Призрачный рай

#3 (special) Решающий момент

Ливия

Нью-Йорк, США

Элои говорил, что лучше всего дисциплинирует начинающего фотографа пленочный фотоаппарат, оказывает влияние на его вкус и видение, развивает чувство кадра и композиции, учит правильной настройке экспозиции (количество света, попадающего на светочувствительный фотоматериал за определенный промежуток времени). Пленка ценится с эстетичной точки зрения за мягкость, эффект искусственного старения фотографии и зерна. Поэтому в одном магазинчике в Бруклине я приобрела недорогой пленочный фотоаппарат Minolta, который посоветовал Элои.

— Отлично подходит, чтобы получить корректную экспозицию без каких-либо трудностей. Нажал затвор — и камера все сделала за тебя.

С пленочным фотоаппаратом появилось множество возможностей для экспериментов, начиная с момента постановки кадра, заканчивая процессом проявки в фотолаборатории.

— Был такой прекрасный американский уличный фотограф Сол Лейтер. Он не пользовался редакторами, а предпочитал обрабатывать фотографии вручную, используя гуашь. На пленке оставались пятна краски, что добавляло снимкам цвета и делало их сюрреалистичными. Что еще отличало Сола от других фотографов того времени, он работал с цветным снимком. Лейтер говорил «История искусства — это история цвета». Его работы поэтичны: неясные фигуры, преломленный свет и легкая, завораживающая недосказанность. Когда фотография «заставляет» посмотреть на себя дважды — это яркий признак хорошего снимка. Что касается работ Сола, вы посмотрите на них трижды. Его работы — это загадочные истории, в которые хочется погрузиться и узнать больше.

Я много гуляла по улицам Нью-Йорка, пытаясь запечатлеть жизнь, как она есть. Тогда я еще не знала, что именно хочу увидеть, я снимала, снимала, снимала… Дети и взрослые, грустные и веселые, задумчивые и чем-то недовольные. Это не была постановочная студийная съемка с настроенным освещением, уличная фотография отличается простотой и правдивостью. На моей шее висел старенький Minolta, и я хотела словить жизнь в ловушку. Выходящая из блестящего черного Мерседеса молодая элегантная девушка, которой подает руку средних лет швейцар. Никаких наигранных эмоций, вынужденных улыбок или фальшивой печали. Она выглядела благородной, из высшего общества, но казалась одинокой и внутренне уставшей, изнуренной. Миг — щелкает затвор, в камере мелькает свет и движение останавливается — жизнь заморожена. В следующую секунду на ее лице совершенно другие эмоции: раздраженность и злость, пренебрежительный взгляд, который она кидает на мужчину, будто ставит параллель — все фиксирует фотоаппарат. Девушка заходит в здание, а я спешу дальше в поисках нужного кадра.

Студенты, сидящие на ступеньках Колумбийского университета: кто-то читает, полностью погруженный и сосредоточенный на книге, чуть выше компания девчонок, которые шушукаются и что-то обсуждают, одна из них на мгновение отвлекается и смотрит куда-то вдаль. Палец нажимает на кнопку, раздается характерный звук, и событие отправлено в архив. Камера — это инструмент, главное — глаза, руки и сердце. Чувствовать тот самый «решающий момент», как говорил Анри Картье-Брессон — вот, что важно.

На обучающих курсах и семинарах был коллективный просмотр и обсуждение снимков, которые мы сделали за день. Дискуссии и споры могли длиться несколько часов вплоть до глубокой ночи. Я сравнивала, анализировала, черпала что-то новое и делала пометки. Когда твои фото лежали рядом с другими, возникала здоровая конкуренция, ведь не хотелось, чтобы они были хуже и чем-то уступали. Некоторые делились тем, какие объективы, эффекты или фильтры использовали при съемке, как правильно настраивали камеру, чтобы свет падал равномерно и плавно. От обозначений шла кругом голова, но я уяснила одну простую истину: мало снять нужную эмоцию и выражение, постройка кадра играет важную роль.

Поэтому я много читала и практиковалась, изучала фото современников и фотографов прошлого столетия. У каждого был свой индивидуальный подход, уникальный стиль и метод съемки.

— Перед тобой три фото разных фотографов одной эпохи.

Уже было довольно-таки поздно, я убирала аппаратуру в студии Элои Леруа, складывала вещи и валилась с ног от усталости, после напряженного плодотворного дня. Элои сидел за столом и разбирал снимки, долго разглядывая и помечая что-то в блокноте. Я подошла ближе и присела на подлокотник кресла, чуть склоняясь.

— Что скажешь? — Леруа мельком посмотрел и вернул взгляд на фото.

— Это Ирвин Пенн, — я взяла черно-белый нюдовый снимок полностью обнаженной девушки стоящей в вертикальном положении. — Он фотографировал людей на однородном белом или сером фоне, любил помещать модель в угол, имитирующий замкнутое пространство. Также видно, что модель освещалась со стороны — это характерно Пенну.

Элои слегка улыбнулся и тихо пробормотал:

— Неплохо.

