Призрачный рай

Глава 38. На краю мира

Ливия

Молочный вязкий туман обвивает сочно-зеленые верхушки сосен, покрывающих невысокие холмы. Таинственный, завораживающий и немного пугающий, похожий на призрачную вуаль, которая спадает с приходом рассвета. Но лучики не могут пробиться сквозь плотное кольцо, и обманчивое марево отступает неохотно. Я смотрю сонно и зачарованно через панорамные окна на единение человека и природы в такой прекрасный час, перевожу взгляд на напряженную широкую спину Габриэля, облокотившегося на перила веранды. Он неспешно выдыхает сизый дым, струящейся нитью в предрассветной мгле. Что-то трогательное и особенное есть в этой картине — принц и его стеклянный уединенный замок в глубинке Калифорнии, словно созданные друг для друга. Дом, окруженный красотой, но стоит гордо и одиноко, оторванный от мира, на краю обрыва, и парень, чья жизнь тоже находится на краю пропасти. Сделай только шаг — все закончится. С одной стороны лес, одетый в пышное зеленое убранство, наполненный чистым еловым запахом, с другой — бескрайние прозрачно-голубые ленты водной глади. Океан — это жизнь Габриэля, иногда неспокойный, бурлящий, выходящий за берега, сметающий на своем пути селения. Вода имеет сокрушительную силу, уничтожающую, разрушительную. Но так же вода — это жизнь. Габриэль плывет по поверхности, боясь захлебнуться. Я уже давно отдалась властной и непокорной стихии, утонув в ласковых водах. Я ощущаю, как он сопротивляется и даже стыдится, искренне не понимая, почему ему претит сама мысль открывать и впускать в свое сердце неземное чувство. Когда-то он прошептал, что навсегда под моей кожей и в голове — эта фраза стала роковой, преследуя годы. Он смешался с кровью и давно стал частью меня.

Оранжево-желтоватый полукруг с размытыми очертаниями показывается из-за горизонта, сливается со спокойной умиротворенной гладью, и касается лучиками деревьев. Габриэля. Перед взором предстает силуэт, частично освещенный утренним солнцем. Другая же часть по-прежнему остается в тени — две стороны одного человека. Я боюсь шелохнуться, нарушить странный миг, когда свет и тьма сливаются воедино. На его загорелых плечах, лопатках, спине с витиеватыми черными узорами, происходит молчаливая война. Только Габриэль вправе решить, чью сторону принять. Я наблюдаю, затаив дыхание и приподнявшись немного на локти, когда тонкие золотистые лучи почти освещают крепкую фигуру. На лице расползается облегченная улыбка, но в какой-то миг она сникает, когда мгла за секунду пожирает свет, накрывает густым непроглядным туманом, не оставляя надежды. Становится зябко и холодно, будто это страшное предзнаменование. Может, я брежу и это всего лишь ночной кошмар? Я останавливаю поток непрерывных мыслей, успокаиваю прерывистое дыхание, задумываясь о том, что тьма и свет ходят рука об руку. Они живут в нас, только человек выбирает, в какую сторону сделать шаг. Идеальных не существует, ведь в каждом есть изъяны, слабости, страхи. Каждый грешен, несовершенен и может ошибаться.

Мы не выбираем, кого любить. Как бы сердце и разум не сопротивлялось, избежать нельзя того сильного всепоглощающего чувства. Сладостного и болезненного одновременно, животворящего и смертельного. Мы любим не за что-то, а вопреки, принимая человека с его прошлым, недостатками, шрамами и минусами, превращая это в достоинства и плюсы. Нельзя дать любви точное определение, ведь она для каждого разная. Для меня любовь — это Габриэль: сложный, загадочный, иногда далекий и до невозможности близкий, с его масками, болью и отчаяньем, который умеет сострадать, слушать и поддерживать. Обнимать так, словно забирает острую боль, целовать и касаться, будто пронизывает до неведомой глубины. Он самое лучшее и худшее, что случалось в моей жизни.

Я попадаю в мир музыки, закулисья, погружаясь с головой в рабочий процесс. После ночи неудавшегося киномарафона, моего очередного поражения перед Габриэлем и его чарами, на утро «горячий рокер» встал ни свет, ни заря, быстро чмокнул в нос, что-то прошептав по-ирландски, и благополучно укатил покорять женские фанатские сердца. Самое интересное, что делать ровным счетом ему ничего не приходилось: соблазнительно улыбаться, иногда проводить пальцами по песочно-блондинистым волосам, спадающим непослушными сексуальными прядями на лоб, вести себя нагло, как полный мудак. Что ж, эта роль давалась ему великолепно — Габриэль умел изобразить на лице любую наигранную эмоцию, надеть нужную маску и сказать те слова, коих ждал собеседник. Превосходный лжец.

