжигать за собой мосты, отрезая все пути пересечения. Менеджер с пониманием отнеслась, оставила свою визитку и сказала, что позвонит, если узнает о каких либо вакансиях от знакомых и друзей. На этом наши пути разошлись и сошлись лишь раз, когда Санди Индера предложила место в небольшом кафе у своей давней знакомой в Бруклине. Я, не задумываясь, согласилась.

Симона Томас оказалась очень добродушной и приятной женщиной за тридцать со жгуче черными волосами и загорелой кожей. Иммигрантка, родом из маленького городка в Италии, фото которого украшали стены кафе. Помещение создавало уют и домашнюю атмосферу: свежие цветы в небольших вазочках, ретро снимки итальянских известных артистов, фото пейзажей и достопримечательностей. За диванчиками стояли небольшие светлые стеллажи с итальянской литературой. Некоторые посетители, любители классики, могли просто сидеть за чашечкой кофе, погрузившись в книги Данте, Джованни Бокаччо, Умберто Эко, Рафаэля Сабатини, Итало Кальвино и многих других. Впрочем, даже я иногда брала в руки книгу с полки и отвлекалась, забывая о времени и грустных мыслях.

Зарплата была значительно меньше, чем в «Crosby», но приносила душевную гармонию, спокойствие и равновесие, которого не хватало в последние месяцы. Симона любила рассказывать разные истории про Италию, про знакомство с мужем и переезд в Нью-Йорк. Она была очень открытой и дружелюбной, вызывая только положительные эмоции.

Рождество мы встретили тихо в семейном кругу за ужином, перекидываясь иногда скупыми фразами. Никакого веселья, шуток, непринужденных разговоров, как год назад. Собрав и помыв посуду, Роза, Виджэй и я разошлись по комнатам, закрывшись каждый в своем безрадостном мирке. Так и бежали дни, перетекая из понедельника во вторник, из воскресенья в понедельник и по кругу.

Новый год прошел без шелеста подарочной бумаги, хлопушек и хлопков шампанского. Огоньки на ёлки не так привлекали, как раньше, казалось, вместе с утратами ушло волшебство новогодней ночи. Каждый из нас стал смотреть на мир по-другому отчужденными и безликими глазами. Раньше мы могли вместе пересматривать «Один дома», смеяться и потешаться над грабителями Гарри и Марвином. Устраивать конкурсы и вместе открывали подарки, обнимались, благодарили друг друга. В тот новогодний вечер я наблюдала за стрелкой на часах с бокалом в руке и мимолетно пролистывала, как книгу, события уходящего года. Что он принес? Неожиданные знакомства, первую влюбленность и потери близких. Я отпускала его с тяжелым сердцем, без улыбки на лице, но уже не верила в чудеса и желания, которые загадывала раньше. Это ерунда для мечтателей, парящих в облаках, потому что реальность куда более ужасающая и любит ставить нас в безвыходные положения. Когда стрелка отсчитывала последние секунды, я запирала безнадежную любовь на замок, оставляя ее в старом году, как чудесный сон, который с приходом рассвета развеется.

Работа в «L'anima» мне приносила удовольствие и поднимала настроение. Особенно веселушка и хохотушка Вивьен, с которой мы сразу сдружились. Француженка в душе с торчащими во все стороны курчавыми волосами и милой россыпью веснушек на лице, которую она называла contrariété (с франц. досада). Она боготворила Вивьен Вествуд, винтаж, обожала сладкое и французский. Была безнадежным романтиком и мечтала уехать в Париж.

— В этом королевстве небоскребов нет души, — разглагольствовала Вивьен на досуге, сдувая курчавую прядку с лица. — Ты только представь, Ливи: Эйфелева башня, пикник на Марсовом поле или прогулка по Елисейским полям под руку с французом, который нашептывает на ухо приятности…

— Ви, хватит страдать фигней, бери поднос и работай, — одергивал ее бариста Саймон. «Француженка» надувала обиженно губы, незаметно показывала язык и встречала нового посетителя.

Бывали дни, когда мы закрывали кафе и разговаривали за чашечкой чая или кофе. Вивьен была интересным и внимательным собеседником, она могла выслушать и поддержать разговор, что-то посоветовать, рассказать интересные факты или веселую историю. Впервые я так открыто и свободно с кем-то общалась, ведь до этого у меня не было близких подруг. В Вивьен я увидела искреннего человека, кому могу довериться.

— Ливи, ты когда-нибудь влюблялась? — спросила Вивьен, когда у нас снова был вечер посиделок и разговоров.

Я сразу стушевалась и поджала губы. Меньше всего хотелось говорить на эту тему, ведь рана была довольно свежа и сыпать на нее соль — абсурд.

— Ох, — вздохнула девушка, накрывая мою ладонь и заглядывая в глаза, — прости, douce (с франц. милая), иногда я бестактна.

— Нет, все в порядке, — качнула головой, отгоняя грусть. — Но это безответная любовь, которая ни к чему не привела.

— Douce, но ты знаешь, каково любить, быть окрыленным, — мягко улыбнулась Вивьен. — Но представь, что есть те, кто не познал этого прекрасного чувства. Они несчастны.

Девушка погладила мою руку, сделала глоток кофе и посмотрела в окно. Я задумалась над ее словами, ведь отчасти Вивьен была права, но она не знала, какую боль испытываешь, храня любовь под сердцем. Когда крылья обрезают, и уже не можешь взлететь.

— Ты видела, как на тебя смотрят мужчины? — кинула на меня игривый взгляд Вивьен.