— Это снимки Анри Картье-Брессона и Роберта Франка. Их стиль подвижный, расслабленный, легкий и текучий. Но разница в построение кадра и композиции. Брессону удавалось объединять самые различные и даже противоположные друг другу геометрические фигуры, тщательно продумывать границы кадра и выбор объекта для центрального местоположения. Он не кадрировал и не признавал обрезку уже готовой фотографии, считая ее бракованной и негодной. Снимки Франка шли в противовес общепринятым канонам и стандартам на то время, его критиковали: размытые, с «заваленными горизонтами», грязной экспозицией и общей небрежностью.

— Но все же на них многие ориентируются. Книга «Американцы» Франка считается классикой и оказала огромное влияние на развитие репортажной фотографии, — Элои отложил снимки и вопросительно взглянул на меня.

— Думаю, дело в том, что они оба были разочарованы в обществе и культуре того времени, ведь на фото изображен в основном обычный рабочий класс. На их лицах не искусственные эмоции, отпечаток войны и потерь. Люди, которые пережили нерадостные события, выглядят настоящими. Снимки, которые мы видим, немного сентиментальные, черное и белое символизируют надежду и отчаяние.

— Поэтому ты мне напоминаешь Картье-Брессона.

Я недоверчиво покосилась на Леруа и хмыкнула. Он точно шутил, сравнивая меня с одним из известнейших и влиятельных фотографов прошлого века.

— Ливия, ты — фотограф, подмечающий живые эмоции. Таким был Анри Картье-Брессон. Он рыскал по улицам, пытаясь уловить бесконечность в одном моменте времени. В Центральном парке ты выбрала маленькую девочку, почему?

— Я не знаю… — прошептала в ответ, пожимая плечами.

— Спонтанность и интуиция — не каждый ими наделен, — говорил уверенно Леруа, что хотелось верить его словам. — Ты не фотографировала людей на катке, природу или уток. Не ходила бездумно и не щелкала без толку. Надо понимать, что такое «золотая середина» в фотографии. Упорная практика является залогом успеха, любая съёмка должна быть продумана и иметь определённую цель. Зачем я это делаю? Что хочу в итоге получить? Фотограф — это экстрасенс, который выстраивает картинку, видит определенную композицию, а фотоаппарат помогает ему воплотить ее в жизнь.

Благодаря этому диалогу я поняла, что фото не просто результат встречи фотографа с событием; съемка — сама по себе событие. Событие закончилось, а картинка существует, наделяя его бессмертием и важностью, которого оно было бы лишено.

Афины, Греция

Я никогда не выезжала за пределы Нью-Йорка, но Элои Леруа подарил шанс увидеть мир. Когда мы прилетели на съемки в Грецию, меня накрыло с головой невероятное чувство дикого восторга. Чем больше открываешь мир, тем больше познаешь себя. Другая страна, люди, природа, воздух — Афины пахли многовековой историей.

Я гуляла по городу, ни на секунду не расставаясь с камерой, фотографировала не только людей, но так же архитектуру и потрясающие пейзажи. Район Плака, расположенный на восточной стороне Акрополя, представлял собой лабиринт узких живописных улочек с традиционными домами девятнадцатого века. Провинциальная атмосфера — даже не верится, что это центр шумного мегаполиса — симпатичные ресторанчики и исторические церкви в византийском стиле. Если спуститься вниз по афинским улочкам, попадаешь на площадь Монастираки, где проводится традиционный базар. Это больше торговый район с множеством разнообразных магазинов, где постоянно снуют любознательные туристы. Там в объектив попали резвящиеся детишки, которые гонялись друг за другом и смеялись; сердитая торговка, прогоняющая их; влюбленная парочка, воркующая под свисающими в прозрачных горшочках белыми цветами; туристы, наводнившие площадь и уличные музыканты. В небольшой отель я вернулась довольная и сразу же направилась в номер Элои, чтобы показать фото. Фотограф как всегда что-то детально изучал, и пока я не окликнула, даже не подозревал, что уже не один. Леруа рассматривал снимки знаменитостей, сделанные известным и популярным фотографом Энни Лейбовиц. Внимание приковала полностью обнаженная Деми Мур, придерживающая живот, на обложке Vanity Fair.

— До 1991 никто не фотографировал беременных знаменитостей и тем более не помещал их на обложки журналов. Все же Лейбовиц, чертовка, хороша! Дерзкий взгляд, я бы сказал повелительный, будто Деми не в «одеяниях Евы», а в блистающем брендовом платье, прикрывающем прелести. Или вот, — он роется в огромной кипе снимков, — Вупи Голдберг в ванне с молоком! С молоком! — восклицает Леруа, и я весело смеюсь. — Знаешь, откуда возникла идея засунуть шоколадку в молоко? Однажды Вупи сказала, что в детстве мечтала осветлить кожу отбеливателем. Что думаешь, для съемок ванну наполнили несколькими галлонами подогретого молока, Вупи погрузилась в нее и показала камере язык, мол, «сейчас черный шоколад станет молочным» — и в руках бессмертное фото! До такого надо додуматься!