Я увидела мир за экранами телевизоров, компьютеров, телефонов и камер. Мир, где приходилось следовать определенным правилам, приспосабливаться и всегда ждать очередной порции дерьма. Плотный график, бешеный ритм, иногда отсутствие сна, постоянная жизнь «под прицелом» снующих по пятам папарацци и ненормальных поклонниц с нездоровой «любовью».

Неделя пролетела, как один день: сумбурно, насыщенно и суматошно. Парни большую часть времени проводили на звукозаписывающей студии, иногда чуть ли не до утра, фан-встречах, радиоэфирах, интервью и выполняли еще немалый список из ряда обязанностей знаменитостей. На носу был выход долгожданного альбома, где группа звучала совершенно по-новому, поэтому пиар-команда занималась вовсю раскруткой и рекламой, чтобы «Потерянное поколение» было постоянно на слуху.

Я же выступала «тенью», снимая репортаж о закулисной жизни «Потерянного поколения». Изучала парней, давала привыкнуть к камере, хотя, они были так поглощены музыкой, что почти не замечали щелчков «лейки». Кроме одного. Габриэль при каждой удобной возможности, каким-то немыслимым образом, мог провести незаметно пальцами по спине, прошептать, какая я сексуальная, когда сосредоточена, невесомо поцеловать или даже ущипнуть за зад! Это очень отвлекало: мозги напоминали сахарную воздушную вату. Сердце галопом неслось, норовя выскочить из груди, а щеки горели так ярко, что никакой оттенок красного с ними не сравнится. Возвращалась в квартиру-студию я только под вечер уставшая, но довольная. Принимала душ, перекусывала и открывала снимки, чтобы увидеть отснятый материал. К своему стыду, на многих кадрах красовался Габриэль с неизменной маской на безбожно красивом лице. Она так присосалась к нему, что хотелось подойди и безжалостно сорвать, крикнув: «Хватит притворяться!». Везде фальшь, заученная дежурная улыбка подонка и подернутые поволокой мутно-зеленые глаза. Лишь на нескольких снимках, когда Габриэль держал в руках гитару или задумчиво смотрел в объектив, проглядывались живые эмоции. В уме вертелся вопрос «Где же молчаливый парень на берегу океана?». Видимо, Габриэлю нравилось играть роли и вводить всех в заблуждение, показывая только часть себя. Израненную сторону души он прятал так тщательно, что, казалось, парень, умеющий быть ласковым и нежным, лишь плод воображения.

Крутясь с «Потерянным поколением» я делала определенные выводы. Син — это бесспорный лидер и стержень группы. Чаще всего погруженный в размышления, сосредоточенный на гитаре или табулатурах, только теперь ярко-синие глаза искрились радостью. Когда впервые я увидела его на постере и затем в клубе, он показался холодным, отстраненным — «сам себе на уме». С тусклыми безжизненными топазами, где отчетливо проступала грусть и боль. Сейчас же на смену им пришли решительный огонь и блеск. Еще не сталкивалась с человеком, настолько преданным любимому делу.

У Райта выражение не менялось, оставалось бесстрастным и безучастным, иногда тонких губ касалась скупая улыбка, но очень редко — широкая и добродушная. Шем казался тем еще весельчаком с неподдельной шаловливой улыбочкой, заставляющей пульс девушек подскочить, словно внезапная тахикардия. До невозможности простой, открытый и вызывающий только положительные эмоции. Он единственный нормальный элемент среди странного квартета. Только Габриэль оставался все тем же чертовым восьмым чудом света. Я разглядывала его снимки придирчиво и долго, пытаясь пробраться через дебри не состыковок, и задавалась вопросом«Почему?». Почему близкие друзья видят только неунывающего, позитивного человека, если его мир не такой поверхностный. В комедии дель арте (площадный театр) Габриэль забрал бы все маски дзанни (комедийных слуг). Веселого, глуповатого, легкомысленного Арлекина, хитрого, пронырливого дамского угодника Бригелла, Шута, авантюриста Скарамуччо и сотни других. Габриэль потерял сам себя и забыл, где он настоящий. Поэтому я поняла только спустя время его фразу «Ты знаешь обо мне больше, чем другие». Габриэль был хорошим другом для ребят, но они для него — нет.