— А они смотрят как-то по-особенному? — усмехнулась я, допивая свой кофе. Я не обращала никогда внимания на интерес противоположного пола к моей персоне, разве что… Разве что, я помнила, как смотрел на меня Габриэль. Его взгляд пронизывающий, выразительный, как и нефритовые глаза.

Подруга странно взглянула на меня, будто на несмышленого ребенка, и цокнула языком.

— Ливи, неужели ты слепая? Да они тебя готовы отжарить!

Я рассмеялась и помотала головой: Вивьен очень эмоциональная и любит все преувеличивать.

— Правда, правда, я видела. Они, как тигры, готовы вонзить свои клыки…

— Ви, ты насмотрелась романтических комедий, — заливалась я смехом, утирая выступающие слезы.

Я ловила себя на мысли, что приходя домой, снова впадаю в угнетенное состояние, возвращаюсь в декабрь, «Crosby» и больницу. Думать про Габриэля было чем-то обыденным, как и пересматривать фото Коди, потом долго и тихо плача в подушку. Чтобы как-то отвлечь себя, я слушала аудиокниги, музыку и засыпала, просыпаясь обмотанной наушниками.

В начале февраля, когда я пришла с работы и скидывала ботинки, меня встретил встревоженный и взъерошенный Виджэй.

— Э-э-э… Лив, к тебе приходил какой-то парень.

Я насторожилась и нахмурилась, переставая снимать верхнюю одежду.

— Какой парень?

Виджэй достал что-то из кармана и протянул мне. Я подавила удивленный возглас, а сердце ушло в пятки, когда ошарашенно смотрела на кольцо Габриэля, на котором четко выделялась надпись «И это все пройдет».

— Он… он давно приходил? — взволновано переспросила я, глядя сосредоточенно на брата.

— Ну, минут тридцать назад, — пробубнил Джей.

— Что-то просил передать, кроме кольца? — я натягивала тимберленды и объемный шарф.

Виджей задумчиво посмотрел в потолок, почесал затылок и пожал плечами.

— Нет вроде. Он пришел, спросил дома ли ты, я ответил нет. Потом протянул кольцо и сказал, что ты поймешь…

Я выбежала из квартиры, стремглав несясь по ступенькам.

— Лив, ты куда?! — воскликнул брат.

— Я скоро! — крикнула в ответ и набрала номер Санди, слыша протяжные гудки. «Возьми трубку, возьми трубку, возьми трубку, пожалуйста», — молила про себя, выбегая на улицу.

— Да?

— Санди! — на эмоциях выкрикнула я, махая проносящимся такси, которые не собирались останавливаться. — Привет, скажи, пожалуйста, те музыканты выселились, которые жили на последнем этаже?

— Да, сегодня, — утвердительно сказала девушка. — Что-то случилось?

— Нет-нет, ничего, просто… — быстро тараторила я, почти выпрыгивая на дорогу, чтобы хотя бы один автомобиль остановился. Да что ж за невезенье! — Спасибо! — выдохнула и увидела, как притормаживает такси.

— Я знала, что между вами что-то есть, — насмешливо произнесла Санди. — Потому что тот нахал прибегал ко мне и орал, как ненормальный, требуя информации…

Я невольно улыбнулась, понимая о каком «нахале» идет речь, только боялась, что не успею доехать до аэропорта. Вечные пробки Нью-Йорка становились огромной проблемой, чтобы попасть из точки А в точку В, еще с моей-то удачей… Я уже теряла всякую надежду, пока просматривала в телефоне ближайшие рейсы до Лос-Анджелеса.

Наконец, машина остановилась возле аэропорта имени Джона Кеннеди. Я отвалила приличную сумму за дорогу и влетела в огромное здание, теряясь и сливаясь с бесконечным потоком людей. Взгляд метался по таблоидам, выискивая нужный рейс, а сердце готово было выпрыгнуть и убежать вслед за самолетом. Глаза выцепили из толпы каких-то девчонок с плакатами, и я понеслась в их сторону.

— Ох, ты видела? Ты видела? Боже, какие они клевые! — услышала отрывки разговора восторженных фанаток.

— Они такие секси, просто нереальные!

— Син такой красавчик, только что-то мрачный, а Оззи? Блин, какой он офигенный!

— Эй, а посадка уже завершилась? — нервно спросила я одну из поклонниц.

— Ага, — ответила девушка, кидая на меня скептический взгляд.

Я понуро опустила голову и подошла к панорамным окнам, откуда открывался вид на взлетную полосу. «Черт, не успела…», — думала, кусая губу и сжимая в кармане кольцо.

«Что пройдет? Моя любовь к тебе?» Я смотрела на самолет, в котором возможно был он, и вытирала рукавом куртки слезы. «Если бы не пробки, и я раньше пришла с работы. Если бы я не была неудачницей по жизни… Я бы тебя увидела, хотя бы увидела, Габриэль, еще раз, последний раз». Я достала дрожащей рукой телефон и, проглатывая слезы, написала.

Думаю, вряд ли это так быстро пройдет, Габриэль, потому что ты навсегда в моей голове и под кожей.

Нажала на кнопку «Отправить» и зажала рот рукой, унимая нервную дрожь. Через несколько секунд телефон сообщил о входящем, на которое я поглядывала с боязнью и опаской. Палец коснулся иконки «Открыть», и на лице расцвела грустная улыбка.

Ты тоже, mo aingeal.

Я с печалью смотрела на взлетающий самолет, который уносил мою первую любовь, и думала, будет ли так благосклонна судьба, чтобы переплести две дороги вновь? Или наши пути навсегда разойдутся, и чувства растают, как первый снег.