— Да, они потрясающие, — согласилась, бросая взгляд на снимки с концертов The Rolling Stones. Сколько в них чувствовалось бесшабашной энергии, а в артистах — огня, распаляющего фанатские сердца. На одном из фото горят софиты, толпа превращается в безумие, оба гитариста будто парят в воздухе с гитарами. Превосходно. — Я слышала, что она лечилась от кокаиновой зависимости.

Леруа подтверждает мои слова кивком.

— Да, Ян Веннер, главный редактор журнала Rolling Stones, был категорично против того, чтобы она ехала с ними в турне. Он говорил, что многие его друзья становились наркоманами, после знакомства с роллингами. Сама же Лейбовиц говорила, что долгое время употребляла запрещенные препараты. В то время 70-80х наркотики были на пике популярности, ее окружали люди из светского общества. Мысли соскочить не было, а как раз наоборот. Главное, она сумела выбраться из власти наркотиков и пойти дальше, не у всех получается отказаться от красивых иллюзий. В шоу-бизнесе почти каждый сидит на кокаине или еще каких сильнодействующих препаратах.

— А ты знаком с Лейбовиц? — полюбопытствовала я, чтобы отвлечь своего «учителя» от невеселых мыслей.

— Мы пересекались, и я бывал на ее выставках. Она чудаковатая женщина, но творческие люди все со странностями, — хмыкнул Леруа, убирая фото. — У нее есть, чему поучиться. История Лейбовиц напоминает чем-то историю Золушки. «Сфотографировала знаменитость и стала сама знаменита», — Элои на секунду оторвался от хаотично разбросанных снимков и посмотрел на меня, слегка приподнимая уголки губ. — Она ведь была неуверенной и очень застенчивой девушкой из Сан-Франциско, но попала в журнал Rolling Stone и проработала там тринадцать лет. Фотографировала The Rolling Stones, которые пригласили ее в мировое турне, и сделала себе имя. Как говорила Лейбовиц «фотоаппарат стал моим другом и пропуском, я могла делать то, на что не была способна без него». Она вливалась в коллектив, становилась невидимкой — «своей» — и с легкостью находила общий язык с людьми. Это нужное качество, знаешь ли, когда стеснительный человек при помощи инструмента, фотоаппарата, может свернуть горы, и фотографировать Трампов, мистера и миссис Обаму, Королеву Елизавету II и множество знаменитостей, которые расслабляются и доверяют ей.

— Ты считаешь ее своим конкурентом?

Элои тихо рассмеялся и качнул головой, с иронией поглядывая на меня.

— Нет, скорее кумиром. У Лейбовиц, Патрика Демаршелье есть чему поучиться. Что их отличает от других фотографов: они заставляют модель забыть о камере, создают непринужденную обстановку, разговаривают и общаются, проникают в доверие. Тогда можно увидеть правдивые эмоции.

— Я видела, как ты работаешь, твои снимки ведь необыкновенные, ничем не хуже Лейбовиц и Демаршелье! Они узнаваемые, в них есть свой нетипичный остальным стиль, — возразила я и взяла несколько фото с фотосессии. Мы снимали на холме Акрополь на фоне чистого голубого неба, руин и великолепного Парфенона. Модели выступали в роли древнегреческих богов и богинь, облаченные в белые легкие туники. От фотографий веяло легкостью, силой и неземным очарованием, подвластным только богам.

— Знаешь, что сказал Брессон? — Элои сделал паузу и заинтриговано улыбнулся. — «Твои первые 10 000 снимков — худшие». Он стремился дальше, к новым горизонтам и считал, что самодовольство может стать преградой для развития творческого человека. Не только фотографа. Люди, которые считают, что чего-то добились, возводят себе пьедестал и смотрят на остальных свысока. Это капкан, в который частенько попадают творческие личности. Они ошибочно полагают, что учиться уже нечему, надевают корону и постепенно теряют вкус к своей работе. Тогда наступают затяжные депрессии, наркотики, алкоголь — они не знают, куда двигаться.

Я отвела взгляд на стену песочного оттенка, думая о знакомом гитаристе. Габриэль находится в той среде, где наркотики, алкоголь, доступные девушки — нормально. Я не знала его… Ладно… Мы переспали, но я все же не знала его так близко. Габриэль приоткрыл завесу, но не впустил, всего лишь показал часть души, о которой никто не догадывался. Почему-то он казался одиноким в некоторые моменты, видел кто-нибудь это в его потухших нефритовых глазах? Знали его друзья, что за улыбкой скрывается трогательная душевная организация? Не зная человека, я сделала неверные выводы. Когда мы столкнулись, мое мнение было отрицательным и негативным. Я считала его обычным бабником, алкашом и гулякой — типичная зазвездившаяся знаменитость, раскидывающаяся деньгами. Тогда почему сердце щемит, когда я вспоминаю его болезненный взгляд? Он всего лишь эпизод в моей жизни, но в груди невыносимо колит. Каждый раз я думаю, что настоящего Габриэля Лавлеса никто не знает.