Как только я появилась рядом с «Потерянным поколением», обзавелась прозвищем «местный (красивый) папарацци». Людей, входивших в команду и работающих с группой, было много. Кто-то быстро потерял ко мне интерес, и я превратилась в один из элементов декора. Например, неприятный менеджер Мэтью Купер, который смерил меня высокомерным взглядом, пробормотав, чтобы я была как можно незаметнее. Наверное, мужчина думал, что у меня есть способности невидимки, или хотя бы один из даров Смерти мантия-невидимка. В отличие от надменного менеджера, Джес — помощник, которого хотел выдернуть за пивом среди ночи Габриэль — проявлял наоборот повышенный интерес. Он сразу же познакомился, расположив к себе. Чуть выше меня ростом, энергичный, дружелюбный с глазами цвета горького шоколада и оливковой кожей. Работа его заключалась в «принеси-подай» или «мальчик на побегушках». Все косяки, которые случались, вешали на Джеса. Я не раз за неделю становилась свидетелем, когда Купер вызверялся на поникшего парня, но права вмешаться не имела. В любой ситуации есть виноватый: Джес выступал козлом отпущения. Невольно вспоминала Нью-Йорк, работу в забегаловках и «Crosby», поэтому Джеса было искренне жаль. Отчасти я понимала, почему он терпит шквал негодования от начальства. Джес заботливо приносил обеды, о которых я забывала, если выпадала свободная минутка, интересовался моей работой, жизнью, рассказывал о себе, и как его угораздило стать счастливчиком такой «прелестной» работы.

— У меня три сестры и брат, — сказал парень, когда нам выпала возможность перекусить в кафе неподалеку от студии, где записывались парни. Мы взяли по банановому чизкейку, кофе и сели за свободный столик. — Майк подхватил вирус перед собеседованием, попросил сходить вместо него — так я оказался в этом ненормальном местечке.

— Почему не уволишься, раз не нравится?

— Потому что перебирать не из чего, — хмыкнул Джес, отпивая кофе. — Зарплата неплохая, часть сразу отсылаю родителям, да и парни тоже без пафосных замашек. Иногда приходится расхлебывать дерьмо, которое творит Оззи, но в последнее время это случается не ежедневно. Черт, как будто это я первый в списке не держатель члена в Калифорнии! — он запинается, а я пристально изучаю поверхность стола, будто там написано какое-то важное предсказание. — Вообще-то Оз неплохой, но не постоянный, просто предупреждаю, — парень делает небольшую паузу, над чем-то раздумывая, а я угнетенно таращусь в чашку, помешивая неспешно ложечкой, — не подумай ничего такого… но он на тебя частенько палит, как и на всех красивых девушек, поэтому… э-э-э… будь аккуратнее…

Я давлюсь латте и быстро перевожу тему. Если бы Джес сказал это три года назад, я бы подумала, хотя прекрасно знала, какой Габриэль «непостоянный» и множество других эпитетов в том же духе. Но почему-то даже это не уберегло глупое сердце от любви. Кстати, о «первом в списке Калифорнии не держателе члена» (разве не во всех штатах/мире?). Как только Габриэль заметил, что я с Джесом общаюсь, на парня сыпалась куча дурацких поручений. Помимо ответственности за работу, обрушилось чувство вины, что именно из-за меня у Джеса столько неприятностей. Потому что кое у кого скверный характер. Когда на горизонте вырастал Лавлес со своим всевидящим оком Саурона, давал Джесу нелепые задания и награждал меня победной коронной ухмылочкой. Внутри закипала и бурлила злость, желание заехать по его великолепной роже, но я сдерживалась.

Габриэль не был единственной занозой в заднице. Мое появление не прошло бесследно от представителей прессы: назойливые папарацци не упускали случая задать парочку каверзных вопросов. Если бы я игнорировала прикосновения и взгляды Габриэля, как их, но увы. Скорее планеты выстроятся в один ряд, пока кожа перестанет гореть и покрываться мурашками.

— Хей, Лив, — окликнул Джес, когда я укладывала в сумку объективы. Он выглядел немного замотанным, а на лбу выступила испарина. — Есть минутка?

— Да, конечно.

Сегодня я почти не делала снимков, только наблюдала со стороны за другим фотографом, с которым у группы была съемка для какого-то журнала.

— Хотел спросить, — парень немного замялся, почесывая затылок. — Какие планы на вечер и выходные?

Я старалась не отводить стыдливо взгляд, потому что понимала: Джес собирается позвать на свидание или уикенд, а мне его придется как можно мягче отшить. Но это за меня сделал появившейся из ни откуда Лавлес. «Горячий рокер», словно сошел с журнала обложки Rolling Stones. Одет в кожанку на голое тело, высокие ботинки и потертые серые джинсы, чуть выгоревшие волосы зачесаны и уложены назад, а на лице не самое дружелюбное выражение.

— Приятель, кажется, ты понадобился старине Куперу, — обманчиво сочувствующе произнес говнюк, и мой рот непроизвольно открылся от его наглости так откровенно лгать.

— Дерьмо… — выругался ни о чем не подозревающий Джес, запуская пятерню в каштановые волосы. — Лив, надеюсь, это не затянется до ночи…

— Сочувствую, чувак, но это может затянуться на все выходные, — «огорченно» вздохнул Лавлес, перебивая, и я впечатала в него убийственный взгляд, но он только скорчил гримасу.

Джес заметно приуныл, разочарованно озираясь. Внутри стало гадко, что по моей вине на парня летят все шишки.

— Джес, как-нибудь в другой раз выберемся, — ободряюще сказала, потрепав того по плечу.

— Если у Джеса будет время, — едко добавил Лавлес, но я стиснула зубы и приклеила на лицо самую счастливую улыбку из своего арсенала.

— Думаю, это не столь важная, — выделила слово, переводя прищуренные глаза на Габриэля, — работа, и ты быстро освободишься.

— Тебе стоит поспешить, Мэтью не любит ждать, — с издевкой сказал Лавлес Джесу, глядя на мое хмурое лицо.

— Лив… — парень виновато улыбнулся, махнув рукой на прощание, и быстро зашагал прочь со съемочной площадки.

Внутри бурлила и кипела лава, поднималась к жерлу вулкана и готова была извергнуться, уничтожая зазнавшегося звездулю и «город ангелов», который превратиться в «погребенный под пеплом город ангелов», как когда-то после извержения Везувия Помпея. Меньше всего хотелось устраивать разборки на студии, где нас окружало множество глаз, поэтому я тихо, но четко прошипела:

— Какого черта?

Рядом с Лавлесом цензура не работала, уходя в «спящий режим», особенно, когда на его лице сияла гадкая ухмылочка победителя.

— Не кипятись, малышка, ты же не чайник, — наклонившись, пробормотал Габриэль, опуская взгляд на мои сомкнутые в тонкую нить губы. — Хотя мне нравится такой чайник все время кипятить…

— Ты ведешь себя как свинья, — выплюнула ему в лицо и оглянулась, не наблюдает ли кто за нашей стычкой, но все занимались своими делами. Умом я понимала, что подпитываю энергетического вампира, потому что для Лавлеса излучаемая мною злость являлась чуть ли не главным десертом. Он просто обожал враждовать и доводить собеседника до точки кипения.

— Собирайся, нам надо катнуться в одно место, — не обращая внимания на оскорбления, сказал «вампирюка».

— Я никуда с тобой не поеду, — отчеканила в ответ, на что Лавлес только приподнял бровь, мол, «ты уверена?». Еще бы, он был на сто процентов убежден, что я безоговорочно соглашусь.

— Подожди несколько минут, я переоденусь, — специально игнорировал засранец, зная, что это меня бесит.

— Я не…

Лавлес развернулся, и оставалось только поднять глаза в темный потолок, призывая спокойствие. Я думала незаметно ретироваться, но удача как всегда была на стороне зла, которое нагнало меня возле выхода, взяв под локоть.

— Что из фразы «я никуда с тобой не поеду», непонятно? — возмущенно произнесла, пытаясь высвободить руку. — Ты даже не можешь сделать элементарное: поинтересоваться, есть ли у меня планы на вечер, хочу ли я вообще с тобой куда-либо ехать.

— Я знаю твои планы, — невозмутимо сказал Габриэль, подхватывая мою сумку и одаривая одной из тех улыбок, от которой сердцебиение учащается.

— Правда? — едко поинтересовалась, испепеляя его спину взглядом, но что-то он не убивался, долбаный живучий вампир.

— Более того, я уверен, что тебе там понравится, — где «там» — непонятно. Он открыл передо мной дверь автомобиля, чуть наклоняясь: — Прошу, мисс.

Несколько секунд я подозрительно смотрела в его зеленые нахальные глаза, но затем, вздохнув, все же села. Зря.

— Объяснишь хотя бы, куда мы едем?

Конечно, никто ничего не объяснил, только загадочно улыбнулся, выезжая с парковки.

— Мы договорились завтра встретиться с Джи.

— Окей.

— Надо вернуться до вечера.

— Этого я не обещаю, поэтому мы заедем за необходимыми вещами.

— То есть? — мрачно спросила, глядя на сосредоточенного Габриэля.

— То есть мы едем с ночевкой, детка, — пояснил он, насмехаясь, как будто я неразумный ребенок.

— О нет, тогда отвези меня в Брентвуд, — потребовала настойчиво, но в ответ услышала категоричное короткое «Нет».

— Нет? — ошеломленно переспросила, хлопая удивленно ресницами.

— Нет, — подтвердил кивком Габриэль, сдерживая издевательскую улыбку.

— Ты не имеешь права решать все за меня! — выплескивала наружу недовольство. — Или мне надо выпрыгнуть из чертовой машины, как показывают в голливудских фильмах?!

Лавлес гортанно расхохотался, бросая мельком озорной взгляд.

— Тебе надо просто сидеть спокойно на своей прелестной попе и не спорить, — любезно заткнули меня. Я закрыла рот на замок, приняв решение с ним не разговаривать. Вскоре спорткар заехал на парковку Wegmans, Габриэль заглушил мотор, надел солнцезащитные очки и кепку, протягивая мне головной убор.

— Разве не ты говорил, что тебе плевать на весь мир? — не смогла сдержаться от сарказма, глядя на простую черную кепку.

— На мир — да, но на тебя — нет, — Габриэль, не дожидаясь, надел мне ее на голову, а я потупила взор на свои ноги, чувствуя, как растекается под кожей жар. И это вовсе не от душной погоды. Лучше бы из-за нее… — Поверь, Ливия, тебе не захочется потом видеть свое имя на заголовках журналов и таблоидах в том свете, в котором СМИ его преподнесёт. Моя репутация давно испорчена, да и похеру, но пресса умеет давить и писать полную чушь.

— Не хочешь, чтобы нас засекли вместе? — тихо спросила, пристально разглядывая узор на ткани.

— Не хочу, чтобы про тебя написали «очередная», — серьезно сказал Габриэль.

— А разве это не так?

— Не включай дуру, Ливия, ты прекрасно знаешь ответ на этот вопрос. Пойдем, — закрыл он тему, выбираясь из машины и стремительно шагая к Wegmans, где мы провели еще минут тридцать.

Я зареклась с Лавлесом ходить за продуктами, потому что он кидал в тележку все подряд, не читая даже срок годности и не смотря на ценник. В итоге, даже в супермаркете мы умудрились несколько раз поссориться, потому что кое-кто не знает, что такое «прислушиваться к другому». Желание было одно: послать Лавлеса с его планами к черту.

— Зачем набирать столько еды? Ты собрался всю ночь провести у плиты? — ворчала недовольно я, глядя на огромную кучу из коробок.

— Нет, мы будем заняты другим, — подтрунивал надо мной упертый идиот, вгоняя в краску.

Когда он положил огромные пакеты в багажник, и автомобиль выехал на основную трассу, Габриэль, поглядывая в зеркало заднего вида, хмуро сказал:

— За нами хвост.

— Хвост? — я оглянулась, но увидела только поток из разных машин.

— Гребаные папарацци решили поиграть в догонялки и что-то вынюхать.

Тон, предвещавший что-то опасное и противозаконное, мне совсем не понравился, как и хищный взгляд, устремленный на дорогу. В духе Габриэля искать приключения на задницу, а меня такая идея не прельщала.

— Только вам ничего не светит, ублюдыши, — прошептал психопат, увеличивая скорость. Я нервно заерзала на сиденье, глядя, как ползет стрелка, переваливая отметку сто.

Lamborghini вылетела на трассу СА-1, тогда я приметила черный Шевроле. На лице Габриэля играла свирепая ухмылка, в глазах горел азарт, не суливший ничего хорошего.

— Сейчас будет очень-очень весело, детка, — возбужденно пробормотал он, поглядывая на не отстающих преследователей.

— Твое «весело» приравнивается к выражению «опасно для жизни», — пробурчала я, стараясь уже не смотреть на скорость. Габриэль задорно улыбнулся, нажимая что-то на проигрывателе, через секунду уже на весь салон играла знаменитая песня группы Rammstein «Du hast», а у меня «сосало под ложечкой» от беспокойства.

Если сначала я просто боялась, после того, как меня впечатало в сиденье, стало не на шутку страшно. Зато Габриэль сбоку уж точно наслаждался и получал кайф от гонки. Ненормальный придурок. Перед глазами мелькали сцены из фильмов «Форсаж» и «Need for Speed: Жажда скорости», как переворачиваются гоночные автомобили и взрываются. Во рту от волнения пересохло, ладони вспотели, а красочный пейзаж слился в одну сплошную размытую полосу. Я вспоминала все молитвы под басы и голос Тилля Линдеманна, проклиная идиотского Лавлеса, который возомнил себя долбаным Шумахером, будто соревновался в «Формуле 1».

— Всегда мечтала сдохнуть под песню «Du hast»! — крикнула рассерженно я, вкладывая в голос всю злость. — Ты специально ее выбирал?!

— Она драйвовая, — громко засмеялся Габриэль. — Ты уже ищешь скрытый подтекст.

— Очень символично включать ее, когда можешь в любой момент разбиться в лепешку! Тебе надо лечиться!

Он откровенно издевался, сбрасывая скорость, но как только на горизонте вновь появлялась злополучная Шевроле, с дикой сумасшедшей улыбкой разгонял спорткар. Я сдерживалась, чтобы не завопить и не прибить новоиспеченного Шумахера, представляя в голове самые ужасные картинки.

— Только не говори, что тебе страшно, Лив, — радостно орал Лавлес, прекрасно видя, что я на грани и вот-вот запищу. Не дождется!

— Если мы не разобьемся, тебе все равно не жить, — прошипела я под нос, смыкая с силой глаза и сжимая ладонями сиденье. Я так тряслась от страха, что не почувствовала, как его ладонь легла на мое бедро и поползла вверх.

— Не загадь сиденье, малышка, — противно заржал он, сжимая мою ногу.

— Если ты сейчас не успокоишься, именно это я и сделаю! — гневно заорала на недогонщика.

— Черт, ладно, — «расстроенно» сказал Лавлес, снижая скорость. Он переживал за машину, а не за мое психическое состояние и здоровье! Урод! Габриэль высунул руку в окно, показывая фак, и заорал: — Сосите, ублюдки!

— Сумасшедший, — прошептала я, вертя пальцем у виска.

Из открытых окон доносился соленый бриз, смешанный с запахом хвои. Послеполуденное солнце купалось в водах Тихого океана, прячась за горизонтом. В тот момент я восхищенно взирала с открытым ртом, как водная гладь превращается на глазах в расплавленное золото, а небо приобретает бархатную синь с розовыми разводами. Захотелось сразу достать «лейку» и запечатлеть это великолепие, но как раз из гущи деревьев показался небольшой стеклянный дом, возле которого притормозила машина. Lamborghini заехала в гараж, тогда я собрала все силы и стукнула недоделанного Шумахера по плечу со словами:

— Чокнутый!

Габриэль только потешался и прикалывался, проверяя сиденье.

— Мало ли, кто тебя знает, трусишку, — не переставал подкалывать Лавлес, доставая из багажника пакеты. — Да ладно, признайся, что это было круто!

— Для тебя — да, потому что ты псих, — проворчала, оглядываясь, и прошла следом за Габриэлем, очаровано озираясь. — Ого… ничего себе… чей это дом?

— Мой, — сказал он, улыбнувшись, и поставил пакеты на стол.

— Разве твой пентхаус не находится в Пасифик Палисейдс? — удивленно спросила, не переставая восхищаться чудесами строительства и дизайна. Дом был сделан частично из стекла, окруженный различными деревьями, стирая грань между интерьером и экстерьером, что позволяло сполна насладиться красотой жизни среди природы. Он в буквальном смысле свисал над обрывом, открывая потрясающую панораму на бескрайний Тихий океан.

— Да, но о нем все знают, а это тайное убежище, — заинтриговано сказал Габриэль, раскладывая продукты, пока я бродила по помещению, дивуясь как все идеально сочетается. Интерьер был выдержан в коричневых, белых и серых тонах. Стены, обшитые темными панелями, серый гранитный пол, светлая мебель. На одной из стен над камином висела картина. Неизвестный художник изобразил стволы берез и парящую среди пышной зелени на качелях девочку в розовом развевающемся платье. Сбоку стоял мальчик, держащий рукой козырек коричневой кепки, и с удивлением взирал на нее. Картина добавляла легкости и воздушности, которой был пропитан дом.

— Почему вдруг решил его купить? — спросила я, обводя глазами помещение и изучая каждую деталь. Тут можно устроить отличную фотосессию.

— Некуда деть деньги, — отмахнулся Лавлес, но я с упреком посмотрела на него, намекая, что такой ответ не принимается. Он вздохнул и пожал плечами. — Увидел в журнале, которые таскает постоянно Купер. Понравился и купил.

Я перевела взгляд на парня и только сейчас заметила, что на его футболке принт с Джоном Ленноном, участником группы The Beatles, и его женой Йоко Оно.

— Что? — не понял моего задумчивого выражения Габриэль, дергая за края футболки.

— Ты знаешь историю этого фото?

— Э-э-э… нет, — парень взлохматил песочно-блондинистые волосы и почесал затылок. — Кажется, это кто-то из фанатов прислал. Давай ты сначала приготовишь пожрать, а потом расскажешь? Я не помню, когда ел. Правда, Лив, жрать охота, — он состроил жалобную рожу, от взгляда на которую, обливалось сердце кровью.

Если бы я не чувствовала, что мой желудок готов прилипнуть к позвоночнику, поспорила бы, но на самом деле была голодна не меньше. Особенно, после пережитой адской гонки. Поэтому я занялась готовкой, Габриэль включил негромко музыку и крутился рядом, надоедая и что-то вечно бубня.

Когда я вышла с тарелками на веранду, уже смеркалось. Откуда-то доносилось стрекотание птиц, шум волн, ударяющихся о скалы, небо приобрело темно-синий, почти черный оттенок, а через серую пелену проступали очертания месяца. Желудок скрутило в узел, но не от голода — от переполняющих чувств. Это место создавало прекрасную иллюзию уединенности, будто другого мира не существует, только небольшие холмы, покрытые разными кустарниками, деревьями, и раскинувшийся океан. Волшебство.

— На тебя все так же действует вино? Если да, я не буду рисковать, — послышался за спиной насмешливый голос. Я развернулась и зыркнула на Габриэля с негодованием — вечно все испортит своими шуточками. — Я помню маленьких пони и как ты храпела. Не, трусишки миленькие, но ностальгировать снова не хочу. Или ты по-прежнему их коллекционируешь?

— Тебе они прям покоя не дают, раз ты еще это помнишь, — фыркнула я и забрала из его руки один бокал. Сделала небольшой глоток, отворачиваясь и любуясь лунной дорожкой. К алкоголю я относилась с опаской, предпочитая что-то легкое и в небольших количествах, потому что знала: действует он против меня, а снова облажаться и краснеть перед Лавлесом желания не возникало.

Мы почти молча опустошили тарелки за считанные минуты, убрали грязную посуду в посудомоечную машинку, нарезали сыра и фруктов и вернулись на веранду, усаживаясь с бокалами в креслах. От такой идиллии хотелось прикрыть глаза, просто молчать и наслаждаться. Либо от полученного адреналина при езде на спорткаре не действовало вино, либо я настолько расслабилась, что не замечала легкости в теле. Сейчас не было потребности задаваться сотней бессмысленных вопросов — душа требовала отдыха и разгрузки.

— Расскажешь историю фото? — отвлек спокойный голос Габриэля.

— Что ж, она грустная, — тихо сказала, не открывая глаз. — Ее сделала Энни Лейбовиц 8 декабря 1980 года, очень известный фотограф. Тогда она работала в журнале Rolling Stone, который отправил снять ее лишь одного Ленонна, но Джон настоял, чтобы на фото была также Йоко. Лейбовиц предложила создать сцену с поцелуем в духе обложки альбома «Double Fantasy», попросила Леннона снять одежду и прижаться к Йоко. Фотограф хотела снять их обоих обнаженными, но в последний момент японская художница постеснялась раздеться. Она и так в то время была не самой большой любимицей публики — Йоко все еще обвиняли в распаде The Beatles. Как позже Энни сказала в интервью: «Не было никаких задумок и репетиций, Джон просто свернулся калачиком и обнял ее», — я сглотнула и открыла глаза, глядя на принт — навернулись слезы от нахлынувших чувств. Или это вино подействовало, вызывая меланхолию — внутри все сжималось от горького послевкусия. — Спустя примерно пять часов после фотосессии, Джон Леннон был убит своим чокнутым фанатом.

Я замолчала, сжимая губы, чтобы не расплакаться, сделала большой глоток вина и тяжело выдохнула, вглядываясь в серебристую лунную рябь безмятежного океана.

— Я был в курсе того, что Леннона убили, но не знал, что за этим фото стоит история его гибели, — промолвил серьезно Габриэль, щелкая несколько раз зажигалкой и затягиваясь. Теперь свежий воздух смешался с запахом сигарет «Pall Mall», которые он неизменно курил.

— Каждый раз нахожу в этом фото что-то новое: беззащитность перед женщиной, полное доверие, необъятная нежность и трагичность, — прошептала, закусывая до боли внутри щеку от волнения. На самом деле… На самом деле, мне требовалось немалых усилий, чтобы сдержать слезы. Не разлететься на кусочки и стать частью океана, как когда-то Русалочка бросилась в море с приходом рассвета и превратилась в морскую пену. — Джон Леннон сказал, что не боится показаться уязвимым перед любимой женщиной, и на этом фото показаны их отношения, именно такими, какие они есть. Лейбовиц рассказывала, что в 80-ые люди были более циничны и считали публичное проявление чувств слишком сентиментальным. Знаешь, — я облизываю губы, делая небольшую паузу и собираясь с мыслями. — Я думаю, ничего не поменялось, если не усугубилось. Люди по-прежнему бояться признаваться хотя бы самим себе в чувствах, поэтому так несчастны.

Я замолкаю, подтягиваю коленки к подбородку и прячу выступившие слезы. Не хочу, чтобы он думал, будто я давлю на жалость и выпрашиваю взаимности, скорее, мне нужна конкретика с его стороны. Не понимаю, как дальше быть.

— Помнишь, я говорил, когда человек одинок и впускает в свой мир что-то новое, он не понимает, как поступать, — неожиданно произносит Габриэль. Мерещится, будто слышу нотки страха и опасения в его голосе. Или я пьяна. — Ты слишком далеко зашла, Ливия, — после сказанной фразы перевожу озадаченный взгляд на серьезное лицо парня. Он проводит указательным пальцем над губой и чуть тише говорит, глядя отрешенно вдаль: — Именно в твоих глазах я вижу того, кого не хочу видеть.

Я непонимающе разглядываю его черты, не зная, что должна сказать и должна ли.

— Кого? — вырывается вопрос и повисает между нами.

Габриэль некоторое время молчит, и я теряю надежду, что вообще дождусь ответа. Он медленно переводит взгляд, прожигая насквозь, по спине скользит холодок от напряженной атмосферы и скопившихся эмоций. Я даже боюсь вздохнуть или пошевелиться, утопая в его безумном бурлящем водовороте.

— Себя, — не знаю, сказал ли он вслух или мысленно. Габриэль смотрел прямо и впервые был откровенным, я терялась в потоке и глубине, которая таилась в темно-зеленых чарующих нефритах. — Ни в чьих глазах я не выгляжу таким, как в твоих.

— Каким?

— Таким… — его уголки губ немного подрагивают, словно он борется: сказать или нет. — Таким уязвимым.

«Но не только ты выглядишь уязвимым, Габриэль, я тоже…». Я, расчувствовавшись, опускаюсь к нему на колени, нежно обвиваю шею руками и утыкаюсь носом в плечо, а в голове крутится одна и та же фраза «Я тоже, я тоже, я тоже, я тоже, я тоже, я тоже… Я тоже, Габриэль, уязвима перед тобой».

«Приди ко мне, хочу быть твоим лучшим другом на все времена, хочу быть платком, что утирает твои слезы, никогда не хочу быть один», — играет одна из любимых песен группы Kingdom Come. Я недоверчиво мотаю головой, заглядывая в потрясающие малахитовые глаза.

— Не верю, что ты слушаешь What Love Can Be.

— Почему это? — тихо смеется Габриэль, пробегая ласково пальцами по моей щеке.

— Ну, — я улыбаюсь, облегченно выдыхая, — эта песня слишком интимная.

— Как раз для этого вечера, — он играет бровями и шепчет: — Можно пригласить вас на танец, мисс?

— Ты точно тот сумасшедший, который всего пару часов назад несся со скоростью света от папарацци? — я не больно щипаю его за щеку. Габриэль тянет меня за руку в полутемную комнату и включает песню заново. Это точно сказка, и я не хочу просыпаться, не хочу, чтобы с рассветом она растворялась в тумане. Я бы вечно таяла в нежных объятиях этого странного парня под What Love Can Be и чувствовала его размеренное сердцебиение, дыхание, аромат.

— Приди ко мне, — тихо бормочет Габриэль, и кожа покрывается приятными головокружительными мурашками. Его голос грубее и ниже, чем у Ленни Вольфа, но заставляет сердце трепетно и учащенно колотиться. — Хочу быть твоим лучшим другом на все времена, хочу быть платком, что утирает твои слезы, никогда не хочу быть один. Я никогда, никогда, никогда не думал, что могу испытать чувство, которое меня так взбодрит. Я не мог найти свое место, живя вне времени, живя вне времени.

Играет проигрыш, комната, и все вокруг исчезает. Остаются только объятия Габриэля, его восхитительный голос, который проникает под кожу и в голову, словно волшебный сладкий дым. Или я ч-ч-чертовски пьяна. От него…

— Теперь, когда ты пришла и освободила меня, теперь, когда я знаю, какой может быть любовь, всё, что я хочу — чтобы ты была со мной, это всё, что я хочу, — шепчет в конце он, и я не ощущаю пола под ногами, до такой степени обнаженная перед ним в тайном убежище на краю мира. В стеклянном замке Габриэля, но он не будет одиноким. Я не хочу, чтобы он был одиноким.

— Черт, как у него получается так петь, — бормочет укоризненно он в шею, улыбаясь и унося все дальше, где не видно горизонта, сказка длится вечно, и звезды светят только для нас. — Ты позволяешь мне быть тем, кем я хочу быть, спасибо за помощь! Я буду, я буду, я буду и чувствую себя ярко сияющей звездой, которую видишь только ты, которую видишь только ты.

Я доверчиво вручаю Габриэлю всю себя без остатка, не сожалея и не задумываясь, потому что могу показать ему, какой может быть любовь: доброй, бескрайней, волнующей, неземной и абсолютной. Быть ему хорошим другом, спасая от мрачных мыслей и выслушивая душевные переживания. Ничего нет дороже, когда человек перед тобой открыт и честен. Возможно, Габриэль всего лишь глава в моей жизни, наполненная настоящими эмоциями и любовью, или целая книга, написанная нами. Эгоистично с моей стороны желать и помышлять о таком… но… Я все же помечтаю. Немного.

— Подари мне всю свою любовь. Всё, что я хочу, чтоб ты была со мной, — обдает горячим дыханием кожу, и я, нехотя, выныриваю, устремляя туманный взгляд в черные глаза.

— Это ведь только песня? — слабо бормочу, находясь еще в бальном зале, и кружусь в объятиях принца. Габриэль невесомо проводит вверх по руке, мурашки следуют за ним, требуя настойчиво продолжения, и берет мягко за подбородок, поглаживая большим пальцем. Губы сливаются в упоительном поцелуе, под звуки виолончели. Он мой король безмолвного удушья, ангел в призрачном раю, одержимость, и я сдаюсь горько-сладким чарам, пока одежда медленно устилает пол, оголяя не только кожу, но и душу.

Пусть это будет не только песней, а его желанием, которое я безоговорочно исполню.